Бабушкины стёкла

Утром же наперебой начали рассказывать друг другу мама и Катя про явление Васи.

— И мне, и мне он то же самое говорил, — радостно скакала Катя и вдруг сорвалась и выбежала в дверь.

— Куда это она? — проворчал папа.

— К Анне Павловне, небось, сообщить про Васю.

Через полчаса Катя радостно кричала с порога:

— И к тете Ане Вася приходил!

— Как она? — спросил папа.

— Радостная, даже смеется, правда, иногда остановится и спросит: «Господи, неужто правда?» Правда-правда, говорю. То Божьи сны. Не может же быть это просто так! Скольким он сразу явился!

— Ну, а она что? —снова спросил папа.

— Она опять смеется, радуется, потом опять вдруг заплачет, опять смеется. А ты, папа, видел Васю?

— Видел, — ответил папа и больше ничего не прибавил.

Раздался требовательный звонок в дверь. Мама открыла и увидела дядю Лешу, назад подалась и едва не вскрикнула.

— Ты что? — спросил дядя Леша.

— Что? — переспросила мама. — Да ты на себя посмотри. От тебя половина осталась. Да и вообще, ты на сумасшедшего похож. Плюнь ты на свою душеловку!

— Петя зеркало принес? — Одно на уме было у дяди Леши, он вошел, едва волоча за собой огромный чемодан.

— Господи, еще что-то надумал, — всплеснула руками мама.

А дядя Леша уже колдовал у зеркала с чемоданом. Какой-то новый аппарат сооружал. А если в зеркало глянуть, видно было, что это мерзкий бес сооружает аппарат. Подзабыло за эти дни про дядю Лешу папино семейство. В полном составе оно вошло в бабушкину комнату. На зеркало смотрела не то маленькая пушка, не то большой киноаппарат. Дядя Леша нажал на какую-то кнопку, и в зеркале появился... Катя сразу узнала его: это был Вельзевул-учитель. Папа вздрогнул: в зеркале была морда того, кто выцыганил у него золотую монетку, душу, и к копытам которого пал огненный шар, изгнанный отцом Василием. Вельзевул был выпукл в зеркале, словно и правда присутствовал здесь.

— Ты звал меня? — спросил он дядю Лешу.

Папа, мама и Катя с трепетом и удивлением уставились на дядю Лешу. «Ты сатану звал?» — так вопрошали их глаза, губы же были безмолвными.

— Да, — отвечал дядя Леша, — я звал тебя, я сделал вызывающий аппарат.

— Ты гениален! Ох-р-гы-гы! Ты ужасно гениален! — Вельзевул обернулся на папу, маму и Катю и сказал: — Пардон. — И уже не Вельзевул смотрит из зеркала, а дядя во фраке и цилиндре. — Подходите, подходите к вашему гениальному родственнику, побеседуем.

— Нам не о чем с тобой беседовать! — крикнула в зеркало Катя.

— Вам — нет, а дяде Леше вашему — есть о чем. Хоть послушайте умные речи.

— Почему душа не удерживается в душеловке, когда она из человека вынута? — Дядя Леша дрожал от возбуждения.

Вельзевул поморщился:

— И только-то? А я ей не позволяю.

— Врешь! — закричала Катя. — Врешь, отец лжи, ты бы рад души отнимать, особенно крещеные. Бог не позволяет душе человека покидать тело раньше времени! Бог дает и Бог берет.

Вельзевул будто и не слышал Катиных слов, он смотрел только на дядю Лешу, а тот, задыхаясь от волнения, глотая слюну, дальше спрашивал:

— Так как ее удержать, знаешь?

— Знаю.

— Откроешь?

— Конечно. Но заключим маленький договор.

— Любой! — заорал дядя Леша. — Свою душу отдам!

И вдруг папа метнулся в прихожую и через секунду выскочил оттуда с лыжной палкой, той самой, которой когда-то чуть не сокрушил зеркало. На этот раз его порыву никто не мог помешать, да никто и не хотел. В самую пасть ударило острие, и не стало ни Вельзевула, ни зеркала. Затем папа отшвырнул дядю Лешу, поднял его аппарат и через несколько мгновений был уже на балконе и смотрел вниз, нет ли кого. Никого не было. И полетел вызыватель сатаны с пятого этажа вниз.

Внизу грохнуло и взорвалось. Дядя Леша катался по полу и рвал на себе волосы:

— Недоумки! Разум мой не в силах воссоздать этого!.. — И вдруг вскочил и бросился на папу с кулаками, но был скручен, успокоен и посажен папой в такси.

— Доведет он себя до сумасшедшего дома, — сказала мама мужу, когда он вернулся, он пожал плечами:

— Вольному воля.

В это время из бабушкиной комнаты вышла Катя. В руках она держала сверкающую красками икону.

— Что это? — в один голос спросили папа и мама.

— Это Николай Угодник. Тот самый. Он был в зеркале, за стеклом. Сказала мне бабушка, что он меня найдет, — вот он и нашел.

Рассказала Катя очень красиво ту самую историю, как выручила икона эта бабушкиного предка и еще многих людей.

— Этот Никола — наш покровитель, — сказала Катя.

Мама и папа подошли к иконе. Строго и добро смотрел Святитель Николай на обоих родителей разом. Папа впервые в жизни смотрел в глаза святого на иконе, и глаза святого впервые смотрели на папу. Папа не выдержал взгляда и потупился. Мама же приблизилась почти вплотную и прошептала восхищенно:

— Какое чудо!

— Мы ее повесим в большой комнате, — сказала Катя.

Словно еще что-то вошло в большую комнату вместе с иконой, даже папа это почувствовал. Он взял икону у Кати, поставил ее к окну, отошел и стал смотреть издали. Благодать источалась от чудотворного лика, разливалась, наполняла собой жилище людей, освещала домашнюю церковь, еще совсем недавно бывшую идольским обиталищем.

Святочная повесть 

Бабушка вытерла кровь с Федюшкиного носа и, подкидывая на руках камень, что приволок с собой внук, горько-укоризненно сказала:

— И из-за этого вот булыжника ты младшего избил? И дрожишь-то, будто золота кусок отвоевал, в могилу что ль его с собой возьмешь?

— И не булыжник это, и не золото, — отвечал насупленный Федюшка, — это снаряд от тяжелой пушки... И в какую это могилу?

— В какую-какую!.. Такую, обыкновенную, в какую людей кладут, когда они умирают.

— Как это? Что ж и я умру?

— А ты что, вечно жить собрался? — с усмешкой, которая очень не понравилась Федюшке, сказала бабушка и вышла из комнаты. Ошеломлен был Федюшка ее словами. За все девять лет, что он жил на белом свете, он, конечно же, ни разу не задумывался о том, что он когда-нибудь умрет. Тот мир, на который он смотрит своими любознательными карими глазами, всегда будет перед ним, и он, Федюшка, всегда будет в нем. А как же иначе? Но ведь действительно, не вечен же он, и когда-нибудь придет и его смертный час. Ему вдруг так скверно и тоскливо сделалось от этой мысли, что в пору было зареветь. И много раз походя слышанные слова — могила, смерть, вечность — вдруг обрели громадный смысл и сделались самыми важными в жизни. Они колом встали в голове и совершенно не охватывались разумом. Непостижимость тайны, стоящей за этими словами, заставляла ежиться тело и прогоняла по спине мелкие, противно щекочущие мурашки. Протестом и негодованием неизвестно на кого всколыхнулась его душа за то, что он, оказывается, смертен и рано или поздно ляжет в могилу. Это последнее «в могилу», прошелестевшее в голове, вдруг навело его на воспоминания и оказалось, что не раз за свою девятилетнюю жизнь ему пришлось столкнуться со смертью близких и чужих. Только тогда это как-то не застряло в сердце и уме, а сейчас (вот поди ж ты!) — взорвалось. Год назад у него умер дедушка, у соседа Васятки, которого он сегодня избил, совсем недавно умерла сестренка-младенчик, а дома, в Москве, также недавно, у маминой знакомой умер сын, ровесник Федюшки. Очень явственно сейчас вспомнилось-увиделось Федюшке желтое мертвое личико усопшего в гробу. Он лежал одетый в свой парадный темно- синий костюмчик, а от него очень неприятно воняло зловонным, тяжелым запахом. Ему даже сейчас показалось, что вновь ударил в его нос тот запах. И лицо матери умершего ровесника вдруг замаячило перед глазами: отчаянно-безумный взгляд, полный слез. Как она убивалась, как кричала, как руки ломала, как звала своего мертвого сына... А от того в ответ одно зловоние.

— Что ты кричишь, убиваешься, — как бы говорило равнодушно-безжизненное личико, — меня больше нет. То, что ты видишь, это лишь мертвая оболочка, внутри которой уже гниет и нет уже никакой жизни...