Предполагаем жить

Илья искупался, недолго поплавал в легкой воде, разглядывая скалистый обрыв, за ним – маковку холма. Туда он решил подняться.

Пешая дорожка, почти тропинка в широкой расщелине вела вверх. Илья поднимался по ней, оставляя все далее позади и внизу острые запахи еды, людской гвалт, музыку.

И совсем скоро, вначале тихо, а потом громче, мощнее, стала звучать музыка иная. Это было пенье цикад в оливковой роще. Легкий шелест листвы. И голос моря, далекий рокот его.

Когда-то, теперь уже очень давно, в Крыму, в Коктебеле, с отцом поднимались на Кучук-Енишар. Такой же могучий холм. И море.

Поднимаешься вверх, как теперь; море и небо становятся с каждым шагом просторней, а отец – словно печальней и молчаливей. Мать таких походов не любила. В первый раз поднялась и сказала: "Хватит. Лучше я покупаюсь". Ходили с отцом. Сидели на каменной скамейке, возле самой вершины. "Гляди и думай, – говорил отец, останавливая мальчишечью болтовню сына. – Гляди и помни".

Илья запомнил могучий, зноем выжженный золотистый холм. Море необозримой ширью, небо, которое сливается с морем. И рядом отец – на каменной скамье, изрезанной временем, ветром. Чуть выше, на самой вершине, – могильная плита.

И еще одна дорога в памяти дальней – белая, меловая. Это – на Дону и тоже с отцом. Прощальный курган над Доном. Там – кладбище. Идешь и идешь к нему по белой дороге. Все выше и выше. Земная округа словно расступается: синее русло реки, озера, займищный лес, хлебные поля, курганы. Все просторней и шире. Оглядишься – захватывает дух.

Это было в прошлом, которого не забыть. И чем дальше оно, тем дороже.

Он шел и шел, поднимаясь все выше, и вдруг вздрогнул, глазам не поверив: в двух шагах от вершины, в укрыве, – каменная скамья и человек сидящий. Конечно, это был не отец. Чудес не бывает.

Но чудеса все же случаются: на скамье сидел человек в белом коротком хитоне, с головой непокрытой. Рыжие волосы золотились в солнце.

Словно греческий бог восседал, озирая просторную округу. Пусть не

Зевс, но кто-то из славной когорты.

Это был хозяин острова и нынешнего праздника – Феликс.

– Ясу! – поприветствовал он Илью, признав молодого гостя.

– Я уж думал, пригрезилось, – отвечая на приветствие, сказал Илья.

– Люблю эту одежду. Она тут впору. Прошу, – пригласил он, – посидим.

Теплая каменная скамья. Темя холма, над миром вознесенного.

Огромный, захватывающий дух простор, сродни полету, над морем.

Словно в детском счастливом сне, когда летишь и летишь невесомый, а под тобою плывет далекая земля, голубая, зеленая, прекрасная, словно сказка.

Сидели молча. Прав был отец: "Гляди и думай. Гляди и помни". Легко и светло думалось. Многое хотелось запомнить.

– Славно посидели… – наконец сказал, поднимаясь, Феликс. – А теперь пошли.

– Разве пора уезжать?

– Нет.

– Тогда я не хочу вниз, – отказался Илья. – Там – шумно.

– Мы не туда пойдем, – сказал Феликс.

Перевалив через гребень холма, он стал спускаться тропой иною, на другую сторону острова.

Там, над морем, на высоком мысу, в кипарисовой зелени стоял большой белый дом, прислоненный к скале. Спустились к нему через оливковые рощи, через виноградники и сады мандариновые да апельсиновые, в которых уже начинали румяниться плоды, помаленьку созревая. В садах было пусто. Лишь хор цикад гремел полуденным гимном.

Спустились к дому, который оказался дворцом, даже дворцовым ансамблем с парадными фасадами в три этажа, один из которых обращен был к парку, другой выходил к морю балконами, террасами, широкой парадной лестницей.

Но главное для Ильи потрясение было впереди.

– Мы перекусим в морской, – сказал Феликс служителю. – Обычное. Я что-то нынче лишь нюхал, – усмехнулся он. – Надо и поесть.

Пошли анфиладой комнат и залов с настенными росписями "гризайль".

Мотив лишь один – Эллада, Гомер. Камины с кариатидами. Белый и розовый мрамор. Скульптуры. Барельефы. Илья не успевал глядеть, поспешая рядом с хозяином.

На лифте опустились вниз и скоро оказались в просторном зале, две стены которого были прозрачными и выходили в море.

Солнечный свет пробивался через толщу воды. Или это была искусная подсветка. Но ясно были видны белый песок, галька и камни дна; красные ветви кораллов; розовые, багряные чащи водорослей; и многочисленная живность: стайки рыб, морские ежи, крабы, моллюски.

Голубое, оранжевое, красное, охристое мягкое многоцветье ласкало глаз.

А угощение оказалось простым: апельсиновый сок, маслины, козий сыр, теплые кукурузные лепешки, инжир, чай. Столик был придвинут к прозрачной стене; и там, в море, тоже обедали: одни рыбы кормились у водорослей и замшелых камней, другие что-то искали в донном песке.

Мурена, глазастая и клыкастая, выглядывала из каменной расселины.

– А вон – сторож. Господин осьминог, – сказал Феликс.

Илья разглядел не сразу: осьминог цветом своим сливался с песчаным дном. Большая лысая голова, на ней – глаза, словно человеческие, печальные, несчастные. Вокруг – щупальца.

В мире подводном, за стеклянной стеной, текла своя жизнь.

Разноцветные рыбки мирно кормились, словно стаи мотыльков, и вдруг будто по сигналу исчезли, замерли, спрятались в камнях ли, в густых водорослях. И в мигом опустевшем пространстве, через всю стену, прошествовала барракуда – морская щука.

Она ушла, и снова ожило подводное царство.

– Чудо… – прошептал Илья. – Так можно глядеть и глядеть. Весь день и всю жизнь. Не отрываясь.

– Да, да…- оживился хозяин. – На покое займусь этим всерьез.

Подводная лодка уже есть. Строим батискаф. Проектируем океанариум.

Это у меня с малых лет.

Он вдруг засмеялся, вспомнил:

– А вы знаете, это увлечение началось у меня в клинике вашего отца.

В детстве, совсем маленьким, я там лечился, и там был аквариум. Это была такая радость. Ваш отец тоже рыбок любил. Приходил, кормил их.

Я и сейчас помню тот аквариум: пестрые камешки на дне, серебристые пузырьки воздуха столбом поднимаются, усатенький сомик, карасики тычутся в стенку и длинная, пятнистая, вроде мурены, рыба. Она все время пряталась в засаде, то между камнями, то в какой-то коряге, словно хотела напасть на маленьких рыбок. Я так за них боялся. А потом, после больницы, спасибо маме. Мы жили бедно. Но она как-то сумела купить небольшой аквариум, рыбок. Это было такое счастье. Я ухаживал за ними, вел дневник наблюдений. Я и сейчас их помню: гурами медовый, петушок и золотая – небесное око. По воскресеньям я весь день торчал на набережной, возле молочного магазина. Там продавали корм, рыбок, собирались любители. Я хотел стать ихтиологом. Но не сложилось, – со вздохом закончил он и тут же добавил: – Зато я твердо знаю, чем займусь на покое. Вот здесь буду жить, среди моря. Морская комната – лишь игрушка. У нас будет океанариум, какой и японцам не снился.

Илья, про еду забыв, слушал, глядел на разом помолодевшего Феликса.

Но тот вдруг потух, сказав:

– К сожалению, у меня сегодня дела, встречи. Вы побудьте здесь, а потом вас проводят. Поплавайте. Можно с аквалангом, с маской.

– Отложите дела, – искренне посоветовал Илья. – Здесь нравится, значит, здесь важнее. Тем более что сегодня ваш день.

Феликс лишь посмеялся, а выходя из комнаты, на минуту остановился, сказал:

– Вам будет интересно. В Париже, в медицинском институте, есть стипендия "Доктор Хабаров" для русских студентов. Ее установила моя мама, которая и сейчас повторяет: "Хороших врачей, слава богу, много, но доктор Хабаров – один".

Сказав это, Феликс сразу вышел из комнаты. На глазах Ильи появились слезы. Он заплакал, но это были вовсе не горькие слезы. Всплыла в памяти двухэтажная больничка, тесный кабинет отца и тот самый аквариум, что стоял в коридоре детского отделения. Аквариум и детишки возле него.

Илья долго пробыл в морской комнате, в этом сказочном царстве, понимая, что такое случается, может быть, один раз в жизни. Потом он вышел на волю.