Большая Засада

— Вы так и будете тут стоять? Не пригласите меня войти? Не предложите мне ничего? — И она вошла.

Задержавшись у прилавка и осмотрев выставленные на продажу товары — их было не много и все вперемешку, — она снова неодобрительно покачала головой, но ничего не сказала.

Все еще ошеломленный, Фадул проследовал за ней. Силы небесные! Это правда, или солнце ударило ему в голову и у него среди бела дня начались видения? Не зная, что ей предложить — здесь не было ничего достойного ее, — он спросил:

— Выпьете чего-нибудь?

— Пожалуй, глоток воды. — Жуссара указала на глиняный кувшин, стоявший на подоконнике.

Обогнув прилавок, она вошла внутрь дома и, пройдя через все комнаты, переступила порог спальни:

— Я люблю большие кровати, но такой никогда не видела.

— Но я же должен как-то помещаться, — ответил Фадул с гордостью, подав ей кружку с прохладной водой.

Жуссара выпила маленькими глотками, цокая языком, будто смакуя изысканное вино. Время от времени она поглядывала на Турка оценивающе и удовлетворенно — влажный рот приоткрыт, глаза затуманены:

— Сюда двое таких влезут, и еще останется.

Она коротко рассмеялась, будто намекая на что-то, и вернула кружку:

— Спасибо! Когда будете в Итабуне, все-таки зайдите ко мне, и я вам покажу магазин. Не могу я им одна заниматься, ничего в этом не понимаю. — Она повторила то, что уже говорила на ярмарке в Такараше. Так что же она предлагала: работу за прилавком магазина или — кто знает — руку и сердце? — Когда вы там будете?

Голос смягчился, стал кокетливым, он просил и предупреждал:

— Не затягивайте, приезжайте как только сможете. Я не могу ждать целую жизнь. Бедная я, бедная!

Она повернулась, почти готовая выйти из комнаты и покинуть Большую Засаду. Турок задрожал:

— Вы уже уезжаете?

— А что мне здесь делать? Я приехала, только чтобы повидаться с вами.

Глаза Фадула затуманились, потемнели от нетерпения и возбуждения. Не потрудившись даже закрыть дверь, он подошел к Жуссаре и схватил ее. Она не уклонилась и не оттолкнула его, только сказала тем самым слабеющим голоском, будто умоляющим о помощи и защите:

— Смилуйтесь, пожалейте! Вы же видите — я вдова, и мне нужно снова выйти замуж. Что будет, если я потеряю голову? Бедная я, бедная! Я даже полюбить не могу…

Фадул молчал — разговор мог подождать, а он нет. Его охватило бешенство, глаза затуманились, он чувствовал, как дрожит тело кабоклы. Он сорвал с нее блузку и корсаж — ох эта пышная грудь, которую так приятно мять руками, — и Жуссара тихо застонала. Фадул сорвал с нее все юбки, разорвал кружева на панталонах, подвязанных на коленях ленточками, тоже черными.

Он завалил эту роскошь, эту катастрофу в образе женщины, на матрас, набитый травой и клопами. На ней остались только сапоги для верховой езды. Фадул не стал терять время на то, чтобы раздеться, лишь расстегнул ширинку, освободив свой инструмент, который болел от напряжения и нетерпения. Он покрыл Жуссару.

Узел на макушке у кабоклы растрепался, волосы рассыпались подобно черному атласному полотну, накрыв постель. Уста мира, влажные и ненасытные, приняли дубинку ливанского деспота, и безумие длилось весь оставшийся день.

— Ах, что я наделала, Боже мой, какая же я идиотка! Безрассудная вдова, я приехала за мужем, а уезжаю обесчещенная. Ах, бедная я, бедная!

В слезах она посмотрела на распростертого на ней турка, мнущего ее груди и бедра, когда они, задыхаясь, вынырнули из первого путешествия по пустыням и океанам. Он так и не стянул с нее сапоги, не разделся и не закрыл дверь. Жуссара заговорила, подкрепляя слова горестным плачем, скорбной, душераздирающей жалобой:

— Теперь вы получили что хотели, и можете смеяться надо мной, презирать меня, называть шлюхой, выгнать вон. Это я во всем виновата — чего мне не хватало в Итабуне, зачем я сюда приехала? Несчастная я женщина, а ведь мне нужен муж, чтобы защищать меня и заниматься магазином. Проклинаю тот день, когда я увидела вас на ярмарке в Такраше и потеряла голову. Я будто с ума сошла, разум потеряла, я уже сама себе не хозяйка. У меня недостало сил сопротивляться, я пропала. Ах, пропала я!

Она без перерыва жаловалась, а в это время огромный Фадул встал с кровати, закрыл дверь и разделся. Голый, он казался еще больше, еще огромнее. Растянувшись на кровати, она искоса глядела на него: какой муж! Работящий и алчный, тщеславный и глупый, прямо как Халил Рабат, счастливый дурачок, рожденный, чтобы носить рога. А у этого к тому же хозяйство таких недюжинных размеров. Жуссара была завидной невестой: и лицом красива, и телом, и денег куры не клюют, и магазин тканей самый роскошный в Итабуне, и нахальство, и кокетство, и огонь. Чего еще желать неотесанному трактирщику, запертому в дремучей дыре?

Ему этот момент не казался самым подходящим для обсуждения потерянной вдовьей чести и ее восстановления, Турок молча, нетерпеливо слушал эту нескончаемую горестную литанию. Жуссара не остановилась даже тогда, когда он снял с нее сапоги, — приятная предусмотрительность. Она трогательно взяла на себя ответственность за фатальную ошибку.

— Это я виновата, я не спаслась бегством вовремя. Впрочем, это не важно. Все кончено.

Прежде чем она решила покончить с едва начавшейся забавой, Фадул растянулся рядом с кабоклой. Своей огромной, но нежной рукой он гладил ее груди, слегка сжимая их. Он коснулся ее задницы и слегка ущипнул, пробежав пальцами по бороздке. Жуссара затрепетала, вздохнула, прижалась к его волосатой груди, почувствовала дубинку между бедер и продолжила, изнемогая:

— Вы воспользовались мной, и я сама это позволила. Сейчас вы думаете, что я падшая женщина, и разве вы теперь захотите жениться на мне? — Она заговорила громче, утверждая ясно и четко: — Душой матери клянусь, что первый раз в жизни я так опозорилась. У меня никогда не было мужчины, кроме мужа. Я потеряла голову. Бедная я, бедная!

Голые ноги сплелись, бедра Жуссары приоткрылись, и голос снова ослабел:

— Я потеряла свою честь… Я в ваших руках… — Она погладила его по лицу и сообщила медовым голосом: — Но я все равно не раскаиваюсь, жестокий вы человек! Вы меня ослепили, соблазнили меня!

Эти слова заполняют душу и разжигают огонь в сердце, распаляют все, что есть между ног у настоящего мужчины, который чего-то стоит в постели. Несмотря на свое обычное в таких важных и щекотливых делах благоразумие, Фадул решил дать обещание, чтобы потом исполнить его — может статься, после уточнения и разъяснения некоторых деталей:

— Не волнуйтесь. Я на днях поеду в Итабуну, мы там поговорим и все решим. И не переживайте за магазин.

— Это правда? Вы займетесь магазином? Возьмете за меня ответственность?

— Не волнуйтесь. — И больше он ничего не сказал.

«Она приехала за мужем», — решил Фадул, слушая ее причитания. За мужем, который положит конец ее вдовству и возьмет на себя ответственность за магазин и его прибыль. Чтобы завоевать его, она пошла на риск, на кону были ее тело и честь. Что это — изощренная хитрость или святая невинность? Искренность или притворство? Пожирающая страсть или тонкий расчет?

Томная, благородная и романтичная Жуссара толковала о любви с первого взгляда:

— Я приехала сюда, потому что с того дня, как увидела вас на ярмарке, я сама не своя, ни о чем больше думать не могла — только о вас, это наваждение какое-то. А теперь я в ваших руках, от вас зависит, быть мне счастливой или пасть окончательно. — И она снова спросила: — Вы будете любить меня, или мне суждено стать отвергнутой?

Момент не располагал к размышлениям, выяснению отношений, подозрениям и сомнениям и уж меньше всего — к тому, чтобы брать на себя какие-либо обязательства. Вместо того чтобы ответить на этот настойчивый вопрос, Фадул заключил ее в объятия. Он не мог больше ждать ни минуты. Она подставила ему губы для поцелуя — полные, сочные, — смелый язык, зубы, созданные для укусов. Турок осторожно вошел в ее рот.