Последняя ночь на Извилистой реке

Повар воспринял в штыки, выражаясь его словами, «вмешательство Кетчума в среднее образование Дэниела». Дэнни спорил с отцом, пытаясь доказать тому, что Кетчум здесь ни при чем. Обвинения повара были лишены логики. Он ни единого слова не сказал против мистера Лири — преподавателя английского языка, у которого Дэнни учился в седьмом и восьмом классах. Фактически это он устроил так, что будущего писателя приняли в Эксетер. Однако повару и в голову не приходило упрекать старого ирландца.

Здесь была вина и самого Доминика. Узнав, что Эксетер — школа исключительно мужская, он вдруг поддался уговорам и весной пятьдесят седьмого года позволил своему пятнадцатилетнему сыну выпорхнуть из-под отцовского крыла. Как бы повар ни страдал от разлуки с сыном, как бы ни разрывалось его сердце, он мог спать спокойно, зная, что его мальчик находится вдали от девиц (правда, Кетчум называл это «иллюзией»). Доминик позволил Дэнни уехать в Эксетер, поскольку хотел «как можно дольше» удерживать его от общения с женским полом (так он писал Кетчуму).

«Это твои заботы, Стряпун», — ответил ему старый друг.

И он был прав. Поначалу, когда они только-только переехали в Норт-Энд, подобных забот не существовало. Дэнни было всего двенадцать, и он не засматривался на девушек. Зато повар увидел, что девушки уже засматриваются на его сына. В кланах Саэтта и Калоджеро хватало дальних и косвенных родственниц чуть постарше Дэнни. Вскоре они станут тем, что по-английски метко названо kissing cousins [58]. А кроме них в Норт-Энде немало и других девушек. Ведь это же город, и здесь полным-полно людей. Ни повар, ни его двенадцатилетний сын прежде не жили в большом городе.

А тогда, апрельским воскресным днем 1954 года, отец и сын Бачагалупо не без труда нашли Норт-Энд. Даже в те времена по его улицам было проще пройти, чем проехать. (Проезд и поиски места для стоянки «понтиака» потребовали времени и усилий. Конечно, эти усилия нельзя сравнивать с перевозкой и переноской тела Джейн со второго этажа столовой на кухню дома констебля Карла, и тем не менее.) Найдя место для стоянки, отец с сыном пешком двинулись по Ганновер-стрит. В вышине светился золотом купол административного здания туннеля Самнера [59]— совсем как солнце в небе другой планеты. Близ Кросс-стрит им попались на глаза рестораны «Европеец» и «У матушки Анны», а вскоре они заметили и «Vicino di Napoli».

День клонился к вечеру. Отец и сын долго добирались сюда из северной части Нью-Гэмпшира. Но здесь было тепло и солнечно. Совсем не как холодным утром возле плотины Покойницы, где они передали Кетчуму посиневшее тело Эйнджела.

Тротуары кишели людьми. Сюда выходили семьями. Люди разговаривали друг с другом, а некоторые даже кричали. (Еще утром, в Извилистом повар с сыном видели лишь молчащую мертвую Джейн; потом, у плотины Покойницы, — такого же молчащего мертвого Эйнджела и не слишком разговорчивого живого Кетчума.) Здесь же, едва они нашли стоянку для «понтиака» и двинулись пешком, Дэнни от волнения не мог говорить. Такие шумные места он видел только в кино. (Ближайшее от Извилистого кино находилось в Берлине. Иногда Джейн возила туда Дэнни посмотреть какой-нибудь фильм. Повар заявлял, что никогда не поедет в Берлин, «разве что в наручниках».)

В то апрельское воскресенье, когда они остановились напротив «Vicino di Napoli» и Дэнни взглянул на отца, вид у повара был такой, будто его притащили в Норт-Энд в наручниках. Неужели ему уготовано судьбой оказаться у дверей этого ресторана? «И что бывает с принесшим печальную весть? Падает ли на него проклятие?» — мысленно спрашивал себя повар. Не свалится ли потом беда и на его плечи?

Юный Дэнни ощущал отцовскую нерешительность. Но ни отец, ни сын не успели открыть дверь ресторана. Ее открыл изнутри какой-то старик.

— Входи-и-те, входи-и-те, — певуче произнес он и, взяв Дэнни за руку, повел во вкусно пахнущий зал.

Доминик молча поплелся за ними. Едва взглянув на старика, повар понял: это не его презренный отец. К тому же для Дженнаро Каподилупо впустивший их был чересчур стар.

Скорее всего, этот человек был одновременно метрдотелем и владельцем «Vicino di Napoli». Знал ли он Аннунциату Саэтта? Старик не помнил, но, кажется, слышал о какой-то Нунци. Конечно же, он знаком со многими из клана Саэтта. Увидев перед собой хромого незнакомца, владелец ресторана и подумать не мог, что это сын Дженнаро Каподилупо. Того он вспомнил: работал у него уборщиком столов, ленивый, как свинья, зато волочился за каждой юбкой, что появлялась в «Vicino di Napoli» (именно здесь встретились Нунци и любвеобильный папочка Доминика). Что было дальше? Терпел, терпел, а потом уволил бездельника. Через несколько минут разговора престарелый владелец и метрдотель в одном лице признался, что да, он слышал об Аннунциате Саэтта. И о Розине, или Рози, Калоджеро тоже слышал. Скандалы для Норт-Энда — обязательная тема разговоров, в чем вскоре убедились повар и его сын.

Зал в «Vicino di Napoli» не отличался просторностью. Маленькие столики были покрыты белыми скатертями в красную клетку. Двое девушек и парень-подросток (на вид ровесник Эйнджела) готовили столики к открытию. В конце зала поблескивало нержавеющей сталью раздаточное окошко, за которым находилась кухня. Доминик увидел облицованную кирпичом печь для пиццы. В кухне работали двое поваров. Доминик облегченно вздохнул: никто из них по возрасту не годился ему в отцы.

— Мы откроемся попозже, но вы располагайтесь. Может, вам принести чего-нибудь выпить? — спросил старик, улыбаясь Дэнни.

Доминик полез во внутренний карман куртки, где лежал все еще мокрый бумажник Анджелу дель Пополо. Едва увидев бумажник, метрдотель попятился назад.

— Вы что, коп? — насторожился старик.

Слово «коп» тут же привлекло внимание поваров. Они опасливо выглядывали из раздаточного окошка. Девушки и подросток прекратили заниматься столиками и уставились на Доминика.

— Копы не ходят на работу со своими детьми, — сказал старику один из поваров.

Его передник и даже руки были густо покрыты мукой. («Наверное, заведует у них пиццей», — подумал Доминик.)

— Я не коп, а повар, — сказал Доминик.

Двое местных поваров и старик облегченно засмеялись. Девушки и подросток возобновили работу.

— Но мне нужно кое-что вам показать.

Доминик вертел в руках бумажник Анджелу. Он соображал, что лучше показать этим людям вначале: проездной билет с именем Анджелу дель Пополо и датой рождения утонувшего парня или фотографию миловидной полной женщины. Доминик выбрал билет, но, пока решал, кому его показать, старик увидел фото и выхватил бумажник из рук хромого повара.

— Кармелла! — закричал метрдотель.

— Был один парень, — начал Доминик, но оба повара уже склонились над снимком. — Возможно, это его мать, — добавил он.

Больше Доминик не произнес ни слова. Изготовитель пиццы спрятал лицо в ладонях, убелив мукой щеки.

— Анджелу-у-у! — взвыл он, растягивая последний слог.

— Нет! Нет! Нет! — нараспев твердил старик.

Схватив Доминика за плечи, он стал трясти вестника беды.

Второй повар (несомненно, он у них был главным или старшим поваром) держался за сердце, будто получил удар кинжалом.

Белолицый, чем-то похожий на клоуна, изготовитель пиццы слегка тронул Дэнни за руку, оставив следы пальцев, испачканных в муке.

— Что случилось с Анджелу? — спросил он таким нежным тоном, что Доминик понял: должно быть, у повара есть сын возраста Дэнни (или теперь уже вырос, но отец помнит этот возраст).

Оба здешних повара были где-то лет на десять старше Доминика.

— Эйнджел утонул, — коротко ответил Дэнни, обращаясь ко всем.

— Это был несчастный случай, — пояснил Доминик.

— Анджелу не был рыбаком! — скорбно произнес метрдотель.

— Несчастье случилось с ним на лесосплаве, — продолжил объяснения Доминик. — Бревна были скользкими. Мальчик не устоял на ногах, упал в воду и оказался под бревнами.