Банк

Парень нахмурился:

— Я вообще-то слушаю, что она говорит, ясно?

Я слегка опешил от такого ответа и лишний раз порадовался, что редко выбираюсь на официальные мероприятия без нашего верного Союза Четырех. Голос леди-сома, усиленный микрофоном, гремел на весь зал:

— А теперь я хочу представить вам преподобного Джей-Пи Рейнольдса из «Сотбис», ведущего нашего аукциона, где представлено более двадцати лотов. Это великолепные изделия американских индейцев — живопись и ткани. Позвольте напомнить, что десять процентов от вырученных денег будут перечислены на финансирование программ, координируемых ассоциацией ЖЭОИ.

Леди-сом отошла от микрофона под громкие аплодисменты. Ее место занял пожилой мужчина в тесном смокинге.

— Благодарю вас, Эвелин. Всем добрый вечер. Карточки участников аукциона должны лежать на каждом столике…

Скоро аукционные страсти разгорелись не на шутку. Вообще-то это интересное мероприятие, верите или нет. Мы удовольствовались ролью зрителей, ибо аукцион — это вам не в игрушки играть. Первый лот, цимшианская^[35] маска, был продан за восемьдесят тысяч долларов шумному гостю в горчично-желтом пиджаке. Зал взорвался аплодисментами, когда счастливый обладатель маски торжествующе ткнул в воздух кулаком.

— Ребята, да они опухли, — покачал головой Пессимист. — С пеной у рта торговаться за полинявшую полоску хлопка!

Он говорил о подлинной тканой шали племени навахо, цена за которую выросла до шестидесяти тысяч долларов, прежде чем ее приобрела красивая женщина, на вид не намного старше нас. Вскрикнув от удовольствия, она радостно обнялась с сидевшей рядом не менее ослепительной товаркой.

Одним из заключительных лотов стала картина размером чуть больше двух открыток, изображавшая двух индейцев в каноэ, плывущих по озеру. Как только ее вынесли на эстраду, зал заметно оживился. Мы с Пессимистом переглянулись и пожали плечами, не понимая, что тут особенного. Может, это последняя работа европейского гения, уставшего малевать пухлых леди, раскинувшихся в тени цветущих яблонь, и решившего увековечить коричневых аборигенов под сенью девственных лесов, заработав стрелу в живот за то, что сунулся не в свое дело?

Торги начались с восьмидесяти тысяч долларов.

— Кто даст девяносто тысяч?

Мужчина в горчично-желтом пиджаке вскинул руку с карточкой.

— Девяносто пять тысяч!

К тому времени, когда я вылакал свою кукольную бутылочку «Моэт» и знаком попросил официанта принести еще, за индейцев-каноистов^[36] отчаянно сражались четверо светских львов и львиц, взвинтив цену до ста сорока пяти тысяч.

— Кто даст сто пятьдесят тысяч?

С площадки прямо над нашими головами послышалось нахальное:

— Блин, да пожалуйста!

Все глаза обратились наверх. Этот голос…

— Сто шестьдесят тысяч?

Мужчина в горчичном пиджаке скрипнул зубами, но не опустил карточку.

— Сто восемьдесят?

Над головами снова раздалось:

— Хоть сто девяносто!

Гул в зале почти заглушил слова ведущего: гости заговорили в полный голос. Я метнул взгляд на Пессимиста, затем на Юного Почтальона. Мы втроем синхронно вскочили из-за стола и вылетели из зала, чтобы получше разглядеть засевшего на верхней площадке любителя индейской живописи. За визуальным подтверждением долго ходить не пришлось: Клайд буквально висел на балюстраде, вертя в пальцах карточку участника торгов.

— Так твою распротак, — не выдержал Пессимист.

Когда мы кинулись вверх по лестнице, мужчина в горчичном пиджаке, явно расстроенный, все еще — нехотя — держал свою карточку поднятой. Толпа упивалась неожиданным развлечением: то здесь, то там раздавались жидкие аплодисменты, хотя аукцион еще не кончился. Мы одолели половину ступенек, когда Клайд нас заметил.

— Привет, ребята, — натужно выговорил он, пьяный до изумления.

— Продано — раз, — торжественно сказал ведущий.

— Клайд, не будь же ты идиотом!

— Продано — два!

Клайд глупо ухмыльнулся, помахивая у нас перед носом карточкой.

— Зацените приобретение! Будет что на стенку повесить.

По залу пронесся недоверчивый вздох.

— Двести тысяч?

Мужчина в горчичном пиджаке покачал головой и сел на свое место. Зал взорвался аплодисментами. Молоток со стуком опустился как раз в тот момент, когда Клайд выблевал своего сома с орехами, изгадив ковер.

— Продано мужчине на верхней площадке за двести тысяч долларов!

Следующий день был посвящен ремонтно-восстановительным работам в «Голубом бриллианте Ханя». Мы не особенно торопились, поскольку после выплаты бонусов в Банке наступило непривычное затишье.

— Как это — ты столько не унаследовал? — схватился за голову Пессимист.

Клайд с гримасой боли массировал висок.

— Не ори, приятель. И так голова раскалывается.

— Да в задницу твое сраное похмелье! — зарычал Пессимист. — Куда делись деньги твоего папаши?

— Не знаю, — вздрогнул Клайд. — Большую часть он оставил албанским беженцам. Хотел, чтобы я сам пробивался в жизни.

Я ковырял цыплят генерала Цо, но есть не хотелось. Ситуация казалась абсурдной до опупения — вроде бы смешно, но в то же время дело более чем серьезное. Господи, задолжать двести тысяч зеленых!!!

Клайд опустил голову на стол.

— Иисусе, что же мне делать?

Пессимист тоже выглядел подавленным.

— Сколько же он тебе оставил?

— Ровно сотню тысяч.

— А что, если договориться с Банком о займе?

— Пробовал утром. Банк согласен предоставить мне только тридцать тысяч.

Пессимист в ужасе вскинул брови:

— Значит, сядешь в долговую яму всего за семьдесят косых.

Клайд закрыл глаза и начал всхлипывать.

— Заткнись, — гаркнул Пессимист.

Клайд послушно перестал нюнить.

— Ладно. Пятнадцать тысяч после уплаты налогов у тебя есть из бонуса. Остается пятьдесят пять. Значит, сделаем так. Я займу тебе двадцать пять тысяч; вернешь, когда продашь картину или отслюнишь из следующего бонуса, смотря что раньше случится. Остается тридцать тысяч.

Он повернулся к нам с Юным Почтальоном. Почтальонская челюсть отвисла, но он тут же закрыл рот. Я понял, что он ничего не скажет. Пришлось брать инициативу в свои руки.

— Нет.

— Что значит «нет»? — вспылил Пессимист.

— То и значит. Я не стану одалживать Клайду деньги.

— Почему?

Клайд так и сидел, не поднимая головы. Меня бы не удивило, если он заснул. Я выбрался из-за стола, поманил Пессимиста и Почтальона к выходу и уже на улице сказал:

— Я ему не доверяю. Если так пойдет и дальше, его уволят. А если он не получит следующего бонуса, мы пролетим по полной.

— Разве ты не видишь, как он подтянулся?

Значит, этот засранец все-таки поговорил с Клайдом, утаив это от нас!

— Не заметил, — отрезал я, скрестив руки на груди.

— А ты, Почтальоша? — обратился к нему Пессимист.

Тот пожал плечами. Пессимист вновь повернулся ко мне.

— Это вопрос веры, парень. В душе ты знаешь, что Клайд выправился и встал на правильный путь. Вот посмотри мне в глаза и откажись это признать! Он рассчитается с нами в течение года максимум!

Я в этом сильно сомневался.

— Ну же, Мямлик, решайся!

Пессимист пепелил меня взглядом, полным непреклонной уверенности, и не успел я прикусить язык, как поддался давлению.

— Хорошо. Пусть будет так.

Пессимист перевел взгляд на Юного Почтальона и, не дожидаясь его реакции, заявил:

— Молодцы! Я вами горжусь.

Глава 9

План на наступивший год я составил во время буйной пьянки в Монреале, городе кутил, славящемся самой разнузданной невоздержанностью. После трех дней отличного времяпровождения с девчонками с курсов французского языка, слизывания шампанского с упругих животов стриптизерш и водопада светлого пива «Fin du Monde»^[37] мои усилия увенчались успехом — лужа полупереваренного мяса с жареной картошкой растеклась чуть не на половину вестибюля отеля. Классно отдохнул, уверяю вас.