Народ лагерей

Видели мы и исполнительницу танца живота, и сегедскую молодку, и сварливую женушку, и соблазнительную красотку, и падшую женщину. Такое забыть невозможно. Это все равно, как пережить грозную опасность, или неожиданно встретить человека, о котором давным-давно не вспоминал, или когда на твоих глазах кто-то вдруг теряет рассудок. Зрители, пятьсот человек, годами не видели настоящей женщины, а тут Бузаш, переодетый в женское платье!.. Было во всем этом нечто реальное и все же неестественное, успокаивающее и вместе с тем будоражащее — словом, это был театр. Настоящий человеческий театр.

* * *

Один старик статистик подсчитал, что рядовой театральный спектакль обеспечивал работой сто семьдесят человек. И не только работой — он заряжал энтузиазмом. Чем выше поднималось в своем развитии лагерное общество, то есть чем лучше становилась организация труда, тем взыскательнее и совершеннее делались спектакли.

Парадоксальным образом развитие отнюдь не являлось заслугой интеллигенции. Так, например, в горах Армении, у озера Севан на высоте двух тысяч метров, из пятисот венгерских пленных двести человек были из офицерского состава; на лучшую пьесу, чем об иностранном легионе, их не хватило. Лагеря рядового состава могли похвалиться гораздо более серьезными успехами. Это замечание относится не только к театру. В каждой умственной работе тон задавали свежие силы, ведь работы такого рода немало, а по мере роста распределения труда станет еще больше.

Пленные пилят, строгают, шлифуют, рисуют, гравируют и даже рукодельничают. Причем не какие-то там чудаки, не знающие, как убить время, — таких полным-полно на страницах любого романа из жизни военнопленных. Этих подогревает благородная цель, некая общая воля: театр, выставка, стенгазета, концерт — множество гаревых дорожек, где можно посостязаться с основным соперником — с немцами. В лагерях не принято хвалиться «хорошей атмосферой», зато смело можно сказать, что здесь зародилось и окрепло духовное коллективное сознание венгров. Первыми провозвестниками его были поэты. Ведь поэты всегда выступают первыми.

В душе гулко и пусто, как в подвале. Но каждый звук в этой тишине дробится, множится, отдается эхом. Вот это — утробное рычание пилы, а вон там — ритмичный перестук кувалды: два удара отдаются в сердце, как две стихотворные строки, как две рифмы. По-моему, так зарождаются поэты. Плен породил их во множестве, но, к сожалению, в основном слабых. Правда, ведь и алмаз шлифуется алмазным же порошком; возможно, и поэты так же оттачивают друг об дружку свое мастерство.

Кое-кому из них мы уже дали возможность высказаться. В примерах этих интересно не то, какое стихотворение написал поэт; важно, какой человек пишет стихи. Какой человек, где и почему.

Лицо мое постарело,

Но сердцем я молод еще.

И в битвах заматерело

Избитое тело мое.

Пусть руки мои ослабели,

Я буду трудиться сполна.

За вас всей душою радею,

Сыночек родной и жена.

Хочу, чтобы хлеб доставался

Не муками и не слезой,

Чтоб горький удел оставался

Не нашей судьбой, а чужой.

Стихотворение называется «Воскресение», автор его — Кальман Шимон, рабочий кирпичного завода: крепкий, коренастый, добросовестный, с кротким взглядом. Стихов прежде не писал, он и читать-то едва умеет. За душой у него шесть классов начальной школы. Работал в воронежском лагере. Стихотворение под названием «Мой сынок» написал тоже он.

Сыночек, кровинка родная,

Тебя я не видел почти.

И ты без отца подрастаешь,

А я здесь тоскую вдали.

Эх, только б до дома добраться,

Обнять твою милую мать,

И больше бы не расставаться,

И больше бы горя не знать!

Вряд ли следует объяснять, что в стихах Кальмана Шимона важны не их художественные достоинства, а то, что написал их именно Шимон. Окольные пути всегда самые прекрасные в жизни, а тут перед нами поистине завораживающий крюк от завода в Туркеве до Воронежа и от кирпичной кладки до ямбов, почти безукоризненных.

Нетрудно подыскать поэтов вровень с Шимоном. Вот, пожалуйста — Реже Шамуэл Хусар. Окончил три класса коммерческого училища. Читал немного, зато хотя бы прочел Ади.

Весь свет на меня ополчился,

Меня придавил небосвод.

Мир тысячью пальцев вцепился

В мой обвиняющий рот.

Кричи — тебя не услышат,

Проси — все равно не дадут.

Вокруг равнодушием дышит

Холодный, безжалостный суд.

Нужда своим жестким скелетом

Стянула больное нутро.

Душа не согнулась под ветром,

И ветер лишь вышиб слезу.

Хусар перепробовал немало занятий. Был садовником, статистом в фильме, официантом, к тому же в Париже, на втором этаже Эйфелевой башни. Ресторанчик принадлежал одному арабу, Хусар три месяца разносил там пиво. Затем вернулся на родину и вступил в должность казначея кассы взаимопомощи… после чего стал рядовым солдатом, позже — пленным, а еще позднее поэтом. Возможно, поэтом он и останется.

* * *

Если подходить к людям с человеческими мерками, то нельзя не признать, что в душах происходит колоссальный сдвиг. Нельзя не признать, что хоровое пение, декламация, театр и обращение к стихотворчеству свидетельствуют о возрастающих духовных потребностях людей.

В усманском лагере, где было собрано две тысячи триста венгерских офицеров, «культурная работа» отличалась крайне низким уровнем. На театральных подмостках разыгрывались балаганные представления с шуточками вроде тех, какими пользуются ярмарочные зазывалы. Поначалу публика валом валила — «не грех и поразвлечься», но последующие постановки шли при полупустом зале. Кислая продукция оскомину набила.

С организацией хора тоже долго раскачивались. Сначала взялся за дело некий учитель. Помучился-помучился и бросил. Затем стал хормейстером Альфонз Надаши, военный священник бенедиктинец. Этот согласился, но с условием, чтобы его не заставляли дирижировать пением «Интернационала». Почему же? Да потому, что в тексте есть кощунственные слова: «Никто не даст нам избавленья: ни Бог, ни царь и не герой».

«Интернационалом» ему и не пришлось дирижировать, вместо гимна был исполнен «Бурлящий мир» Кодая и венгерские песни, «исконно народные». Сформировалась небольшая группа любителей пения во главе с этнографом Петером Морваи, где разучивались старинные венгерские народные песни ипроводилось сравнение с музыкой этнически родственных народов. Коллектив взял себе название «Певец-сказитель» и пользовался у слушателей невероятным успехом.