Обезьяна зимой

— А ты сам таких видел?

— Одну уж точно видел.

— Обезьяна-обезьяна, повторяет за людьми, — выпалила Мари.

— Что-что?

— Так у нас ребята дразнятся.

Вид из окна загородили бетонные стенки. Поезд миновал стрелки и развилки, лес электрических мачт с лианами проводов и ехал теперь по глубокому желобу, ведущему к пригородным станциям.

— Подъезжаем к нашим джунглям, — сказал Фуке.

Они предстали перед ним во всей своей красе и неоновом блеске, едва он очутился на вокзале Сен-Лазар. У ступеней сидел безногий нищий самого жалкого вида, дребезжащим голосом пел какую-то песенку и тянул руку за подаянием. Мимо прошел господин в роскошной шубе, не видя или не желая видеть эту протянутую руку. Но, сделав несколько шагов, Фуке поймал себя на том, что сам насвистывает песенку нищего и она ему даже нравится. Странные джунгли, странная милостыня!

«Кантен ведь тоже, можно сказать, перенял мою песню, — подумал он. — Может быть, вместе с ней он взял и мое бремя и теперь нищий, то есть я, сможет снова встать на ноги?»

Мари уже подходила к такси, но Фуке вдруг остановил ее — ему припомнились маршруты Альбера:

— Давай, дочурка, лучше поедем на автобусе, посмотрим вместе на Париж.

— Мы попадем в пробки.

— Ну и хорошо.

— Папа, — сказала Мари, — я не хочу возвращаться, не хочу обратно в пансион. Там все слишком большие.

— Ты права, — ответил он. — Попробуем начать жизнь сначала.

— Ты придешь к нам?

— Завтра… может быть.

Однако в тот же вечер он подошел к дому Клер, увидел темные окна и не решился позвонить. Может быть, завтра…

Он снял номер в ближайшей гостинице. Пусть Клер об этом не знает, но они будут слышать одни колокола, принадлежать одному приходу, а это уже кое-что.

Он долго стоял у открытого окна, слушая звуки родного леса, в который вернулся, потом закрыл створки, подошел к зеркалу и сказал сам себе:

— И вот наступила долгая зима…