...А до смерти целая жизнь

Будьте спокойны. Ваш Саша».

Я подчеркнул это твое «живу не спеша» — постоянный «пузырь со льдом» на обжигающие нас тревоги. А в письмах к Татьянке что ни день — короткая фраза полярного значения: «Извини, спешу». В нее мне верится больше. И не случайно, думается, встретил у Грина в «Бегущей по волнам» помеченные тобой строки: «Для меня там одни волны, и среди них один остров; он сияет все дальше, все ярче. Я тороплюсь, я спешу, я увижу его с рассветом».

Может, и в самом деле нельзя человеку не спешить в пределах отпущенного ему мгновения жизни?

«13 марта.

Извини, будет коротким это письмо: устал чуть-чуть после дежурства и треба выспаться. Дни весенние, несмотря на всю свою прелесть, тянутся так медленно. Теплое солнце, тающий снег и его свежий запах, лужи на дорогах. Эх, весна, весна, скорей бы тебя сменило лето!.. Вслушайся в эти строки:

Правда, чутко сказано? (Это Решетов.) Сегодня день опять какой-то неполный, растраченный по мелочам. И почему-то не было твоего письма.

Зато было письмо из дому. Ругают вежливо, что редко пишу. В самом деле, обнаглел я, и меня надо ругать.

Отругай меня как следует, тогда я исправлюсь.

Знаешь, о чем я сейчас думаю? О том, что история знает случаи, когда люди сходили с ума от любви. Кажется, это же грозит мне. Если постоянно думать о чем-то одном, то очень легко приучить мозг не воспринимать ничего другого. Так можно прийти, по шутливому выражению Энгельса, к «равному самому себе состоянию». Впрочем, зря я это говорю, с ума я не сойду. Я уже давно сумасшедший.

Да, все это шутки, а если серьезно говорить, то очень нелегко мне без тебя. Но ничего, сил у меня хватит, будь спокойна».

«14 марта.

Второй день проследует меня эта песня:

И наплывают воспоминания. Школа. Беспечное детство. Чернила, вылитые однажды со злости на голову соседа по парте… Помню, как однажды меня не пустили на урок химии из-за опоздания, как я под моросящим осенним дождем проник в класс через… окно на третьем этаже с риском грохнуться вниз, пробираясь по ветхому и узкому кирпичному карнизу. Мной руководила в тот момент не любовь к наукам, конечно, а непреодолимое желание «насолить». Я надеялся, что можно выгнать за дверь, а за окно меня выкинуть не решатся. Я был почти прав. Когда моя стриженая голова показалась в окне, к великому удовольствию всего класса, учительница не замедлила открыть рамы и втащить меня в комнату. Но блаженство было коротким: через ту же ненавистную дверь меня немедля выпроводили к директору…

Приятно иногда вспоминать эти пусть даже не совсем приятные минуты:

Да, сын, средства такого нет.

ПИСЬМО ПЯТНАДЦАТОЕ

Отчетливо помню тот промозглый осенний день, когда меня вызвали в школу: «Вы знаете, что натворил ваш Саша?..»

Директора, Юлию Романовну, как и меня, напугало не столько само событие, сколько та обстановка, в которой совершалось «геройство». У меня и теперь сердце заходится, когда вспоминаю все, о чем узнал тогда.

Нудный, трясучий дождик, «брысево» — так назывался он у нас дома. Черные от свинцового неба школьные окна. Мокрая во двор выходящая стена. Ослизлый и выщербленный карниз — выступчик в четвертушку кирпичины! И по нему, прижимаясь к стене, пробирается мальчишка с прикрученным к поясному ремню портфелем. Один неверный шаг… Один надтреснутый кирпич… Ослизлый мох, подвернувшийся под подошву ботинка… Соскользнувшие с подоконного выступа пальцы… Только одной, любой на выбор, из всего перечня случайностей с избытком хватило бы на самое страшное. Этаж-то третий!

— И ради чего?! — возмущается Юлия Романовна, — Рисковать, чтобы доставить удовольствие классу и несколько острых минут учителю?

Конечно, дома был у нас с тобой мужской разговор: нужно было совершенно точно узнать, во имя чего проявлено «геройство».

Ты улыбался. Ямочки на щеках, а глаза задумчивые и чуть грустные.

— Ради чего, Саша? Класс позабавить?

— Просто хотел доказать…

— Что?

— Что, если захочу, — смогу.

— Интересно. Но ты же у нас наблюдательный, разве не приходилось примечать: люди, они все больше норовят через дверь…

Молчание. И улыбка.

— На что тебе это все-таки?

— Ну, мало ли… Вдруг придется.

Ты внезапно посерьезнел. Улыбка погасла. Сказал, будто гвоздь забил:

— Человек должен уметь все.

И снова заулыбался. Теперь уже чуть виновато, словно извинялся за доставленные переживания и хлопоты.

И допускаю, что ты мне сказал не все. Ну, конечно, поманила тебя и «дымка геройства» и неизбежные лавры озорной славы… И мне когда-то было одиннадцать, и во мне в ту пору «под завязку» было и озорства и бесстрашия. Как-то, помню, запросто сжевал учительскую записку, врученную набедокурившему дружку, вызов родителей в школу. То было почти ордером на отцовский, всегда особо кусачий ремень. Сжевал документ я не только в приступе мальчишеского гуманизма, но и из «корыстных» соображений: все мы любили в детстве, чтобы сверстники глядели на нас глазами, полными восхищения и зависти.

Но твой ответ, признаться, подсказал мне и уместный финал нашего разговора:

— Скажи, Саша, как по-твоему, может человек, если, разумеется, очень захочет, удержать себя от очередной глупости, на которую уже совсем решился?

Вопрос не обескуражил тебя, хотя и слышался в нем явный подвох. Ты ответил спокойно, с ясной и понимающей улыбкой:

— Я думаю, может.

― Вот и хорошо. Я прошу: никогда больше не ходи по карнизам. Сможешь?

— Смогу.

…Только почему ты не во всем признался Татьянке, почему утаил ту, высшую сущность поступка? Я догадываюсь как будто: ты, как всегда (а может, и еще старательнее), избегаешь похвал и тем более восхищений — слишком горький привкус после, как в той истории «падения» к двойке по английскому. И потом, ты уже давно — как я стал теперь понимать — без шума, без лишних фраз готовил себя к чему-то предельно важному. Готовил, еще никак не называя это. Просто приучал к железной формуле необходимости, а она была в твоем представлении простой и бесхитростной: уметь все. Даже точнее, пожалуй: уметь решиться на единственно необходимое. Прав я или нет?

Дочитаем, однако, твое письмо.

«Татьянка, родная моя, зачем ты сокрушаешься, что я принял близко к сердцу твою минутную слабость, вызванную неудачным распределением? Как же иначе я мог ее принять?..

Ты говоришь, тебя влечет романтика? Это замечательно, ведь и я в какой-то степени романтик, каждый человек, который любит и понимает жизнь, не может, обойтись без романтики. Но давай разберемся: что же такое романтика? Может, мы понимаем ее по-разному? Я не покушаюсь на твои планы, пойми меня правильно, но позволю себе спросить: почему романтика влечет тебя именно в Тюмень? Почему ты думаешь, что для того, чтобы найти романтику в жизни, нужно непременно куда-то ехать? По-моему, ее можно найти где угодно, лишь бы было желание найти. Повторяю, мне абсолютно неважно, где мы будем с тобой искать романтику, и если твой выбор пал на Тюмень, то я полагаюсь полностью на твою интуицию и говорю: согласен. Для меня уже то романтика, что мы с тобой вместе, родная моя… Берегись, «товарищ Тюмень»! Скоро приедут к тебе двое влюбленных переделывать твою жизнь!