Голубой ангел

Мысль об Анджеле придает ему сил. Его раздрызганные чувства, сосредоточившись на факте ее существования, успокаиваются. Она словно бы стала приютом, в котором он может найти покой. Она напоминает ему о мире, существующем за пределами этого угнетающего душу ужина, о мире, где обитают молодые люди, мечтающие писать, что некоторым из них даже удается.

И конечно же, именно в этот самый неподходящий момент, в этой самой неподобающей обстановке Свенсон начинает задумываться, а не влюбился ли он самую капельку в Анджелу Арго. Он же думает о ней, ждет с ней встреч. Нет-нет. Он только ждет с нетерпением продолжения ее романа.

Он смотрит через стол на Шерри. Она тут же ловит его взгляд. Шерри любит его. Понимает. У них есть дочь. Они прожили вместе двадцать один год – здоровенный кусок жизни. Но Шерри терпит происходящее на этом ужине, а Анджела, наверное, не стала бы. Шерри привыкла к компромиссам – как и он, – а Анджела, наверное, до сих пор верит, что ей удастся этого избежать. Шерри хочет только одного – вытерпеть происходящее до конца. Анджела бы ни за что не пожелала мириться с их тупым самодовольством. Она бы закатывала глаза или же буравила взглядом дырки в полированном столе Бентама.

Свенсон – ради Анджелы – обязан высказаться начистоту. Ему кажется, будто в носу у него появились серьги, на голове выросла ярко-зеленая шевелюра. Лоб горит, щеки раскраснелись, кожа на лице подобралась.

– Мне вот что пришло в голову, – слышит он собственный голос. – Так сказать, новый подход. – Прочие гости оборачиваются к нему и видят, что лицо его алеет, как поджаренная креветка.

– И что же это, Тед? – спрашивает Бентам.

– По-моему, мы решили сдаться без борьбы, – говорит Свенсон. Шерри и Магда обеспокоенно переглядываются. Он подмигивает им и продолжает: – Мы поддались требованиям цензуры. А должны бы помогать им преодолевать трудности. Надо пытаться вернуть их в нормальное психическое состояние – как это делают сайентологи…

– Тед, ты что, сайентолог? – изумляется Лорен. – Вот не знала! Интересно.

– Тед – квакер, – говорит Дейв Стеррет, единственный, кто прочел – во всяком случае, утверждает, что прочел – романы Свенсона. И действительно, он часто приводит примеры – как будто его кто станет проверять.

– Уже нет, – говорит Шерри. – Тед уже не квакер. – Шерри – знаток его внутренней жизни.

– Естественно, я не сайентолог. Лорен, ты думаешь, я идиот? Я просто читал об их методах. И в них есть некоторый смысл. Тебя подсоединяют к детектору лжи и зачитывают вслух список слов, которые непременно вызывают эмоциональную реакцию. Мать. Отец. Ребенок. Секс. Смерть. Эти слова повторяют снова и снова, пока график не выровняется. Так может, нам устроить нечто подобное для этих обывателей, для зануд… долдонящих про сексуальные домогательства? Запрем их в комнате и будем бомбить неприличными словами, пока они не повзрослеют. Говно-говно-говно. Жопа-жопа-жопа. И так далее. Мысль ясна?

Так, ему удалось завладеть их вниманием. Все гости вежливо слушают, как он на все лады повторяет непристойности, – ну просто шизик на прогулке.

– Твою мать. Пенис. И все такое. Никаких изысков, ничего из ряда вон выходящего. Самые обычные, проверенные временем англосаксонизмы. Мы окажем им огромную услугу, нравственную, духовную, – поможем быстрее повзрослеть, и пользы от этого будет неизмеримо больше, чем если мы будем с ними нянчиться, потакая их капризам и неврозам.

– У Теда… – говорит Шерри, – у Теда синдром Туррета [16] . Проявился в зрелом возрасте. Очень редкий случай.

Не смеется никто.

Свенсон говорит:

– Отличная идея! Наймите умственно неполноценных. Найдите людей с синдромом Туррета, пусть они и говорят непристойности.

Его коллеги кто тупо уставился в тарелку, кто смотрит в никуда.

– Так! – восклицает наконец Марджори. – Замрите! Не двигайтесь! Сидите на местах, а я уберу со стола.

– Марджори, ужин изумительный, – говорит Магда.

– Помощь точно не нужна? – спрашивает Лорен.

Еще комплименты, еще предложения помочь. Все как один – даже Шерри – избегают встречаться взглядом со Свенсоном. С дальнего конца стола Магда посылает ему такую ободряющую, такую вымученную улыбку, что до него наконец доходит – он провалился с треском.

– Десерт Марджори готовила весь день, – с гордостью объявляет ректор. В дверях появляется Марджори, в руках у нее результат ее суточных трудов – огромный пудинг, верхний слой которого (похоже, это клубничное желе) дрожит под тяжестью крохотных серебристых шариков карамели и разноцветной посыпки. Сияние химической радуги.

– Бисквитный торт, – раскрывает секрет Мардж.

Гости ахают и как по команде начинают улыбаться, будто она их фотографирует, делает групповой портрет взрослых мужчин и женщин в предвкушении десерта.

Дурной знак: выйдя от Бентамов, Шерри мчится вперед и садится за руль. Другой дурной знак – тишина: оба, пока машина выезжает на Мейн-стрит, хранят молчание.

– Господи, Тед! – говорит Шерри. – Что на тебя нашло? Я все ждала, когда ты рухнешь лицом в тарелку и начнешь извергать блевотину.

– Знаешь что странно? Я тоже думал про «Экзорциста», совсем недавно. И чувствовал себя тем ребенком… – Свенсон смеется с ожесточенным удовольствием.

Он чувствует себя удивительно счастливым от того, что не разыгрался стандартный сценарий: мрачная жена отчитывает заблудшего мужа за то, что он преступил границы общепринятых приличий и оскорбил власти, которые принимают решения о – пускай микроскопических – прибавках к жалованью. Шерри не превратилась в его мамашу, попрекающую расшалившегося сыночка-мужа. Они оба так и остались непокорными ребятишками, детьми-бунтарями, сохранившими свою испорченность даже среди этих анемичных слабаков Новой Англии.

– Рад, что тебе понравилось, – говорит Свенсон. – Господи Иисусе, как я мог такое выкинуть? Это все Джейми, он начал поносить Филипа Ларкина, и я как с цепи сорвался.

Шерри молчит до поворота на юстонскую маслобойню.

– А Магда в тебя влюблена как кошка. Тебе это известно? – Шерри спрашивает из любопытства? Ревнует? Гордится? Или просто поддерживает разговор?