Потомки

Я подхожу к Кенту и тоже беру крекер и намазываю его сыром. Я знаю, что недавно умер дедушка Кента, к которому он был очень привязан. Думаю, что после смерти старика Кент либо окончательно съедет с катушек, либо попытается наладить свою жизнь.

— Дрянные дела, — говорит он.

— И не говори, — соглашаюсь я.

— Мне миссис Кинг всегда нравилась. Она была такой милой.

— Ты ей тоже нравился.

Кент погружается в раздумье. Он славный парень, не то что его отец. Я вижу, как отчаянно борется Кент со своей дурной наследственностью.

— А знаете, я воровал пиво из вашего холодильника. Того, что во дворе, — говорит он. — Довольно часто.

— Я знаю.

К нам подходит Базз:

— Не могу поверить, что все это на самом деле. А все Трой, гаденыш. Чтоб ему пусто было!

— Не надо так говорить.

Я оглядываюсь на гостей. Конни и Келли отошли в сторонку и что-то тихо обсуждают. Конечно, они говорят о Джоани и обо мне. Бойфренд Келли и новый муж Мэг, Кула, стоят на лужайке с бокалами в руках и смотрят на гору, не зная, что еще делать. Рассел примостился на ручке кресла, поближе к бару. Мэг… Кто знает, о чем она думает, убирая грязные тарелки и чашки? Казалось, они с Джоани всегда раздражали друг друга, поскольку ссорились часто и открыто — верное подтверждение тесной дружбы. Орсон что-то сердито внушает Ларе. Наверное, перечисляет тех, кого следует винить: Королевский госпиталь, катер, его владельца Говарда Аарона, Троя Кука, движок, штурвал, волны, любовь к гонкам…

Лара подходит ко мне.

— А где Шелли? — спрашивает она.

— Я ей уже сказал. Теперь все знают. Я даже Трою позвонил.

— Кого-то наверняка забыли, — говорит Мэг.

Она подходит к Кенту и, глядя на него, забирает с его ладони суши и смотрит на него с укоризной.

— Мама, какого черта! Я обожаю суши.

— Пусть ест, Мэг.

Гости выжидательно поглядывают на меня. Их можно понять.

— Я больше не могу, — тихо говорю я, так чтобы меня слышали только Базз и Кент.

— Уходи, — говорит Базз. — Я сам обо всем позабочусь. Мы всё понимаем. Ничего больше говорить не нужно.

Я смотрю на сыр, крекеры, красные икринки на суши.

— Простите меня, друзья. — говорю я. — Я знаю, вы хотите, чтобы я вам еще что-то сказал, что-то объяснил. Джоани составила завещание о жизни. Так что…

— Довольно! — громко говорит Лара. — Не нужно ничего объяснять. Это же не вчера случилось, Мэтт. Мы были к этому готовы и все понимаем. Мы твои друзья, мы с тобой.

Лара и Джоани вместе ходили на занятия хулой [40]. Последний раз, когда я видел Лару у нас в гостиной, она тренировалась в компании с другими женщинами, ритмично раскачиваясь, топая босыми ногами по ковру и руками описывая круги над головой. Хотя взгляды женщин были прикованы к движениям рук, в них можно было прочесть: «Вы только взгляните, сколько тут всего. Прекрасный дом». Чувствуя, что сейчас заплачу, я забираю у Кента его стакан с колой, которая сильно отдает ромом. Кент с тревогой следит за мной, и я хлопаю его по спине.

— Мальчик мой, — говорю я, — ты парень не промах.

От рома мне становится легче. Базз не отходит от меня ни на шаг, будто он моя личная служба безопасности.

— Ребята, у вас, наверное, много своих дел, — говорю я вполголоса. — Хорошо бы теперь все ушли…

Базз хлопает в ладоши:

— О’кей, ребята, внимание! Пора и честь знать. Людям нужен покой.

Я чувствую, что краснею.

— Нет, пожалуйста, оставайтесь сколько хотите, — говорю я, но все уже поняли намек и начали собираться.

Первыми ко мне подходят мужчины и с серьезными лицами пожимают мне руку. Я начинаю чувствовать себя крестным отцом, к тому же рядом стоит Базз и строго следит за церемонией прощания. Потом подходят женщины и по очереди обнимают меня крепко, чуть ли не до боли.

— Может быть, нужно еще кому-нибудь сообщить? — спрашивает меня Мэг. — Мы никого не забыли? Будет ужасно, если кого-то забыли.

Кент допивает свою колу.

— Мама, если мы о ком-нибудь вспомним, мы ему позвоним.

Он обнимает меня, берет мать под руку, и они выходят. «Мы любим тебя, Мэтт», — доносится до меня. Я благодарю Базза, который, мгновенно забывает, что призыв расходиться по домам его тоже касается.

— Пойду прилягу, — говорю я ему. — Созвонимся.

Потом поворачиваюсь и ухожу, сосредоточившись на дорожке, вымощенной каменной плиткой, чтобы дойти до какой-нибудь кушетки или кровати и хоть немного отдохнуть. Я рад, что сделал все так, как задумал, хотя далось мне это нелегко. Наверное. Джоани осталась бы мной довольна. Я вспоминаю подарки, которые принес ей отец: вино, картинки, шоколадки — словом, все то, что она любила, — и когда добираюсь до кровати, думаю о том, что бы принес ей я. Что хотела бы она получить на память от меня? Внезапно в голову приходит мысль, о которой я тут же начинаю жалеть. Я думаю о том пути, который я проделал от дома к дому, о людях, которых собрал, чтобы попрощаться с Джоани.

А как же он? Я ведь ни разу не подумал о том, что он, возможно, знал и любил Джоани больше, чем все они.

Я ни разу не подумал о том, что, возможно, его она хотела бы видеть больше нас всех, вместе взятых. Он даже не знает, что происходит, а это несправедливо. Если оставить в стороне эмоции, то можно себе представить, какую боль почувствует он, когда узнает, — боль, которая отзовется и на нем, и на ней, и в конечном счете на мне. Да, теперь я знаю, кого мы забыли и что мне нужно делать. Нужно вызвать его с Кауаи и дать возможность проститься с Джоани. Нужно внести его в свой список. Нужно привести его к ней.

23

Дети посмотрели фильм о двух мальчишках, которые накачались наркотой и теперь пытаются раздобыть гамбургер. Я старательно слушаю Алекс, которая объясняет, что на самом деле суть вовсе не в гамбургере. Я заверяю ее, что все прекрасно понял.

— Как ты думаешь, он заслуживает последнего свидания? — спрашиваю я Алекс.

Она стоит в дверях моей комнаты. Это означает, что она в хорошем настроении. Раньше, когда Алекс приходила с вечеринки, она становилась в дверях нашей спальни и рассказывала нам с Джоани, как провела вечер. Мы смеялись, и Алекс вспоминала все новые и новые подробности, чтобы развеселить нас еще больше. Обожаю, когда она стоит в дверях моей комнаты.

— Ты имеешь в виду его?Чтобы он попрощался с мамой?

— Да, — отвечаю я. — Я говорю о Брайане.

— Ты с ума сошел.

— Почему?

Она бросает взгляд на диктофон в моей руке:

— Ты нас записываешь?

— Нет, просто подводил итоги финансовых расчетов.

— Как ты можешь работать?

— А как ты можешь смотреть кино? Или проводить время с приятелем?

Алекс отворачивается. Половина комнаты освещена настольной лампой. Вторая скрывается в тени; в окне виднеется темный силуэт горы. Этот вид напоминает мне панорамный снимок.

— Ты хочешь сам вызвать его сюда, чтобы он мог с ней попрощаться? — спрашивает Алекс.

— Да, — отвечаю я, хотя в данный момент больше всего на свете мне хочется послать ее куда подальше, а уж потом вернуться к роли доброго самаритянина.

— В таком случае ты лучше меня, — говорит Алекс.

— Нет, не лучше.

Она качает головой, а у меня возникает чувство, что я веду разговор со взрослым, умудренным жизнью человеком.

— Мне бы хотелось, чтобы вы поехали со мной на Кауаи, — говорю я. — Ты и Скотти. Думаю, ей нужно немного развеяться. Уедем утром, разыщем его, поговорим и вернемся, так что к вечеру будем дома. Если немного задержимся, ничего страшного, в крайнем случае заночуем там. Два дня — предельный срок. Если мы его не найдем, что ж, по крайней мере, будем знать, что сделали все, что могли.

— Зачем тебе это нужно?

— Это нужно ей, — отвечаю я. — Ей, a не мне и не ему.

— А если он слабак? Если впадет в истерику?

— Тогда я буду его утешать. — Я представляю себе, как Брайан Спир рыдает у меня на плече. Я представляю себе его у постели Джоани: он рыдает, и нам стыдно за его слезы. — И вообще, если хочешь знать, я очень даже злюсь. Я совсем не такой благородный и великодушный, как тебе кажется. Я хочу сделать это ради нее, но, если честно, мне хочется его увидеть. И задать пару вопросов.