Бабл-гам

— Что со мной, как вам кажется?

Он отвечает не сразу, он так сочувствует мне, этот бедный гостиничный служащий, так жалеет меня всей душой, с высоты своего здравого рассудка.

— Не знаю, мадам.

Я хлопаю дверцей и говорю таксисту:

— Поехали.

— Куда?

— Не знаю, пока прямо. Мне по фигу.

Он подозрительно оглядывает меня в зеркальце и спрашивает:

— Докуда?

И я протягиваю ему одну из лиловых купюр:

— До пятисот.

Мы колесили по всему Парижу, останавливаясь у каждого рекламного щита, у каждой автобусной остановки, перед каждым кинотеатром: меня не было нигде. Мы останавливались у каждого газетного киоска, и я спрашивала «Эль», «Гала», VSD,«Матч», «Вог», «Стюдьо», «Премьер», «Нюмеро», «Бласт», «Макс», «Роллинг Стоунз», Dazed and Confused,и все возможные GQ, и меня нигде не было. Я спросила старые номера. Мне сказали, что их нужно заказывать заранее по почте. Наверное, я закажу их по почте. Я смотрела в упор на каждого прохожего. Прохожие в упор смотрели на меня и проходили мимо. Я купила себе сэндвич. Сэндвич был черствый. Все-таки я его съела. Спускалась ночь. В табачной лавке на площади Бастилии какой-то тип за кассой уставился на меня с тем самым особенным блеском в глазах. Он сказал: «А я вас знаю». У меня заколотилось сердце. Я улыбнулась. Он продолжал: «Ты Манон, девочка из бистро, на Конечной, точно? Так ты тоже в конце концов перебралась в Париж? Как там твой папа?»

Когда я вышла из лавки, на улице лило как из ведра, пока я садилась в машину, успела промокнуть до костей в своем рваном вечернем платье. Меня била дрожь. Рядом со мной на заднем сиденье лежало больше полусотни журналов. Уже совсем стемнело, меня все сильнее знобило, и при виде каждой рекламы, искаженной проливным дождем, темнотой и причудливой пляской автомобильных фар, мне казалось, что это я.

Таксист наблюдал за мной в зеркальце заднего вида.

— Возвращайтесь-ка вы домой, так и помереть недолго, — сказал он.

— Нет, — ответила я, — мне надо позвонить.

В телефонной кабине, у которой я остановилась, на авеню де ла Гранд-Арме, было очень холодно. Дождь водопадами струился по стеклам, отделяя меня от всего остального мира. Прежде чем набрать без особой надежды номер Дерека, я на миг перевела дыхание, прислонившись к стенке; в голове было пусто. Я смотрела на людей, спешащих мимо, в шарфах, длинных плащах, они боролись с ветром, сражались с зонтиками, пытались прикрыть торчащий из пакета багет, они торопливо шли по авеню де ла Гранд-Арме, устремлялись в метро, втискивались, бросая друг на друга подозрительные взгляды, под ненадежные навесы автобусных остановок, торопились к машинам, припаркованным на боковых дорожках, подзывали такси с зажженными огоньками, а те едва не сбивали их с ног и обдавали грязной водой, и люди чертыхались, орали в пустоту, вслед такси, некоторые шли пешком, почти бежали, а другие курили, явно без всякого удовольствия, и кольца серого дыма сливались с выхлопами машин и с белесым паром сотен людей, сотен людей, возвращающихся домой.

Я набрала номер французского мобильника Дерека.

Набранный вами номер не существует.

Я набрала его швейцарский номер.

Набранный вами номер не существует.

Я набрала его английский номер.

Набранный вами номер не существует.

Я набрала его номер в Нью-Йорке.

Долго-долго не соединяли, потом раздался гудок. Через двадцать гудков кто-то снял трубку. Я услышала дыхание на том конце провода и полицейскую сирену, а потом мелодию «Полуночного экспресса», так тихо, что это могло быть лишь галлюцинацией. А потом связь прервалась. А у меня в голове по-прежнему звучала мелодия «Полуночного экспресса», словно очень, очень издалека.

Я обхватила руками голову и сильно сжала виски, словно хотела выдавить из них правду. А если все это никогда… Я позвонила в «Плазу». Мне надо было поговорить с Куртом. Курт был неподкупен. Курт недолюбливал Дерека. Курт скажет мне правду. Я попросила соединить, соединить меня с ним. «Курт как?» — спросили меня. «Курт Кобейн», — ответила я. «Это шутка такая?» — спросили меня. И я вспомнила, что он записан под вымышленным именем. «Он записан под именем Трэвис Бикл».

— Мадемуазель, — завопил тот тип, — я работаю, мне не до глупых розыгрышей…

— Я знаю, он не хочет, чтобы его беспокоили, — сказала я, — но это один из моих ближайших друзей, скажите ему… скажите ему, что с ним хочет поговорить Манон Д., это очень важно.

На том конце провода помолчали.

— Мадемуазель, Курт Кобейн умер десять лет назад.

И бросили трубку.

На счетчике такси значилось триста евро. Мы крутились по городу уже добрых четыре часа, и я на все получала неверные ответы. Мне было холодно, так холодно, и некуда пойти. Я снова проехала по Вандомской площади и увидела свет в окнах своего номера. А потом, порывшись в куче газет, нашла эту связку ключей. Я прекрасно знала, что открывают эти ключи. Знала с самого начала и сказала таксисту адрес. От Вандомской площади до вокзала Сен-Лазар было не так уж далеко. И все же… Мы повернулись спиной к моему золотому прошлому, и ночь становилась все краснее, по мере того как мы ехали в глубь Парижа. Я помнила дорогу, помнила, где нет поворота. Сдачу я оставила таксисту. Код в подъезде остался прежним. Лестница все так же скрипела. Я повернула ключ в замке. И вошла.

В квартире был относительный порядок, все на месте. Воняло окурками и одиночеством, словно я ушла вчера. На столе недопитая чашка кофе. Пепельница, в ней один бычок. Грязная посуда в раковине. Консервные банки в стенном шкафу. Моя плохо убранная постель. На батарее сохнет белье. На диванчике лежит раскрытая книжка корешком кверху. Я взглянула на название: «Чайка» Чехова. У меня не хватило сил даже вздохнуть. В ванной я нашла пустой флакон из-под дешевого обесцвечивающего средства.

На телефоне мигал автоответчик, я машинально нажала кнопку:

— Манон! Это Сисси! Где тебя черти носят! Если опять опоздаешь, Скот тебе шею свернет! Поворачивайся! Да, как твоя черепушка, лучше? Я уж боялась, как бы ты не загнулась от кровоизлияния вчера вечером, когда я налетела на тебя с подносом! Давай появляйся!

Сегодня, в пятнадцать часов тридцать пять минут.

— Манон! Поганка! Тебя все утро прождали! У девочек за завтраком работы выше крыши было! Двести приборов накрывали! Двести гребаных приборов! Вчетвером! Предупреждать надо, если прийти не можешь! Заболела, так предупреди! И на этот раз очень советую взять больничный! А то я тебе харю так разукрашу, что свои паршивые кастинги будешь проходить разве что на фильмы ужасов. И очень советую не опаздывать на обед. Дрянь!

Сегодня, в девятнадцать часов двенадцать минут…

Я отключила телефон и сняла платье. Мне хотелось только одного — спать или подохнуть. Не было сил даже пойти в душ. Я буду спать. А потом, завтра… Завтра, может, все как-то разрешится. Завтра все будет хорошо. Подумав о завтра, я почти улыбнулась, потому что все будет хорошо.

Я включила свет в комнате: над кроватью висели фотографии, не помню, чтобы я их вешала. Я подошла поближе. Это были не фотографии. Это были неровно вырванные страницы из журналов.

Это был Дерек.

Дерек на обложке «Форчун». Дерек на первой полосе «Монд», в связи с этим слиянием с Texaco.Длинное интервью с Дереком из журнала по декоративному искусству, на фото он позирует в своем доме в Сен-Тропе. Дерек на обложке «Пари-Матч». С Наташей Кадышевой. Дерек в Центральном парке, бежит трусцой рядом с Наташей, сгорбленной и рахитичной. Дерек кувыркается в траве с Наташей. Дерек на закрытом просмотре «Людей Икс 2 »с Хью Джекманом, Анной Пакуин и этой чувихой, которая лицо Guess.Дерек на лодке в Монако, в открытом море, и лицо Guessмажет ему маслом спину. Она строит гримасу. На ней «Ролекс», платье от Пуччи, шляпа в тон и очки в тон. Мирко показывает задницу в объектив. И снова Дерек и Наташа на Балу звезд. Дерек и Наташа вместе блюют перед VIР Roomна Елисейских Полях, над которыми встает рассвет. А посередине, теряясь среди остальных фото, очень красивый черно-белый портрет Дерека, а рядом предполагаемая Наташа, в «Кав дю руа» в Сен-Тропе, но лица у Наташи не видно, потому что поверх него я наклеила другое фото. Свое фото.