Нюрнбергские призраки. Книга 2

— Ну… предположим. И что же из этого следует? — То, что Клаус и другие ребята сейчас меня ждут.

— Ну, и подождут, невелика важность! — пренебрежительно произнес Гамильтон.

— Тогда… тогда разрешите мне хотя бы позвонить ему по телефону.

— Это… можно, — как показалось Рихарду, после некоторого колебания согласился Гамильтон.

Рихард бросился к телефону, но резкий окрик Гамильтона: "Подожди!" остановил его. Рихард замер у стола, уже подняв руку, чтобы снять трубку.

— Подожди, — уже спокойнее повторил Гамильтон, — это служебный телефон. Не надо вести по нему частных разговоров. — Он нагнулся, открыл тумбу стола, выдвинул один из ящиков и вынул из него телефонный аппарат. За ним тянулся, уходя в глубь ящика, шнур.

Гамильтон поставил аппарат на стол.

— Теперь можешь звонить.

Рихард снял трубку, набрал номер телефона Клауса. Стал считать гудки. Первый, второй, третий… Четвертый сигнал оборвался сразу же, и Рихард услышал голос:

— Слушаю!

"Это Клаус, Клаус!" — с радостью и успокоением подумал Рихард.

— Это я! — крикнул он в трубку, из осторожности не называя ни своего имени, ни имени Клауса.

Но тот, видимо, плевал на предосторожности.

— Рихард! Какого черта?! Где ты? Что-то случилось?

— Нет, нет, ничего! — торопливо успокоил его Рихард. — Я просто задержался! Расскажу при встрече.

— Ты что же, думаешь, мы тебя всю ночь будем ждать? — недовольно спросил Клаус.

— Я смогу приехать через час, — ответил Рихард, вопросительно посмотрев на стоящего рядом Гамильтона и, увидев, как тот нахмурился и поднял руку с вытянутыми двумя пальцами, поспешно добавил: — Максимум через два!

— Но где ты торчишь? — продолжал допытываться Клаус. — Твой домашний телефон не отвечает.

— Я не дома, — сказал Рихард.

— Так где же?

— Расскажу потом. Случайно встретил знакомого моего отца.

Рихард произнес эти слова, сознавая, что его объяснение звучало глупо. И, чтобы увести разговор в сторону, спросил:

— Как ребята?

— Пьют пиво и ругают тебя.

— Но я все объясню при встрече…

— Хватит! — вполголоса, но решительно произнес Гамильтон и положил ладонь на рычажки аппарата. Рихард услышал частые гудки.

Он опустил трубку и с упреком спросил Гамильтона:

— Зачем?

— Еще успеешь с ним наговориться, — пробурчал Гамильтон. — Думаю, еда уже на столе. Пойдем!

С этими словами Гамильтон сунул аппарат обратно в ящик, задвинул его, закрыл дверцу тумбы и повернул торчавший в замке ключ.

— А это что за телефон? — с любопытством спросил Рихард-.

— Частная линия. Ею пользуются серьезные бизнесмены, журналисты, ну и так далее. К обычной, городской, иногда может ухитриться подсоединиться конкурент, чтобы урвать передаваемую информацию. В данном случае я имею в виду крупные газеты, агентства новостей. Однако хватит о делах!

Они перешли в гостиную. На покрытом красной скатертью большом круглом столе уже были расставлены приборы, на белой стеклянной подставке лежали нарезанные ломтиками сыр, ветчина, рядом возвышались две запотевшие пивные бутылки.

— Садись! — сказал Гамильтон, отодвигая один из стульев с высокими спинками. — Хочешь выпить? Я имею в виду не пиво.

— Нет, спасибо, — покачал головой Рихард.

— Ну, и я не буду, — сказал, усаживаясь, Гамильтон. И добавил: — Нам предстоит серьезный разговор, мой молодой друг. Его лучше вести на трезвую голову.

Гамильтон произнес эти слова каким-то до сих пор несвойственным ему задушевным и вместе с тем серьезным тоном. Это удивило, точнее, насторожило Рихарда, но он промолчал.

Амальхен принесла сосиски, разложила их по тарелкам, исчезла, снова вернулась с большим фарфоровым кофейником в руках и поставила его в центре стола, рядом с пивными бутылками.

— Что-нибудь еще, господа? — спросила она, складывая на животе руки.

— Нет, — быстро ответил Гамильтон. — Нам надо поговорить. Поэтому посуду уберешь позже.

В ответ раздалось привычное "яволь!", и горничная ушла, плотно притворив за собой дверь.

…Они ели в полном молчании. Рихард не мог понять, почему именно, но он ощущал какое-то безотчетное чувство тревоги. Нет, его уже не волновал Клаус, Рихард знал, что с ним все в порядке, отодвинулись куда-то вдаль, в прошлое, история в суде и стремительный бег по улице… Что же тревожило теперь Рихарда? Может быть, предупреждение о предстоящем "серьезном разговоре"? Что это будет за разговор? Наверное, этот Гамильтон станет читать ему нотации за невыполнение советов, которые он давал Рихарду во время прошлой встречи.

Когда с едой было покончено, Гамильтон предложил Рихарду перейти за другой, маленький стол.

— Значит, ты не прислушался к тому, о чем я тебе говорил? — произнес наконец Гамильтон.

"Ну, конечно! — со злостью подумал Рихард. — Я был прав! Тоже гувернер-воспитатель нашелся! И почему я должен ему подчиняться?!" Но вслух сказал:

— Я действую так, как мне подсказывают моя убеждения… и совесть.

— В чем же они состоят, твои убеждения? В желании восстановить гитлеровский рейх?

Гамильтон произнес эти слова, как показалось Рихарду, с оттенком иронии. Это возмутило его, и он еле сдержался, чтобы не ответить грубостью.

— Мистер Гамильтон, — сказал он, — для вас Германия — чужая страна. А для меня — родина. Мой отец едва не пожертвовал жизнью во имя ее процветания. И если бы не нападение России — при содействии Штатов, хочу добавить, — то сейчас Германия была бы властительницей мира!

— Если бы Россия не напала… — иронически повторил Гамильтон, но Рихард не дал ему договорить.

— Знаю, знаю, что вы сейчас скажете! — прервал он американца. — Слышал я все эти сказки! На поверженную страну можно валить все что угодно! Но я-то знаю правду! Мой отец занимал достаточно важный пост, был приобщен ко многим государственным тайнам. И он рассказывал мне, как обстояло дело в действительности. Наше выступление против России было чисто превентивным. И если бы фюрер не приказал начать реализацию плана «Барбаросса», Сталин бросил бы все свои славяно-монгольско-еврейские орды против нас. Он уже был готов к этому!

— Хорошо, Рихард, — примирительно сказал Гамильтон, — не будем заниматься историческими экскурсами. Речь сейчас идет не о Германии в сороковых годах, а о тебе — в конце шестидесятых. И это совсем разные вещи.

— Я неотделим от Германии! — воскликнул Рихард.

— Оставим громкие слова. Ведь речь идет о твоей судьбе. В конечном итоге о твоей жизни!

— Мистер Гамильтон, — сказал Рихард, стараясь говорить уважительно и даже с оттенком благодарности, — поверьте, я очень ценю вашу заботу обо мне. Но мы — разные люди. И дело тут не только в возрасте. Вы состоите на службе в своей газете или не знаю уж где. А я служу Германии. Моей Германии! — Рихард сделал ударение на слове «моей». — Это разные вещи. Между нами барьер!

— Ну, не такой уж высокий, как ты думаешь, — с незлой усмешкой проговорил Гамильтон. — И кроме того, барьер не мешает мне многое видеть и знать.

— Что вы имеете в виду? — спросил Рихард, не понявший смысла последней фразы.

— Ну, например, видеть тебя среди участников того митинга, знать о неудаче Клауса в Дюссельдорфе и о получении оружия на нашей авиабазе. Быть в курсе вашей сегодняшней проделки в суде…

Теперь Гамильтон смотрел прямо в глаза Рихарду.

— Вы… все знали?

— Мне пришлось тебе это сказать, чтобы ты понял наконец, что я не бросаю слов на ветер. У меня есть… ну, как бы тебе это сказать… магический кристалл.

— Да… — тихо произнес Рихард, — я понял. Значит, вы считаете, что путь к победе не тот, которым я иду?

— Сначала я хочу тебе сказать, что ты несколько примитивно представляешь себе путь, по которому пойдет страна. Не спорь! Ты полагаешь, что Германия повторит то, что происходило с ней три с половиной десятка лет назад. Сначала вы, сегодняшние штурмовики, терроризируете своих политических противников и привлекаете на свою сторону мелких бюргеров, безработных, ну и так далее. Потом получаете абсолютное большинство на выборах. Затем сегодняшний Гинденбург приглашает к себе сегодняшнего фюрера, назовем его фон Таддеы, и вручает ему пост канцлера и с ним всю полноту власти.