Глухомань

Ким вырастил в своих парниках ранние помидоры, огурцы и то, что покойный Вахтанг называл зеленью. Торговать на рынке ему почему-то не хотелось, но он довольно скоро сбыл все оптом в дома отдыха и рестораны и оказался с хорошей прибылью.

— Мы — огородники, — с гордостью говорил он. — Лучшие в мире огородники.

Во всяком случае, ему было и чем платить своим рабочим, и на что покупать прикорм для скотины, и он очень этому радовался. А у меня был полный абзац, и я ходил с хмурой физиономией.

2

Пока в Москве согласовывали мой приезд и, возможно, свои гибкие вопросы, приехали наши афганцы. Андрей получил еще один орден, Федор — медаль «За отвагу». А с ними — некий Валера. Он оказался без орденов и медалей, но столь угрожающе решительного вида, что это возмещало отсутствие боевых наград. Особенно в наши неопределенные дни. Тут мне и пришел официальный вызов из министерства.

А вскоре так получилось, что прибывшим ребятам позарез необходимо было в Москву. В совет ветеранов-афганцев по каким-то неотложным делам. И мы решили ехать вместе.

Однако не вышло. Утром в день отъезда, когда уж и билеты были взяты, и отдельное купе нам обещали, — звонок из Москвы. Из моей главной конторы:

— Вызов отменяется. Срочно запускай серию караульных карабинов.

— А чем я расплачусь с работягами? Этими карабинами, что ли?

— Делай, что велено.

И — трубку на рычаг. Мы — страна рычащих приказов, а не спокойных распоряжений, все правильно. Все правильно, только я очень огорчился, что ребята уехали без меня.

Делать было нечего: рычащий приказ не подлежит у нас никаким обсуждениям, хоть и чужд всякой логике. Я вызвал Херсона Петровича, сказал о распоряжении сверху, а он задал мне тот же вопрос:

— А оплата? Это же — сверх программы.

— Потом разберемся.

— В план включат или спецзаказом оформят?

— Да нам-то какая разница?

Херсон Петрович пожал плечами и ушел. И с чего это я взбеленился вдруг, сам не понимаю. Что-то защемило в груди, а что именно, было непонятно. И я — злился.

Пока не позвонил Спартак.

— Радио слышал?

— Нет. Что там?

— Нетелефонный разговор. Однако — срочный. Я заеду.

— Прямо сейчас?

— Прямо к телевизору. По которому «Лебединое озеро» передают. Ты все понял?

— Помер кто-нибудь?

— Похоже, что мы с тобой. Я позвоню.

И трубку положил.

Вы все поняли? А я — многое. У нас если кто из вождей переселялся в лучший из миров, всегда шло «Лебединое озеро». Всенепременнейше. Такое, стало быть, музыкальное сопровождение. Хотел было я его по телевизору послушать, но тут в цех вызвали. В стреляющий.

Возле него меня ждал Херсон Петрович. Весьма озабоченный.

— Горбачев арестован в Форосе. В Москву ввели танки.

— Как?!

— Переворот. Поэтому нам и приказали изготовить партию конвойных карабинов. Неплохо, да?

Слухи росли и ширились, но толком никто ничего не знал. Говорили, что в Москву вошли танки верных коммунистам частей, что Ельцин окопался в Белом доме и призвал всех граждан бороться за демократию, что в Москве уже строят баррикады, что…

Словом, завод у меня не работал. Все собирались кучками, никто ни черта не делал, только бесконечно перекуривали и спорили до хрипоты. Я поинтересовался у Херсона, что же будет с заказом на карабины, но он меня успокоил:

— Пилят во всех слесарках. В основном макаронники.

— Что пилят?

— Стволы укорачивают.

— А мушки? — Я несколько растерялся, поскольку Херсон стреляющее оружие превращал в дубины с прикладами. — А отстрел?

А он усмехнулся:

— Ты что, и вправду конвойные карабины выпускать вздумал? Тогда пиши письменный приказ, я такой позор делить с тобой не согласен.

— Но ведь есть же распоряжение…

— Устное, — подчеркнул он. — А устное в дело не подошьешь. Победят они — приварим и мушки, а не победят, так нас никто и не осудит. Только, думаю, не победят.

— Почему так думаешь?

— Потому что не хочу. И ты — не хочешь. И никто не хочет, даже Спартак Иванович. А если вся русская Глухомань не хочет, то ничего у них и не выйдет. Так что обождем. Мы ждать — привычные.

3

В полдень, то ли решившись, то ли проспавшись, местные поклонники кондового коммунизма вышли на митинг с криками, проклятиями и плакатами. Самое любопытное заключалось в том, что их вежливо оттеснила милиция с площадки перед горсоветом в сквер, который и окружила почти со всех сторон. Это было явным вызовом москов-ским событиям, танкам на улицах и самому ге-ка-че-пе (дурацкое словосочетание, надо сказать). Я удивился спартаковской решимости и тут же ему отзвонил.

— А что? — он усмехнулся. — Милиция очистила проезжую часть автомагистрали. Как считаешь, в рамках такое решение?

— Это как кто посмотрит.

— Вместе посмотрим, не возражаешь?

— На что, собственно?

— На лица. Не возражаешь? Ну, тогда жди.

Я быстренько свернул свое присутствие на рабочем ме-сте и пошел домой ждать Спартака с его странными намеками и соответственно — включать телевизор.

Однако вместо телевизора я включил газовую плиту и стал жарить картошку, поскольку получил соответствующее распоряжение от Танечки. А пока жарил, пришел Спартак.

— С ге-ка-че-пе вас! — сказал он вместо приветствия.

— Фрондируешь, секретарь?

— Да что ты, разве я осмелюсь, — усмехнулся он и начал выгружать из портфеля райкомовские гостинцы. — Татьяна дома?

— На работе.

— Я свою тоже с работы не потревожил. Так что — муж-ской разговор. Как говорится, без баб-с.

Ненавижу я это банно-мужицкое выражение, а тогда почему-то промолчал. Ге-ка-че-пе подействовало, что ли. Или то, что у Спартака глаза были уж очень веселые.

— Ты за кого? — спросил он. — За большевиков или за коммунистов?

Вопрос был прямехонько из фильма «Чапаев», а потому я и ответил соответственно Василию Ивановичу:

— Я — за Интернационал.

— Молодец, — сказал Спартак. — Ситуация такая, что подобные вопросы пока следует решать без… дам, поскольку ответ на него может прозвучать преждевременно.

— Преждевременно?

— Именно. Шуруй насчет картошечки, а остальное я знаю, где лежит.

Когда я вернулся со скворчащей сковородкой, Спартак уже накрыл на стол, откупорил коньяк и теперь возился у телевизора.

— Наливай пока. Сейчас вся эта гоп-компания должна появиться.

— Какая гоп-компания? — наивно спросил я.

— Вечно вчерашних, — буркнул он. — Есть такая порода. Жмется вокруг антрацита, а пользы от нее ни на грош. Только антрациту тепло людям отдавать мешает.

Эта порода и впрямь появилась, едва мы по паре рюмок опрокинули. Дальше мы уже слушали, хотя больше смотрели. И было на что смотреть: руки у вице-президента Янаева, возглавившего ГКЧП, тряслись, как у запойного алкоголика. Мелко, жалко и безостановочно.

— На руки посмотри.

— И хочется, и колется, и ручонки со страху трясутся. — Спартак зло рассмеялся, но вдруг оборвал смех. — Ты никаких глупостей не успел натворить?

— От глупостей меня мой Херсон Петрович спас, — признался я. — Приказали мне партию карабинов выпустить, но Херсон через цеха проводить их не стал, а велел слесарям вручную винтовки укорачивать до карабинного стандарта.

— Я тебе эту работенку оплачу, — сказал Спартак, не отрываясь от телеэкрана. — Через Юрия Денисовича.

— Это который…

— Не спорь, мужик дельный. И про карабинчики не проболтается. — Спартак поднял рюмку, чокнулся с телевизором. — Тост созрел. За дураков, которые нам строить и жить помогают.

И опрокинул в рот полную рюмку.

Спартак обладал если не интуицией, то — нюхом, как у охотничьей собаки. Вскоре после демонстрации трясущихся рук все и закончилось, правда, не без крови, поскольку при попытке штурма Белого дома погибли трое ребят. Но это там, в столице, а в Глухомани нашей решительно ничего не произошло, не считая, конечно, тайного пиления винтовочных стволов. Мне было совестно, но с помощью Херсона Петровича этот позор остался между нами. А вот карабинчики после пристрелки пришлось-таки уступить Юрию Денисовичу.