Расследование (СИ)

Я сознательно встал пораньше: сегодня мне предстояло посетить родной театр Р., и ради такого случая я даже специально оделся в новый и чистый костюм: желательно было произвести максимально благоприятное впечатление на людей, знавших кумира и продолжавших теперь без него заниматься его делом. Совершенно напрасным я считал в данном случае предварительно договариваться о встрече и разговоре: во-первых, театр должен был работать постоянно и стабильно, то есть кого-то я в любом случае обязательно застал бы на месте, и кроме того я не знал, к кому можно обратиться, не выдав при этом совсем уж явно своих замыслов: в театре могли оказаться такие же заинтересованные лица, и вчерашние намёки главного эксперта в данной области оставляли нехороший осадок и впечатление; он вполне мог протянуть длинные щупальца и в это место, столь тесно связанное с жизнью его основного героя и подшефного, и если каким-то образом он смог выйти на меня, то наверняка в театре меня мог ждать неприятный сюрприз: я должен был вести себя крайне осторожно и не позволить увлечь себя какой-нибудь глупостью, могущей затормозить или даже остановить приближение к конечной цели. Я всё ещё рвался и тянулся к ней, несмотря на прозрачные намёки и общую обстановку; таких трудов стоило мне добывание столь ценной информации, ведь даже в родном институте, гордостью которого являлся Р., не хотели больше ничего о нём знать и помнить – не считая скабрезных и неприличных историй – и что же могло меня ждать тогда впереди? Я уже знал, что режиссёр – старый покровитель и друг – вернулся не так давно из-за границы, где провёл несколько спокойных лет: занимаясь тем же самым и одаривая уже западную публику плодами нелёгкого труда. Кто же лучше знал о проделках былого донжуана и греховодника, ставшего к тому же главной звездой и надеждой театра? Я не сомневался, что каким-то образом смогу получить здесь наконец реальную помощь, тем более что в театре продолжали работать несколько бывших соратников Р.: уж они-то не могли ничего забыть и требовалось только отыскать их в системе запутанных коридоров и комнат в здании, где размещался театр.

Я когда-то был здесь: это случалось ещё в школе, и потом даже в годы университетской учёбы я пару раз приходил в театр, носивший на себе следы прошлых легенд и заслуг, смягчённых после отъезда режиссёра более лёгкой репертуарной политикой, но сейчас почти наверняка всё должно было вернуться на прошлые позиции: я не сомневался, что ему удастся возвратить театру былую силу и привлекательность, тем более что теперь режиссёр не находился в оппозиции и должен был безусловно получать полновесную помощь и поддержку. Я не слышал ничего о новых постановках, но, видимо, причина заключалась в сложности самого процесса: подготовка нового спектакля, насколько я знал, могла длиться и год, и полтора, так что он мог просто не довести до окончательной стадии ни одной из новых работ, а всё предыдущее вряд ли могло его заинтересовать: он являлся слишком творческой личностью для того, чтобы переделывать и продолжать вести работы предшественника, и такими вещами занимался наверняка кто-то другой.

Я специально вышел из дома пораньше: кто мог знать, будут ли наверняка нужные мне люди сидеть там весь день, и чтобы исключить возможность повторного визита – ещё неизвестно было, как меня примут актёры и старый друг-покровитель – надо было подстраховаться. У главного входа я оказался чуть раньше десяти, но он почему-то был закрыт, и немного походив вокруг, я понял наконец ошибку: главный вход предназначался только для зрителей, и в любое другое время, кроме спектаклей, он был крепко закрыт изнутри; требовалось отыскать служебный вход, являвшийся на самом деле главным в театре, и я двинулся вдоль стены по переулку, забитому легковыми машинами. Здесь находилось что-то вроде свалки: многие машины выглядели покорёженными и искалеченными: кое-где не хватало колёс, стёкла были частично побиты, а уж о багажниках и бамперах и говорить было нечего: надо думать, их стащили сюда в одно место, чтобы потом постепенно продать годные целые детали, а остатки выкинуть вместе с тряпьём и поржавевшим металлоломом, который хранился отдельно и занимал несколько секций, оставшихся на месте гаражей. Я двигался вдоль стены здания, но находки ничего не давали: несколько проёмов в здании заканчивались дверями, глухо запертыми и явно давно не открывавшимися: ни на одной из них я не заметил обозначений, а недолгие попытки попасть внутрь – от натуги я даже покраснел и немного устал – ясно показали, что это совсем не то, что мне нужно.

Долго я двигался вдоль одной стены, пока она наконец не свернула, образовав прямой угол: здесь было явно более оживлённое и обжитое место, за недалёким забором, идущим параллельно новой стене, разъезжали машины, и где-то впереди стало заметно движение. Уже на хорошей скорости я поспешил туда: можно было ожидать, что там как раз находится служебный вход; но к счастью я не забывал поглядывать и на заднюю стену театра; именно это и помогло: проскакивая мимо очередного проёма, я наконец обнаружил интересующую меня надпись, так что я даже не стал выяснять, а что же происходит там впереди, и сразу толкнулся в дверь.

После тёмного коридорчика длиной метров в пять я неожиданно вылетел на стол с лампой и телефоном, позади которого возникла хмурая насупленная тень, сразу впившаяся в меня подозрительным взглядом. Я встал и осмотрелся: в кресле напротив развалился сердитый и взлохмаченный старик, которого – судя по всему – я только что разбудил: насколько я понимал, это была охрана. Мне показалось, что от него чем-то несёт: он выглядел помятым и изношенным жизнью, но не сдавшимся окончательно; однако с ним приходилось считаться, тем более что старик вроде бы окончательно проснулся и всерьёз заинтересовался незнакомым гостем. – «Вы кто такой? Вам что здесь надо?» – Если учесть внезапность моего появления, реакция у него проявилась неплохая, но я обязан был, конечно, всё чётко и понятно объяснить. – «Я пришёл по делу. Я могу пройти?» – «По какому такому делу? Кто вы вообще такой? Ещё нет никого.» – Он с удобствами устроился в кресле и искоса на меня поглядывал, изображая строгость и неподкупность. Вполне возможно, что именно таким человеком он был и на самом деле, но сивухой от него всё-таки попахивало. – «Да я, знаете ли, журналист, и пришёл – я даже не могу сказать точно к кому – в связи с одним человеком. Вы знали Р.?» – Он неожиданно насупился, но потом я понял, что он просто старается вспомнить, о ком идёт речь, и я решил прийти ему на помощь. – «Вы что же, не знаете лучшего актёра своего театра и одного из лучших актёров последнего времени?» –Он ещё поморщил лоб. – «Это который спился?» – «Почему спился?» – «Так все говорят.» – «А вы что же: его не знали?» – «Откуда?» – Он выразил возмущение. – «Я ведь недавно только работаю, а раньше я на труболитейном…» – «И вы что же: ничего о нём не знаете?» – «А почему я должен о нём знать? Мне за это не платят.» – Похоже, он почувствовал непорядок. – «И с какой стати вы вообще тут стоите и задаёте мне всякие вопросы? Я сейчас позвоню и милицию вызову.» – Он сделал движение в сторону телефона, но я сразу поймал его за руку и успел другой рукой выхватить из верхнего кармана бумажку достаточно приемлемого достоинства и впихнуть ему в руку. Старик сразу расслабился и сел; бумажку он поглядел на свет и удовлетворённо засунул в карман брюк: реакция, выработанная трёхлетней журналистской практикой, не подвела меня на этот раз, и конфликт, надо думать, был исчерпан. – «Вот как: при исполнении, значит.» – Он хмыкнул. – «А документики покажите всё-таки.» – Он протянул уже другую руку, в которую я тут же вложил удостоверение, и он около минуты внимательно и с пристрастием изучал его. – «Ну что же: действительно журналист. Только сейчас всё равно никого нет, и впустить я вас не могу.» – «Я тогда подожду здесь?..» – Он отдал мне корочку и теперь посмотрел уже мне в лицо. – «Только вы тут не очень. Да, стул я принесу.» – Он выкарабкался из кресла и отправился куда-то вглубь, так что я думал пока устроиться на его месте, но почти сразу он появился снова, неся дряхлую ободранную табуретку, такую же колченогую, как он сам. – «Устраивайтесь рядом со мной. А я пока посплю.» – Он вроде бы на самом деле прикрыл глаза и расслабился, но я считал, что табуретка будет недостаточным возмещением за ту сумму, что я ему дал, и я без всякой деликатности сразу же полез с новыми вопросами. – «Извините, а вам не кажется, что немного поздновато?» – Он открыл оба глаза и постепенно нашёл взглядом меня. – «Спать никогда не поздно. Тем более за такую зарплату. Вы знаете, сколько я получаю?» – Я отрицательно качнул головой. – «Шестьдесят. Это в переводе на доллары. И кто ещё за такие гроши работать будет? А у меня ведь целый театр.» – Он хитро улыбнулся. – «Представляете? Целый театр, и у меня одного.» – Я тоже улыбнулся, включаясь в игру. – «Но только по ночам?» – «Ну почему: и утром тоже.» – «А когда приходят артисты?» – «Ну, здесь я тоже почти царь и бог: кого следует – пропускаю, а если нет документиков соответствующих – тогда извини.» – «Нет, я о другом: когда они должны сегодня быть?» – «А это как придётся: может – в одиннадцать, а может – и только к двенадцати приползут. Они ведь тоже – любители, не только я один.» – Он ясно и наглядно показал мне, о каком любительстве идёт речь: пальцем правой руки он щёлкнул себя по скуле, и чтобы стало ещё яснее, указал пальцем под стол: там стояла пустая бутылка из-под водки. – «Но об этом – тс-с: ни слова. Наш режиссёр – как вернулся оттуда – так сразу начал порядки свои наводить. Ну где тут выдержишь? Если бы платил – ещё ничего, а так – извините.» – «Но разве режиссёр занимается и хозяйственной частью?» – «Не знаю: вообще-то у нас директор есть. Но тот ещё жук. Вы свалку тут видели?» – «С машинами?» – «Да: его инициатива. Он хотел меня с напарником заставить и её сторожить, но кто ж согласится за такие деньги?» – «А я там спокойно прошёл, и никого не заметил.» – «А кому они нужны? Правда: есть там люди, которые свалкой занимаются, но в-основном всё это директор к себе в карман кладёт.» – «А поймать если?» – «Кто же его поймает? Из местного отделения иногда сами приходят: помогите, – он им и помогает.» – «А режиссёр чего?» – «Его это не интересует. Если, конечно, директор с ним не делится: я ведь не присутствовал, и сказать ничего не могу.» – «А в чём здесь интерес: я имею в виду свалку.» – «Да бог его знает. Я их дел не касаюсь.» – «А что у вас вообще происходит?» – «Ну и любопытный вы, однако.» – Он сделал недовольную мину, но потом расслабился. – «Вообще же, как приехал режиссёр, так и началось: он ведь хочет выкупить театр, но кто же позволит? Тут и без него есть желающие: тот же директор, я слышал, не прочь, но и это ещё не всё: тут есть ещё партия, во главе с завлитом, так они совсем обнаглели, и если бы не директор с режиссёром – которые им противостоят – они бы уже давно его… захапали.» – Он неожиданно взбодрился. – «Но и тут не конец: мы тоже организовались и так просто этого дела не оставим, а то что получается: как работать – так за двоих, а получать – хренушки.» – Он помолчал и отдышался. – «И ещё: они ведь как себя ведут? Мы – обслуга, и нам, значит – шиш? а остальным весь театр и подсобное хозяйство в придачу?» – «Какое подсобное хозяйство?» – «Да есть там. Потом: он проходит мимо, ты здороваешься, даже кланяешься, выражаешь почтение, а он тебя игнорирует? Мы этого дела так не оставим, мы на них управу тоже найдём.» – Он опять остановился. – «А то что выходит? Чуть что не так: сразу, мол, вылетишь у меня, а сами на карачках после банкетов иногда приползают; и если пахнет от тебя – совсем чуть-чуть – всё, говорят: собирай манатки. А как нам без внутреннего обогрева обходиться, когда тут отопление с перерывами работает: то трубу прорвёт, то ещё что, а ты сиди, околевай. Так выходит?» – Его горячность наконец проняла меня: передо мной был не занюханный вонючий старикашка, а певец достоинства, свободы и справедливости, поставленный судьбой в неблагоприятные условия. – «И что вы делаете в ответ?» – «Как что? Боремся. Но я не могу посвящать вас в подробности: откуда я знаю, на чьей вы стороне?» – «Я на стороне истины.» – «Кого-кого? Извините, не знаю такой. Так вы всё-таки зачем сюда пришли?» – «Я вроде рассказывал: меня интересуют подробности из жизни Р.: великого человека и лучшего актёра вашего театра. Я знаю точно: режиссёр был его близким другом и, можно сказать – покровителем – и кроме того, у вас должны работать как минимум два или три актёра: тоже бывших друга Р.» – «Да? Может быть, может быть. Но я с ними не общаюсь: разве они могут опускаться до меня? Но учтите: я вас могу пустить только под чью-то ответственность: а иначе нельзя, таковы правила.» – Я закивал: это выглядело разумно, и мне оставалось только ждать появления главных действующих лиц.