Избранное

Меддур усмехнулся, выслушав эту не слишком для себя лестную шутку; он заявил, что его решение бесповоротно; он уже почти заручился согласием Латмас, а уговорить Аази — вопрос времени. Теперь Менаш узнал все, что ему нужно было: бывший учитель зачастил в дом Аази потому, что надумал жениться на ней.

И тогда Менаш принял твердое решение: во что бы то ни стало помешать кощунству. Пока он размышлял об этом, перед его глазами стояла последняя белая страница из дневника Мокрана; в уголке, наискосок, была написана одна-единственная фраза, как будто ни с чем не связанная:

Менаш застал старую Латмас за ткацким станком. Она объяснила ему, почему согласилась на брак Аази с Меддуром. Латмас давно уже терпела нужду, а Меддур дал ей денег на дрова, масло, инжир, ячмень (пшеницы она давно уже не видела), и это помогло ей прожить зиму.

— У нас даже одеяла нет, видишь, я только начала его ткать. А денег на шерсть одолжил мне Меддур.

Она продолжала говорить, как вдруг раздался громкий стук в дверь.

— Наверное, Меддур, — сказала Латмас.

Она угадала. Увидев Менаша, Меддур не мог скрыть досады: ведь они только что расстались.

— Я смотрю, наши пути сходятся. Знал бы я, что ты собираешься сюда, мы бы пошли вместе.

Меддур решил, что Менаш явился сюда, чтобы отговорить Латмас (в этом он был прав) и чтобы самому посвататься к Аази (тут он ошибался).

Не успел начаться разговор, как вернулась Аази. Она запыхалась, подымаясь с тяжелым кувшином по крутой тропинке, и вся раскраснелась (от смущения — как полагал Меддур, от гнева — как думал Менаш); Менаш нашел, что она сильно исхудала. Аази поставила кувшин с водой, поздоровалась с гостями и ушла в соседнюю комнату.

Менаш заметил, как загорелись глаза Меддура при виде молодой женщины, которой он надеялся вскоре завладеть; он машинально облизывал пересохшие губы, как недавно у себя в комнате. Менаш задыхался от ярости, его так и подмывало съездить по этой поганой физиономии.

Когда они вместе вышли из дома, в глазах у каждого можно было прочесть холодную решимость устранить недруга. Они молча добрели до площади и там разошлись в разные стороны.

Ячмень, дрова, масло, шерсть… Менаш должен был признать, что ни разу об этом не подумал. К тому же, как ни досадно, у него не было денег. Сколько Менаш ни ломал себе голову, он не мог придумать никакого ловкого хода, чтобы окончательно устранить Меддура. Все его мысли сводились к одному: надо набить морду негодяю, а это было бы слишком примитивно для человека с воображением.

Расставшись с Меддуром, он повернул в сторону Аафира, и вдруг навстречу ему попался Равех.

— Куда спешишь? — спросил он. — И почему ты такой расстроенный?

— Я никуда не спешу и ничем не расстроен.

— Кто это был с тобой на площади? Уж не Меддур ли?

— Он самый.

— Надеюсь, ты поздравил его с помолвкой? Ведь он женится на Аази; виноват, на вдове Мокрана.

— Что за вздор, Равех!

— Вздор? А почему?

— Это невозможно.

— Что тут невозможного?

— И думать нечего, чтобы такой кретин…

— Не говори дурно о человеке, который скоро станет твоим свояком.

— Не бывать этому, скорее я расквашу ему рожу.

— Это может только задержать свадьбу, но не предотвратить ее.

Менаш вспомнил, что Равех всегда все знает и разбирается в любых обстоятельствах. В этом деле ему очень нужен был практический ум Равеха. Менаш взял его под руку и увлек за собой.

— Я узнал об этом лишь недавно, — сказал он, — и только сейчас обдумывал, как помешать этому браку. Помяни мое слово: он скорее сдохнет, чем добьется Аази.

— Ай-ай, каким грубостям научили тебя в казарме! Помни, Менаш, гнев — плохой советчик.

— Тебе-то легко говорить! Скажи, а ты нашел выход?

Равех посмотрел прямо в глаза Менашу.

— Возможно, — сказал он.

— Что бы ты сделал?

Равех подумал с минуту.

— Так вот, слушай, Менаш. Ты плохо знаешь Меддура — во всяком случае, знаешь недостаточно хорошо. Человек всегда плохо знает тех, к кому относится с презрением.

Менаш стал было протестовать.

— Не спорь, ты его презираешь, — продолжал Равех. — Я тебя не виню, но это так. Что ж, даже если ты набьешь ему морду, он все равно женится на Аази.

— Как же быть?

— Надо его как следует припугнуть.

— Смеешься?

— Вовсе нет. Предчувствие опасности куда сильнее подействует на Меддура, чем сама опасность. А потому достаточно запугать его до полусмерти. Сам ты не сумеешь этого сделать, но я знаю одного парня, который вправит Меддуру мозги как нельзя лучше.

Он немного помолчал.

— Что же ты не спросишь, кто он такой?

— Скажи, если не секрет.

— Ты же не можешь требовать, чтобы я сделал всю работу за тебя! Придется тебе самому идти к нему на поклон.

— Я его знаю?

— Это Уали.

— Думаешь, он согласится?

— Ты с ним поговори, а я берусь его уломать.

Менаш задумался на минуту.

— А ты уверен, что Уали ограничится только угрозами? С тех пор как он ушел в горы, совесть мучает его еще меньше, чем в прежние времена — когда он был главарем вашей ватаги.

— Ты плохо знаешь Уали. Вообще, Менаш, ты слишком занят самим собой и не обращаешь внимания на других. Вот ты заговорил об Уэльхадже, а знаешь ли ты, как было дело?

Менашу пришлось признать, что после второй мобилизации он больше не интересовался этой историей. Равех, близкий друг Уали, рассказал Менашу это происшествие во всех подробностях.

Согласившись взять на себя расправу с Уэльхаджем, Уали получил только половину условленной суммы; вторую половину, отданную на хранение Равеху, ему обещали вручить, когда дело будет сделано.

Отрастив немного бороду, Уали взял свой кольт, фальшивые документы и отправился пешком на восток. Перейдя гору через Куилальский перевал, он спустился к ночи в Буиру и там напился пьяным — благо денег у него было достаточно. Ему нужно было добраться до деревушки Сиди-Эмбарек, которую французы называют Поль Думер. Именно оттуда Уэльхадж обычно развозил свои товары и перепродавал их арабам, доходя до шауйа в горах Орес. Чтобы избежать встречи с жандармами, Уали влез на попутную машину, но по дороге не мог отказать себе в удовольствии сделать остановку в Сетифе. Там его приютил знакомый рабочий, адрес которого дал ему Равех.

Днем Уали отсыпался, а с наступлением темноты начинал обходить подряд все злачные места города. Вскоре он так прославился своими кутежами, что испугался, как бы полиция не взяла его на заметку, и на некоторое время перестал выходить из дому даже по ночам. К тому же при столь бурном образе жизни он промотал большую часть денег, полученных от Азуау; настало время выполнить поручение до конца, чтобы завладеть остальной суммой.

Однажды вечером, не послушавшись отговоров приятеля Равеха, Уали отправился пешком по дороге к деревне Сиди-Эмбарек. Надо было разведать, в каком направлении ушел Уэльхадж, причем разведать осторожно, чтобы не возбудить никаких подозрений.

На помощь Уали пришел случай: Уэльхадж, на его счастье, задержался в деревне на пару дней, чтобы пополнить запас стеклянных бус, дешевых духов, грошовых зеркалец, побрякушек и всякой дребедени, которой он торговал в отдаленных дуарах [23] пустыни.

Уали еще издали узнал потрепанный бурнус бродячего торговца, его длинные усы, лохматые брови и толстые губы.

Уали испытывал смешанное чувство разочарования, презрения и гнева. Он был благодарен судьбе, что Уэльхадж такое ничтожество: не жалко будет его убивать. Эта встреча оживила в нем воспоминание о Кельсуме, померкшее было во время его распутных похождений в Сетифе. Теперь Уали хотелось поскорее довести дело до конца. Надо только улучить удобный момент и прикончить торговца в каком-нибудь безлюдном месте; после этого можно будет сразу же вернуться к Кельсуме. Уали тоже взвалил на спину тюк с товарами и, выдавая себя за странствующего торговца, пустился бродить по дорогам вслед за Уэльхаджем, от дуара к дуару. Впрочем, такая скитальческая жизнь немногим отличалась от жизни в горах. Одно только было досадно: он не понимал ни слова по-арабски, тогда как этот чертов Уэльхадж говорил с арабами так же бойко, как на родном языке.