Утро снайпера (сборник)

— Деньги нужны? — спросил Володя, сообразив, что трешка официанту — всего лишь трюк, рассчитанный на внешний эффект.

— Ну что вы! — усмехнулся Бурмистров, доставая из брюк толстенный кожаный бумажник и бросая его на стол. — Денег у меня куры не клюют.

Молодые люди молча посмотрели на портмоне с торчащими торцами многочисленных купюр.

— Деньги вообще это… так… — незнакомец нервно махнул рукой, — роли не играет. А просьба. Ну… не знаю. Давайте, я вам по порядку расскажу.

«Не даст поесть», — тоскливо посмотрел на половину бифштекса Володя.

«Странный чувак», — пригубила пиво Витка.

«Уголовник. Надо же!» — недоверчиво смотрела Оля.

Бурмистров убрал бумажник, потер маленький подбородок.

— Ну, обстоятельства дела, это опустим, не очень интересно. Одно скажу: я по профессии конструктор, а по призванию — коммерсант. Но времена мутные, какой уж тут бизнес. Да. И вот семь лет припаяли. Два месяца, как освободился. Зона наша Богом забытая, в Казахстане. Не наша, простите! — мелко засмеялся он. — Ихняя, ихняя. Вот. Ну и я, человек с двумя высшими образованиями, работал на кирпичном заводе. Не только, правда, но в основном — лепил кирпичи. Вот. И уже потом, ближе к освобождению попал на блатное место, на кухню. А в этой зоне, будь она неладна, одно плохо — слишком маленькая. Всего двести два человека. Ну и она нужна-то особо никому. Сидят там за экономические преступления средней тяжести, так сказать. Срока большие. Люди серьезные, спокойные. Не беспредельничают, не чифирят, в побеги не уходят. И снабжение — отвратительное. Ну и, в общем, за эти семь лет каждый день я ел одно и то же — похлебку из конины. Лошадиный суп, как мы называли. Там рядом большой конный завод, ну и выбракованных лошадей — к нам в котел.

Он усмехнулся и посмотрел в окно.

— А что… в этом супе еще было? — спросила Витка.

— Пшено, рис или мука, — улыбаясь, заговорил Бурмистров. — Когда что. Но — конина, главный, так сказать, субпродукт, была всегда. Ежедневно. Каждый день наш лагерек съедал целую лошадь.

— Где же они столько лошадей взяли? — спросил Володя.

— Чего-чего, а лошадей в Казахстане полным-полно. Больше, чем в Москве! — засмеялся Бурмистров, и Витка с Олей улыбнулись.

— А это не вредно — каждый день конину? — спросил Володя.

— Нет. Конское мясо — самое здоровое. Полезнее свинины и говядины.

— И вы все эти семь лет ели одно и то же? — Оля разглядывала его беспокойный лоб с тонущими в загаре веснушками.

— Трудно поверить? — заглянул он ей в глаза.

— Трудно, — серьезно произнесла она.

— Мне тоже — трудно. Но вот… — он развел руками, — семь лет как не бывало, два конных полка съедены, а я живой!

— Но это ж жутко муторно — каждый день одно и то же! — покачала головой Витка. — Если бы мне вот этот бифштекс каждый день пихали — я бы с ума съехала.

— Ну, у меня за эти годы разные состояния были, разные… — покачал головой Бурмистров. — Поначалу ел все, потом не мог мясо есть, выбрасывал, хлебал одну юшку, потом наоборот — стал мясо всухую есть, с хлебом. Потом вообще как-то плюнул и молотил все подряд, а под конец… это трудно объяснить.

Он задумался.

«Если он не врет — это в умат», — налил себе пива Володя.

«Он теперь должен жутко жрать хотеть все подряд. — Витка разглядывала Бурмистрова как диковинную рептилию. — Хотя он ведь ничего не заказал! Наверно, в Крыму обожрался, бедный».

«Какой-то он… непонятный… — думала Оля, — словно не про себя говорит…»

— Знаете, когда меня на кухню перевели, — начал Бурмистров, глядя в окно, — я видел весь процесс приготовления пищи. Каждый день. Это начиналось рано утром. На тележке из морозильни привозили лошадиную тушу, клали на три сбитые колоды. И повар сразу звал Васю Два Топора Пара. Это был один зэк, он раньше работал мясником в Алма-Ате, но потом сел по-крупному. Здоровенный мужик с двумя топорами. Он приходил и начинал рубить мерзлую тушу, как капусту. И это было самым большим его удовольствием. Рубил художественно, от души. Потом он уходил, мы загружали мясо в котлы, варили, сыпали крупу. Варили долго, пока мясо от костей не отстанет. А потом… потом… простите, как вас зовут?

Он смотрел на Олю.

— Ольга, — спокойно ответила она.

— Ольга, я могу вас попросить об одном одолжении? Только вас.

— Смотря о каком.

Бурмистров вцепился руками в стол, словно готовясь опрокинуть его.

— Вы можете поесть для меня? Здесь. Сейчас.

— Как это — для вас?

— Ну, чтобы я посмотрел. Просто посмотрел.

Ольга переглянулась с Володей.

«Начался дурдом», — подумал Володя и решительно вздохнул.

— Знаете, мы вообще-то пришли сюда с конкретной…

— Я понимаю, понимаю, понимаю! — сморщился Бурмистров. — Я совсем не хочу вам мешать, но мне больше ничего не нужно, кроме как посмотреть, мне вообще больше ничего не нужно! У меня нет ни семьи, ни близких, а сейчас и друзей даже не осталось, нет ни кола, ни двора, но вот это, — он как-то по-собачьи показал губами на тарелку, — только это и осталось.

— Что — еда? — спросила Витка.

— Да нет, нет, нет! — затряс он головой. — Не еда! А чтобы видеть, как ест хороший человек. Видеть, как ест Ольга. Да. И вот, сразу, чтобы не было никаких вопросов… — Он достал портмоне, вытащил двадцатипятирублевку и положил на стол.

«Приехали! — Витка прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. — Мама дорогая, ведь будем в Москве рассказывать — никто не поверит…»

«Он точно болен», — смотрела на синюю купюру Оля.

«Чушь какая», — усмехнулся Володя.

— Я пойду в купе, — встала Оля.

Бурмистров передернулся, как от электрического разряда.

— Ольга, умоляю, прошу вас, только не уходите!

— Спасибо, я уже сыта. — Ольга стала протискиваться между столом и Володей.

— Умоляю! Умоляю! — громко выкрикнул Бурмистров.

С соседних столов обернулись.

— Погоди. — Володя взял ее за руку. — Это интересно.

— Очень! — фыркнула она.

— Поверьте, Ольга, мне этой минуты хватит на целый год! — забормотал Бурмистров, совсем приникая к столу и снизу заглядывая ей в глаза. — Вы… вы удивительно едите… просто божественно… это так, это так… вот здесь у меня… — он прижал руки к впалой груди, — здесь это… просто как волна, такая сильная, что… что и не вижу ничего…

Голос его задрожал.

«Жалкий. Но сумасшедший», — покосилась Оля.

Помолчали под перестук колес.

— Ну, а что? — заговорил Володя. — Что такого, что человек хочет посмотреть, как ты ешь?

— Я не люблю, когда в рот заглядывают. И вообще… — она посмотрела в окно, — не люблю помешанных.

— Ольга, я не псих, поверьте! — затряс руками Бурмистров. — Я совершенно нормальный советский человек.

— Оно и видно! — усмехнулась она.

— А может, я для вас поем? — Витка глянула на колеблющуюся от сквозняка двадцатирублевку.

— Вы… извините, как ваше имя?

— Вита.

— Вита… Виточка, понимаете, я испытываю это только с определенными людьми, вы только не обижайтесь!

— Я редко обижаюсь. На меня — чаще. — Вита поправила черные очки. — Оль, да съешь ты это мясо, доставь дяденьке удовольствие.

— Умоляю, Ольга, всего несколько минут! И такое счастье для меня! Это же… это… не знаю… — Голос Бурмистрова снова задрожал.

«Сейчас разревется еще, — брезгливо покосилась она на оглядывающихся пассажиров. — Надо же, подсадили его именно к нам, по закону подлости, нет чтоб вон к тем двум толстухам…»

— Хорошо, я доем. — Она села на свое место, не гладя на Бурмистрова. — Только деньги уберите.

— О, умоляю вас, Ольга! — прижал тот руки к груди. — Не обижайте меня. Я не ценю и не считаю денег, но я очень хочу, чтобы вы их взяли, именно вы, именно вы!

— Считайте, что она их взяла, — потянулся Володя к купюре, но Бурмистров предостерегающе накрыл бумажку ладонями, словно свечу от ветра.

— Нет, нет, нет! Я умоляю взять только Ольгу, одну только Ольгу! Взять от чистого сердца, взять просто… как обыкновенную… как это… как ничего!