Клиентка

Господин Адре задумался и снова побрел прочь; на сей раз он больше не вернулся.

Я долго сидел на скамейке в одиночестве. Мое состояние можно было описать одним словом — «смятение». Я пребывал в смятении относительно всего, со всех точек зрения, во всех значениях слова. Я встал, прошелся, но легче не стало. Я разрывался между гневом и состраданием и не знал, чего во мне больше. Я злился на себя и жалел цветочницу, злился на нее и жалел себя; я злился на себя за жалость к ней и жалел, что она на меня злится… Это был замкнутый круг.

Мысль об одиночестве этой женщины не давала мне покоя. Я думал о том, как, наверно, ей тяжело по ночам. О ее молчании, когда я унижал ее в автобусе. О ее слезах, последовавших за этой сценой. Наконец, о смысле слов, которые она выпалила на улице Арколь, когда все в ней кричало мне в лицо: «Евреи — не единственные жертвы, я достаточно настрадалась, я тоже имею право на снисхождение за давностью лет, оставьте меня, оставьте меня в покое…» Тогда, только тогда, в ответ на эту всепоглощающую боль, у меня возникло смутное чувство вины перед моей жертвой.

Внезапно я бросился к телефонной будке и набрал номер магазина «Цветы Арман». Я узнал голос цветочницы в трубке.

— Кто говорит? — спокойно спросила она.

— Мадам, это я, вы знаете… Мне непременно нужно с вами встретиться. Я все выяснил, мне все известно, между нами произошло недоразумение, я должен с вами поговорить, прошу вас…

Госпожа Арман повесила трубку. Наверно, я напугал ее своей чудовищной скороговоркой. Но я спешил сказать как можно больше, прежде чем она прервет разговор. Цветочница должна была узнать о моем смятении. Я не собирался оправдываться, а только объясниться. Мне хотелось, чтобы она отнеслась к моему поведению с тем же снисхождением, с каким мы взираем на чужие ошибки, совершенные по нашей вине. Вероятно, я хотел чересчур многого. Очевидно, мы ступили на скользкий путь. Как бы я выглядел, если бы она заговорила о том, что пора простить друг другу обиды?

Я нажал на кнопку повтора и снова услышал ее голос, уже более сухой и строгий.

— Не кладите трубку, мадам, я нахожусь не очень далеко от вас, я сейчас приеду, и мы наконец…

Она бросила трубку. У светофора остановилось такси. Я сел в машину.

На улице Конвента образовался затор. Я продолжал путь пешком. Водители нервничали. Угрожающе гудели клаксоны. Вдали слышался рев сирены «скорой помощи». Чем дальше я шел вдоль вереницы попавших в пробку машин, тем больше нарастало напряжение.

Посреди дороги, между магазином меховой одежды Фешнеров и цветочной лавкой Арман, собрался народ. Я стал пробираться сквозь толпу зевак, натиск которых с большим трудом сдерживал полицейский.

И тут я увидел госпожу Арман, распростертую на земле. Она лежала на спине, изо рта бежала тонкая струйка крови. Голова цветочницы покоилась в руках господина Анри. Старик попросил своего подручного принести трикотин, который он использовал для утепления каракулевых манто. Он сделал из ткани подушечку и осторожно просунул ее под голову раненой.

Прохожие вызвались перенести госпожу Арман в ее магазин. Там ее положили у входа среди цветов. Как на кладбище. Не хватало только могилы. Никто и не подозревал, что могила находится в душе цветочницы. После Освобождения она неустанно рыла себе яму.

Глаза госпожи Арман были открыты. Она шевелила губами. Господин Анри наклонился, приблизив правое ухо. Потом прошептал что-то в ответ. После этого старик закрыл женщине глаза. Возле жертвы сидел водитель автобуса без пиджака, обхватив голову руками. Телефон, застрекотавший в кабине, заставил его опомниться от потрясения.

Вокруг толпились люди, и я увидел нескольких знакомых лавочников. Франсуа Фешнер присел на одно колено возле отца, спрашивая, не нужно ли помочь. Заметив меня, друг поднялся, обошел толпу и приблизился. Он взял меня за руку.

— Теперь ты знаешь все. Тебе известны факты и события. К чему это?

— Я ничего не стану об этом писать, — ответил я.

— Но не стоит брать чужую вину на себя, — тут же прибавил Франсуа. — Ты меня понимаешь? Иначе мы никогда не покончим с этой историей.

Я кивнул. Лицо друга озарилось широкой улыбкой. Мы вернулись в круг собравшихся.

Встретившись взглядом с зеркальщиком, я содрогнулся. По его глазам было видно, что он наконец избавился от невыносимо тягостной тайны, которую слишком долго держал в себе. Подоспевшие пожарные прервали наш безмолвный разговор. Когда они унесли труп на носилках, я присоединился к зевакам, чтобы послушать версии происшедшего.

Сразу же после моего звонка госпожа Арман стремглав выскочила из магазина. Казалось, цветочница снова не в себе, как будто она была в шоке. Люди, стоявшие на остановке, обратили внимание, с каким лихорадочным нетерпением пожилая женщина ожидала автобуса. В тот самый миг, когда водитель подъезжал к тротуару, она обернулась. Позади нее стоял мужчина в темных очках, стекла которых зловеще сверкали, отражая свет, подобно зеркалам. Придя в ужас от увиденного, цветочница покачнулась, потеряла равновесие и упала под колеса…

Незачем было слушать дальше. Улице вскоре предстояло обрести привычный облик. Я заметил господина Анри, стоявшего ко мне спиной, и окликнул его. Когда мы оказались лицом к лицу, я увидел крайне удрученного человека.

— Что она вам сказала? — спросил я.

— Ничего.

— Ну как же! Я видел, как вы к ней наклонились…

Я засыпал господина Анри предельно четкими вопросами, пытаясь удержать его за рукав. Мой напор был неуместен. Старый мехоторговец мягко высвободился. Я смотрел, как он уходит, не сказав ни слова, и думал, что в этом, очевидно, и состоит истинная мудрость. Быть способным понять, что значит Зло, и хранить молчание.

Господин Анри вошел в свой магазин и вновь занял место за прилавком.

И тут внезапно я понял, что старик всегда знал правду.

9

Пора отпусков заканчивалась. Парижане возвращались с курортов домой. Я тоже вернулся после долгого путешествия, но проделал его, не уезжая из города. Как объяснить, что истина, которую, как я полагал, мне наконец удалось найти, открыла мне то, что я неосознанно искал в течение долгих лет? Какими словами выразить, что благодаря этим поискам во мне произошел коренной перелом? Поскольку мне не хватало слов, чтобы высказать все, что наболело, я решил молчать.

Я снова стал ходить в библиотеку и провел там еще несколько дней. Читатели все так же странствовали во времени, ничего вокруг не замечая.

В архиве я в конце концов раздобыл досье Дезире Симона. Писатель не был евреем. Но собратья по перу, завидовавшие его успеху, донесли на него, и было начато следствие. Полицейская братия всячески запугивала писателя, требуя представить документ, свидетельствовавший о его происхождении. Я прочел протоколы допросов и письма. Романисту и его близким действительно грозили арест, заключение, депортация.

На этот раз Дезире Симон не солгал.

Прошло лет десять. Мне часто случается думать о Сесиль Арман-Кавелли. Я не все уяснил в ее истории. Белые пятна по-прежнему существуют. Поскольку мне не удалось лучше узнать цветочницу, я, в сущности, и не пытался как следует в этом разобраться. Жизнь слишком коротка, чтобы мы тратили ее напрасно, постоянно возвращаясь на проторенные пути.

Дочь госпожи Арман продала магазин и куда-то переехала, возможно в другой город. Теперь в витрине выставлены не цветы, а одежда.

С тех пор как цветочницы не стало, я утратил единственную нить, связывавшую меня с незримой стороной вещей. Дело не в том, что реальная жизнь лишена тайны. Но, вникая в судьбу этой женщины, я не только прикоснулся к непостижимому. Она увела меня очень далеко от внутреннего мира, к которому я привык. Вернувшись, я осознал, что смотрю на него словно впервые, как сказал английский поэт. Давно пора. В конце концов я бы, наверное, решил, что живые, в отличие от ходячих трупов, вправе предъявлять свой счет прошлому.