«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Конечно, хэр Ройш недоволен — он не намеревался одаривать милостями графа Жуцкого! Но Скопцов вновь чуял то, что от хэра Ройша ускользало: не выложенный пока на стол козырь графа Жуцкого серьёзен, если он так успокоился, ухватившись за него. Никак нельзя ставить себя в положение одариваемых — жизненно важно самим одарить первыми. Все те же слова звучали бы жалко, будь они ответом на условия, которые поставил граф Жуцкой.

А что условия он поставить хочет, сомневаться не приходится.

И потому Скопцов продолжил:

— Но вас интересовали наши резоны… Признаемся: их нет. Видите ли, ваше сиятельство, всё, что нам нужно — это сильная местная власть в городах, в частности, в вашем Фыйжевске. Мы возлагаем на неё определённые надежды. Это государство себя исчерпало, ему на смену должно прийти нечто новое. А новое невозможно построить без сильной местной власти. И да, нам совершенно безразлично, кто именно ей станет. Мы могли бы заключить договорённость как раз с графом Белогнёвым… или с бароном Вешневетом, если искать среди членов Городского совета. Но раз уж так вышло, что эти достойные господа в Фыйжевске, а с вами мы уже познакомились — почему бы не предложить союз вам?

Граф Белогнёв, как прекрасно знал Скопцов, нравился хэру Ройшу в роли сильной местной власти гораздо больше.

— Хотите сделать меня — как это у вас теперь называется — единым градоуправцем Свободного Фыйжевска?

— Например. Или не градоуправцем — форму управления Свободный Фыйжевск будет свободен выбирать на своё усмотрение.

— А если я сепаратист и пожелаю присоединить эту территорию к Индокитаю?

— Такое легко представить, — подал голос хэр Ройш, — однако мы готовы поспорить, что наши условия в конечном итоге будут заманчивей индокитайских. Поскольку нам Фыйжевск нужен, а вот нужен ли он Индокитаю не в качестве торгового узла, а как собственная провинция, ещё неизвестно.

Скопцов страстно возблагодарил лешего за то, что в хэре Ройше всё же сыскалось доверие! Как бы они сейчас выглядели, вздумай хэр Ройш опровергать предложенное Скопцовым?

Граф же Жуцкой задумался. Не будь на нём пут, он бы тёр лоб и курил, а так обходился мерным постукиванием пальцев по пыточному сидению. Что в нём было хорошо, так это ровное отношение к тому, как с ним обращаются, — путам он возмущался куда меньше, чем некоторый люд попроще камерам в казармах.

— Знаете, молодые люди, — заговорил он наконец, — ваш юношеский оптимизм чем-то, бесспорно, привлекателен. Я бы посмеялся над вами, если бы не книжная история Петерберга, где юношеский оптимизм обернулся вдруг юношеским реализмом. Быть может, по случайности, быть может, мы чего-то не знаем об истоках и причинах, но прецедент имеется, и назвать вас пустыми мечтателями я никак не могу. В конце концов, это вы… вернее, ваш друг оглушил меня, связал, доставил к вам на беседу. И вы на удивление метко целитесь — я ведь в самом деле способен очароваться перспективой править Фыйжевском. Как бы то ни было, Четвёртый Патриархат ныне ждут сплошь потрясения — вашего ли авторства, европейского ли. А Фыйжевск далеко, это практически Индокитай, у него собственные соглашения с другой стороной канала, на которые не особенно влияет общая обстановка в Росской Конфедерации, — он мечтательно покивал сам себе. — А ещё я только-только побывал там с инспекцией и заново убедился: мне чужды решения графа Белогнёва по городскому хозяйству, я бы многое делал иначе. Да, я хотел бы делать — я, знаете ли, склонен к сентиментальности, мне попросту дороги родные края, я люблю повздыхать о том, что вынужден жить вдали от них…

— Договаривайте, ваше сиятельство.

— Но я не желаю родным краям той судьбы, что уготована вашему Петербергу.

Несмотря на зловещие подозрения, Скопцов возликовал. Четверть часа назад граф Жуцкой потешался над ними, не знающими чего-то важного, а теперь впал в лиризм и почти что симпатизирует. Нет, всё-таки существеннейшая материя — чувства! Это будет совсем другой разговор.

— Перед тем, как ко мне привязался этот сумасшедший и я получил по голове от вашего друга, я имел удовольствие беседовать с хауном Сорсано. Он прибыл в Патриаршие палаты по просьбе графа Асматова, но не стал скрывать от меня цели визита — у нас в Фыйжевске ведь тоже баскский наместник, поэтому я пользуюсь у него некоторым расположением. Хаун Сорсано взбешён последними вестями с родины, там ведь из-за ваших выкрутасов с судоходством безработица и уже вводят квоту на количество провизии, отпускаемой в одни руки. О, его можно понять! И потому он намерен всячески содействовать распылению в Петерберге успокоительных смесей.

Скопцов не знал, как выглядит он сам, но судил себя по остолбеневшему хэру Ройшу.

А ведь хэр Ройш убеждённо возражал: вторая Тумрань невозможна, это было двенадцать лет назад, Союзное правительство не посмеет, Тумрань стала последним всплеском любви к химическим методам упреждения агрессии, сегодня Европы не жалуют даже пилюли, что уж говорить о газах!

Что о них говорить.

— Мои соболезнования, — дёрнулся в улыбке рот графа Жуцкого.

— Это… этого не может быть!

— А может быть всеевропейская война, молодые люди? Такие времена.

— Нет, постойте… Постойте, у нас всё-таки армия, у нас полно иностранцев, Порт…

— Вот частности граф Асматов и хотел согласовать с хауном Сорсано. В отсутствие у Петерберга собственного наместника от лица Союзного правительства должен выступать наместник ближайшего крупного города. Как печально известный кирзанский мистер Флокхарт в случае с Тумранью.

— Вы сказали «граф Асматов»? Аркадий Ванович? Но ведь… но ведь у него в Петерберге сестра! И, быть может, уже племянник…

— Ну что вы, право, как дитя. Ещё с останками графа Тепловодищева в Патриаршие палаты приехала весть о том, что супруг сестры графа Асматова перешёл на сторону бунтовщиков. На вашу сторону. Насколько я помню эту благородную даму, её супруг никуда бы не перешёл без её ведома, а следовательно…

— Это чудовищно… — заметался Скопцов по подвалу. — Чудовищно! Родной брат… После того, как погибли младший и старший Асматовы! Это…

Гибель отца и Илюши — это трагедия. Наши отношения нельзя было назвать тёплыми, но это не отменяет любви. И я пыталась их спасти…

— Чудовищно, — согласился граф Жуцкой. — Однако только так и бывает. Петерберг слишком много выигрывал, пришла пора расплачиваться за дерзость.

Когда происходит любой значимый и всеобъемлющий процесс, каждый человек втайне надеется, что его — пусть бы и его одного! — обойдёт стороной. Каждый из нас легко находит аргументы в пользу такой надежды. Но ведь я был самым верным и преданным. Но ведь я умён. Но ведь я продумал всё заранее.

Так не бывает.

Скопцов спрятал пылающее лицо в ладонях и ринулся в угол потемнее.

Всё, что совершила лично Элизабета, она совершила с одной лишь целью: обеспечить счастливую будущность своему — не своему, печному, даже не господина Туралеева! — ребёнку. Она грезила о спокойствии и благоденствии Петерберга.

А Петерберга не станет, как не стало Тумрани.

И её родной брат, вероятно, теперь даже не позаботится о том, чтобы спасти её и мнимого племянника. Петерберг будет стоять в кольце казарм пустой и гиблый — говорят, газовые снаряды почти не несут разрушения стенам, в Тумрани уцелели едва ли не все дома. Однако же в эти дома по сей день никто не заселяется, людей не заставишь жить там, где так явно слышна смерть.

Но я уже говорила вам: будущее интересует меня сильнее, чем прошлое.

Они подвели Элизабету.

Он, Скопцов, подвёл.

— Господин Скопцов… — подошёл со спины хэр Ройш, позвал странным, непривычным голосом. — Господин Скопцов, будьте любезны, переживайте тише. Хотя бы не всхлипывайте — вы мешаете мне думать.

Скопцов обернулся к нему, уверенный, что сейчас некрасиво раскричится и бросит хэру Ройшу в лицо все обвинения в чёрствости и бездушности, которые гнал с языка с первого дня их знакомства, но короткого взгляда хватило, чтобы понять: хэру Ройшу и самому больно. И высший, невиданный эгоизм — усугублять его терзания своими.