Наследство Карны

Раньше Анна не чувствовала, что кому-то нужна, от нее ждали лишь воспитанности и корректности. Жизнь ее подчинялась немногим, но твердым правилам.

Долгое ожидание любви открыло ей: нужно быть там, где эта любовь обитает. А ее любовь обитала не в Копенгагене, где мать была занята приготовлениями к их с Вениамином свадьбе.

Стоял август, и до осенних бурь еще оставалось время. Жители Нурланда неохотно пускались в путешествия, когда начинались бури. Это она уже знала.

Вениамин уговаривал Анну ехать, а то ее мать умрет от огорчения или, не дай Бог, возненавидит его, считая, что он удержал ее. Хватит и того, что ему придется рассказать ее родителям, что он не имеет в Норвегии права на врачебную практику.

— Но ведь ты заявил протест! Вот увидишь, все будет в порядке!

— Надеюсь, но я не такой оптимист, как ты.

В его голосе было больше отчаяния, чем надежды.

Анна почувствовала себя отвергнутой и уложила необходимые вещи.

В ночь перед отъездом они оба не спали. Бродили по берегу.

Волосы Анны завились от росы, мокрый подол прилипал к щиколоткам.

Словно исполняя обет покаяния, она сняла башмаки и шла босиком, не замечая острых камней и колкой сухой осоки.

В зале они прильнули друг к другу, точно это была их последняя ночь. И когда утренний свет пробился к ним сквозь небо, серое, как те месяцы, что им предстояло прожить в разлуке, они оба заплакали.

Вениамин сам повез Анну к пароходу, порывы дождя были пронизаны солнечными лучами.

Она хотела сказать, что никогда не видела такой погоды, но нижняя губа у нее задрожала.

Они подплыли к черному корпусу судна, которое должно было увезти Анну. Вениамин не смел поднять на нее глаз.

— Весной я приеду, и мы поженимся, — сказал он. — Вот увидишь, зима пройдет быстро.

Матрос крикнул, что груза сегодня нет и он готов спустить для Анны трап.

Ее лицо превратилось в маску, выражавшую решимость.

— Я передумала! Я никуда не еду! — крикнула она матросу на своем ломаном норвежском.

Приставив ладонь к уху, матрос склонился через поручни. Анна еще решительнее повторила свои слова.

Как просто, оказывается, сказать о своем решении у всех на глазах.

Вениамин молчал. К чему что-то говорить? Но он повернул лодку к берегу.

Он все еще не смел взглянуть на нее. Просто медленно греб, чтобы у нее было время, если она передумает еще раз.

Но Анна не передумала, она начала смеяться. От смеха у нее текли слезы, и горы откликались ей эхом. Потом она запела. Псалмы и песенки вперемежку.

Вениамин перестал грести и наконец осмелился взглянуть на нее.

Ему было трудно понять Анну. Но он видел: она совсем не та женщина, которую он знал в Копенгагене.

— Меня заколдовали, и я останусь тут! — пропела Анна в середине одного из гимнов, славящих Бога.

На Вениамина снизошел покой. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь у него на душе было так покойно.

Вечером Динино пианино весело звучало на весь дом. Анна играла и пела для Карны все детские песенки, какие знала, какие принято петь в Рождество, в Пасху, в Троицу, в Иванов день. Иногда она отрывала руку от клавишей, показывала на Карну и пела: «Наша Карна хороша, фалле-ри, фалле-ра!»

Карна не отрывала от нее глаз и качала в такт головой.

Однажды утром — они еще лежали в постели — Вениамин сказал:

— Мы не можем так жить. Ты можешь забеременеть. Пробст мог бы тайком обвенчать нас. Пусть это будет, так сказать, предварительное венчание, а то твоя мать просто умрет…

— Мама уже не раз умирала и возрождалась. Она прекрасно знает, как мы живем. Мне даже неудобно показать тебе ее последнее письмо.

Но едва ли это письмо доставило Анне душевные страдания.

Вениамин и Анна съездили к пробсту и изложили ему свою просьбу — они хотят обвенчаться быстро и без лишнего шума.

Пробст согласился, что при сложившихся обстоятельствах это было бы разумно. На то время, пока фрёкен Анна не уедет в Копенгаген. Как он понимает, приезд ее родных в Нурланд совершенно исключен.

Что касается оглашения в церкви, оно совершается в том приходе, где живет невеста. Но ведь фрёкен Анна приехала сюда, чтобы остаться? Наверное, у нее есть нужные документы?

Анна кивнула.

Тогда можно сделать оглашение здесь. Уж три-то недели они могут подождать?

Вениамин и Анна быстро переглянулись и покраснели под взглядом пробста. Вениамин кашлянул и взял ответ на себя:

— Три недели? Да, конечно.

Через три недели пробст приехал в Рейнснес с чемоданом, словно случайно проезжал мимо. В чемодане были облачение и книга.

Вернувшегося из Бергена Андерса единственного посвятили в предстоящее событие. Всем было сказано, что они намерены совершить прогулку в Анд-фьорд. Ни домашние, ни команда шхуны не знали, что стоит за этой прогулкой.

Пробст и Андерс не протестовали против места венчания, хотя и были в некотором сомнении. То, в чем не были уверены пробст и шкипер, было предоставлено решить Господу Богу.

Когда шхуна находилась в полосе плотного тумана, Андерс неожиданно распорядился спустить паруса. Рискуя получить выговор от епископа, пробст без лишних церемоний обвенчал молодых в каюте шхуны.

Андерс, рулевой и новая повариха, которую они по пути захватили на Андёйе, были свидетелями.

На обратном пути ветер усилился. В Аид-фьорде невесту вырвало. Пробст подумал, что успел вовремя обвенчать молодого доктора и фрёкен Анну. Господь простит ему, что он уступил обстоятельствам и не настоял на том, чтобы молодые совершили ритуал, как того требуют предписания церкви.

Но он не забыл трижды благословить молодых. И произнес трогательную речь. Естественно, пробст больше говорил о женихе, которого знал лучше, чем невесту. Зато он призвал молодого мужа оказать внимание городской девушке, осмелившейся покинуть цивилизацию и приехать так далеко на север. Возможно, она затоскует здесь уже в первую зиму, предупредил пробст и закончил церемонию четвертым благословением — уже только невесты.

Они отвезли пробста домой и к полуночи вернулись в Рейнснес. Андерс снял фуражку, приставил ко рту рупор и властным голосом крикнул на весь берег:

— Имею честь сообщить о прибытии доктора Вениамина Грёнэльва с супругой Анной Грёнэльв, урожденной Ангер. Они садятся в шлюпку. Поднять флаг! Пунш будет подан в столовой, места хватит для всех!

Люди, которые уже легли спать, не сразу поняли смысл его слов. Но когда он повторил их в третий раз, над трубой кухни появился дым.

Бергльот, на которой в это время лежала ответственность за кухню и весь дом, накинув на рубашку юбку, бросилась разводить огонь, чтобы приготовить пунш.

Вот так получилось, что женщины Рейнснеса были на этой свадьбе непричесанные, в случайной одежде, а мужчины — небритые, растрепанные и без галстуков.

Флаг подняли, хотя было уже за полночь и почти ничего не видно. От сильного ветра он сердито хлопал на флагштоке.

Когда первое волнение улеглось, все по очереди подошли поздравить молодых и пожать им руки. Застенчиво и не совсем понимая, как следует себя вести на такой необычной свадьбе. Но постепенно гости оправились от смущения, и пунш был выпит до последней капли.

Б два часа ночи жених объявил, что он голоден и готов съесть целого быка. И новой кухарке пришлось продемонстрировать свое мастерство прежде, чем она успела проспать в постели Олине хотя бы одну ночь.

В четыре утра кухня была уже выскоблена и вымыта, и люди во второй раз отправились на покой.

В доме было тихо, но Фома и Стине еще не спали. Они сидели на кухне. В эту ночь им было не до сна.

— Значит, он все-таки предпочел городскую девушку. — Фома зевнул.

— Да, дай Бог, чтобы это пошло на пользу Рейнснесу и Карне…