Зеленые человечки

когда в кабинет вошла Ренира с похоронным видом.

– В чем дело? – осторожно осведомился Банион.

– Звонит мистер Минт.

– Привет, Сид.

– Джек! – Добрый старина Сид был искренне огорчен. – Как поживаешь?

– Лучше не бывает.

– Мне очень жаль, что так получилось с дебатами…

– Как-нибудь переживу.

– Да… Это бы не помешало с точки зрения ангажементов. Представляю, как это досадно: упустить такой шанс… Ну ладно, не переживай. Помни, ты всегда можешь на меня рассчитывать.

– Спасибо, Сид.

– По поводу твоего выступления в Ай-ти-ти…

– Что там?

– У меня плохие новости. Они только что отказались. Это из-за… ладно, что я буду тебе врать! – из-за твоих уфологических штучек. Понимаешь, это отпугивает некоторые… Словом, некоторые крупные страховые компании. Банки. Фирмы на Уолл-Стрит. Корпорации, входящие в «Форбс-500»… [52]

– Короче говоря, твоих самых важных клиентов.

– Да, в общем… Но послушай, у меня для тебя кое-что есть. Причем даже не придется далеко ехать. Это в Пенсильвании.

– Да?

– Это что-то вроде ежегодной конференции, посвященной концентрическим кругам. Я… достаточно ясно выразился? Ты понял, о чем речь?

– На данный момент доподлинно неизвестно, но предположительно это тайные знаки пришельцев: огромные письмена, оставленные на полях. Очерчены предельно аккуратно. Кукуруза, пшеница, соя, – Банион вздохнул, – сорго.

– Они очень хотят, чтобы ты у них выступил.

– Сколько?

– Сейчас я пытаюсь поднять ставки. Их начальное предложение было абсолютно неприемлемым.

– Насколько неприемлемым?

– Даже не буду тебе говорить. Ничего, мы еще поторгуемся. Не беспокойся. Но я никак не могу взять в толк…

– Что?

– Тебе известно об этом больше, чем мне. Если инопланетяне и вправду существуют, на кой черт им понадобилось оставлять какие-то круги на пшеничных полях? Им что, нечем больше заняться?

Однако Банион, чтобы не расстраивать Сида, решил не пускаться в туманные рассуждения о доказательствах существования внеземных цивилизаций.

Через час позвонил пресс-секретарь Слипперсена и сообщил извиняющимся тоном, что у госсекретаря уже есть «договоренность» на воскресное утро. Банион открыл было рот, чтобы спросить, что это за договоренность, но потом решил промолчать, испугавшись, что тот брякнет в ответ: дескать, госсекретарь будет сидеть в сортире!

Еще не было и четырех, а Банион уже был готов выпить бочку мартини.

Позвонил Берт Галилей.

– В чем разница между бабой и компьютером? – прогудел он глубоким басом. – Первая нипочем не согласится на девятисантиметровый флоппи, – и оглушительно захохотал над собственной шуткой.

Берт, который всегда держал нос по ветру, услышал от одного лоббиста из «Эмпл Ампер», что Большой Босс Эл Уайли «рвет и мечет» по поводу шоу об НЛО и грозится прижать «Воскресенье» к ногтю. Банион рассказал Берту о своем разговоре со Стимплом. Галилей успокоил: Стимпл всего лишь прихвостень Уайли. Старый добрый Берт. Никогда не унывает. Берт сказал, что они с Уайли будут играть в гольф на будущей неделе, и тогда он обязательно замолвит словечко за Баниона. Расслабься, приятель. Все будет отлично.

– Почему бы тебе не прийти ко мне на обед в субботу? – Банион почувствовал, что у него отлегло от сердца. – Мы бы славно провели время…

– Я бы с удовольствием, но в эту субботу Эрхардт устраивает прием в честь принца Бландара.

Эрхардт Виллигер, бывший посол США в Советском Союзе, бывший глава американской делегации в ООН, бывший министр обороны, – словом, «бывший», причем кем угодно, но ни в коей мере не самим собой, теперь занимался стратегическим планированием, или проталкиванием идей, как говаривали в предыдущем правительстве, которое, кстати сказать, заключило немало выгодных торговых сделок. За пределами Вашингтона Виллигера почитали весьма спорной фигурой – его сочный венгерский акцент делал Эрхардта легкой мишенью для насмешек, – но в столице он заработал себе репутацию Мудрейшего из Мудрых. Безусловно, Виллигер был самым высокооплачиваемым Мудрецом. Но он не всегда был таковым. В те времена, когда он определял внешнюю политику США, он умудрялся постоянно держать весь мир на грани катастрофы. И поскольку былые его подвиги пресса считала очень лакомыми, он служил отличной приманкой для читателей.

Все это ему удавалось потому, что Виллигер вовремя сумел сориентироваться и наладить отношения с самыми выдающимися представителями средств массовой информации, то бишь с владельцами газет и телевизионных каналов (не опускаясь до контактов с работниками радио). В этих кругах его авторитет был непререкаем, во многом благодаря безупречной репутации его супруги. Виллигер был донельзя придирчив и очень немногих допускал до своей драгоценной персоны. Долгое время Банион и Битси благополучно удерживались в этом круге избранных. Услышав слова Берта, Банион понял, что благодаря его нынешним устремлениям они наверняка из него вылетели. Причем с оглушительным треском. И лучше, не теряя времени, поехать домой, чтобы Битси, чего доброго, не наглоталась таблеток от моли.

– В субботу… – протянул Банион. – Ах да, конечно… Как насчет следующей субботы?

В трубке раздался шелест страниц ежедневника.

– Боюсь, следующая суббота тоже занята.

– Да? Так-так… – Банион уныло пролистал пустые страницы собственного ежедневника.

– А что ты будешь делать сегодня вечером? – неожиданно спросил Берт.

– Сегодня?

– Сегодня, после заката солнца. Это такое явление природы, к твоему сведению.

– Ничего особенного, насколько я знаю. Битси будет смотреть очередную серию фильма об Элеонор Рузвельт. Я планировал поработать над своей книгой о Франклине.

– Я заеду за тобой где-нибудь в половине седьмого, и мы пропустим по стаканчику у тебя дома.

– Ты не обязан это делать, Берт.

– Но я так хочу!

Банион повесил трубку. Настроение было отличное. Даже в Вашингтоне чудеса случаются. И плевать на этого чертового мадьяра Виллигера, если у него есть такой друг, как Берт Галилей.

Ровно в шесть тридцать Берт подъехал на своем «Мерсе» и посигналил под окнами. Шутки ради он заменил фирменную эмблему «Мерседеса» на смешного пупсика-негритенка – не иначе, чтобы подразнить напыщенный вашингтонский истеблишмент. Подпрыгивая на ухабистых, мощеных булыжником дорогах, они поехали к дому Баниона на Думбартон-стрит – бывшей резиденции одного известного, хотя и никудышного военного министра.

Банион почуял неладное еще в вестибюле, когда горничная шепотом сообщила ему, что «инвитадос» (гости) уже собрались в гостиной.

Какие, к черту, «инвитадос»?

Войдя в комнату, он увидел застывших в гробовом молчании Тайлера Пинча, Билла Стимпла, Боба Ньюкомба (теперь понятно, куда тому надо было бежать), Вэл Далхаузи, Карла Кантмора (автора популярных научно-фантастических рассказов), Сида Минта и какого-то незнакомого субъекта. У всех на лицах была написана вселенская скорбь. Банион почувствовал, как на его плечо опустилась тяжелая ладонь Берта Галилея и бархатный голос над его ухом пробасил:

– Джек, мы собрались здесь, потому что мы все тебя очень любим.

Существует только один достойный способ борьбы с интервенцией – стакан в руке. Провожаемый похоронными взглядами гостей, Банион прошел к бару, не спеша сделал себе коктейль с мартини. Никто не проронил ни слова, пока он наливал ледяной напиток в стакан, а потом с вызывающим видом бросил туда три оливки. Банион отпил глоток, чувствуя, как ароматная жидкость разливается по желудку. Он подозревал, что этот коктейль будет единственной радостью за весь день, в течение которого на него, словно из рога изобилия, сыпались разочарования и неудачи.

– Итак – сказал он, не отходя от бара, – чем обязан такому вниманию к моей скромной персоне?

– Джек, – взволнованно начала Битси, – пожалуйста, не сердись. Берт прав. Мы собрались здесь, потому что мы тебя очень любим.