Плоть и кровь

— Привет, — сказала она с порога.

— Привет. — Он обернулся, улыбнулся, пальцем сдвинул повыше очки. Предплечья у него были тяжелые, мощные, опушенные яркими светлыми волосами.

Она подошла, погладила его по плечам, спросила:

— Как дела?

— Нормально, — ответил он. — Международная финансовая система — это полная жуть.

— Не сомневаюсь.

Теперь, когда Тодд перешел на последний курс, изучаемые им предметы казались Сьюзен пространными и далекими, как слухи, которые расползаются по горным хребтам Азии. В первые два года ей еще удавалось следить за учебой Тодда. Она могла представить себе, что такое литература двадцатого века, что такое биология клетки. Но сейчас он изучал незримые законы коммерции, историю идей. Сьюзен наблюдала за тем, как знания, которые приобретает Тодд, старят его, делают более непроницаемым. И думала о детях, которым она будет нужна, чтобы научить их доброте. Которым будет необходима ее доброта, необходима каждый час.

— Как прошел день? — спросил он.

— Хорошо. Все как всегда. Пойду займусь обедом.

— Ладно.

Она еще раз сжала его плечи и пошла на кухню. Квартира была уютной и безликой. Их первое совместное жилище, которое, впрочем, для Сьюзен почти ничего не значило. Оно было столь очевидно временным — как и ее работа. Сьюзен поддерживала в нем чистоту и порядок, иногда покупала цветы. И каждое утро, проснувшись, уже знала, из чего будет состоять вечерний обед. Один день порождал другой, следующий, но порою наступали странные, исполненные надежды мгновения, в которые она чувствовала, как что-то старается выбиться из нее наружу, мягко, но настойчиво давя изнутри на кожу.

Телефон зазвонил, когда она прополаскивала латук.

— Алло?

— Привет, милая.

— Привет, мам.

— Я не вовремя?

— Нет-нет. Я только-только обед начала готовить. Ну, как ты?

— О, у нас все хорошо.

Сьюзен слышала это, знала. Знала по стоявшему на линии гулу.

— Что случилось? — спросила она. — Что-то неладное?

— Да ничего. Ничего страшного. Просто позвонил Билли и сказал, что на Рождество домой не приедет, вот и все.

— А куда он собрался?

— К какому-то другу. У которого где-то есть коттедж. В Вермонте. Коттедж в Вермонте.

— Ну, наверное, это интересно, — сказала Сьюзен. — У Билли теперь своя жизнь, мам. Он не обязан приезжать домой на каждый праздник.

— Да я понимаю. Думаешь, я не понимаю? Пусть делает что ему по душе. Я и сама этого хочу.

— Но? — произнесла Сьюзен.

— Прошу прощения?

— Но что? Я же слышу, ты расстроена.

— Милая, разумеется, я расстроена.Какой же матери не хочется, чтобы ее дети приезжали домой на Рождество?

Сьюзен плечом прижала трубку к уху и начала рвать латук.

— Дело не только в этом, — сказала она. — В чем еще?

— Ах, милая, ты же все понимаешь.

— Нет, ты скажи.

— Мы обе прекрасно знаем, что Билли не хочет приезжать к нам на Рождество из-за твоего отца. Я знала, что так и будет. Ждала этого. Помнишь прошлое Рождество?

— Никогда его не забуду.

Сьюзен услышала вздох матери. Услышала, как у нее перехватило горло.

— Твой отец просто-напросто отваживает Билли от дома, — сказала мать. — Я так зла на него.

— Никто Билли не отваживает, мам. Он учится в университете, у него теперь другая жизнь. Он еще приедет.

— Я иногда просто убить твоего отца готова. Ну скажи, почему он такой упрямый? Можешь ты это объяснить? Я же вижу, он сам затевает эти ссоры, и умоляю его перестать. А он не перестает. Не может перестать, просто как бык какой-то.

— Ну, знаешь, мам.

— Прошу прощения?

— Ты же сама за него замуж вышла, разве не так?

— О чем ты говоришь? Я вышла замуж за совсем молодого человека, это было двадцать два года назад. Люди меняются. Ты этого еще не знаешь. То есть я не хочу сказать, что и Тодд изменится к худшему. Тодд другой.

— Я не верю, что человек может так уж сильно меняться, — сказала Сьюзен. — Если папа сейчас такой злодей и обидчик, значит, он был им и тогда.

— Ну какой же он злодей? Милая, я же не говорю, что он злодей. Я только сказала, что он похож на быка.

— Да ладно тебе. Он иногда просто ужасным бывает. Он…

— Милая, я люблю твоего отца. В нем вся моя жизнь.

— А я и не говорю, что ты его не любишь.

— Я для твоего отца все что угодно сделать готова.

— Послушай, мам…

— Ладно, расскажи лучше о себе. Как Тодд?

— Хорошо. По обыкновению, трудится.

— Это замечательно, — сказала мать. — Он настоящая рабочая лошадь, твой Тодд. А что у тебя, милая? Ты не очень устаешь на работе?

— Да нет, работа у меня легкая. Послушай, все будет хорошо — это я насчет Билли. Он повзрослеет, и они с папой поладят.

— Я знаю. Знаю. Это болезнь роста, через нее каждый мальчик проходит. Ладно. Я тебе обед готовить мешаю, а Тодд, наверное, уже проголодался.

— Хорошо. Мам?

— Ммм?

— Нет, ничего. Папа домой еще не вернулся?

— Твой отец? О нет, он на работе. Ты же его знаешь. Они с Тоддом одного поля ягоды, парочка рабочих лошадей. Когда поедете к нам на Рождество, не позволяй ему брать с собой учебники.

— Постараюсь.

— Мне так хочется увидеть тебя, милая, жду не дождусь. Скорей бы уж Рождество настало. Передай Тодду, что я его люблю.

— Ладно. Пока, мам.

— Пока. Рада была поговорить с тобой, любимая.

Сьюзен положила трубку, постояла, ожидая, когда пройдет необходимое время. Плакать она не будет, сегодня нет. Она дорвала латук, достала из холодильника помидор. Подождала еще и вернулась к обычной своей жизни, к ее размеренным движениям, к яркости не посещаемой никакими призраками временной кухни. Это моя жизнь, думала она, и сейчас я нахожусь в самом ее центре. Она резала помидор. И ни о чем другом не помышляла.

В эту ночь она и Тодд любили друг друга. Сьюзен знала, что он устал. Он был бы рад ограничиться сухим поцелуем и ускользнуть в сон. Однако сегодня была одна из ее ночей. Сьюзен прошлась ладонями по широкой спине Тодда, поцеловала ее — медленно, с растяжкой, — и он понял. Накрыл ладонями груди Сьюзен, провел губами по шее. Потом рука его скользнула под ее ночную рубашку, пальцы ласково коснулись промежности. И от этого простого, пробного касания она застонала. Супружеская жизнь и уменьшила загадочность происходившего между ними, и усугубила ее. Сьюзен видела Тодда сидящим на унитазе. Знала его зловонным и отдающим кислятиной.

Ей случалось ловить его взгляд, настолько пустой, тупой и самодовольный, что она думала: ну все, на этом мой интерес к нему и заканчивается. Этого он поправить уже не сможет. И в то же самое время сама привычность Тоддова тела наделяла его все большим числом подробностей. Какие-то частности его — перекрестья тонких волосков на животе, толстая вена на бицепсе — стали и ее личными принадлежностями, и один только взгляд на них порождал в Сьюзен прилив скорбной нежности, какой она никогда прежде не знала и даже представить себе не могла, ощущение возможности и утраты, от которого у нее слабели ноги. Теперь она верила, что ни один человек ничего о любви наверняка не знает. Любовь приходит скрытно, как ангелы, но даже когда она бездействует в тебе, ты уже переступила черту, ты уже не безгрешна. И все неоспоримости жизни Сьюзен, все единообразие ее дней пропитались ныне страхом за Тодда. Если он покалечится или заболеет, если умрет, какая-то часть ее обретет свободу, но другая, более весомая часть, которая и была настоящей Сьюзен, умолкнет навсегда.

— Ох, — прошептала она. Вот он, самый кончик, он давит на нее, проталкивается в нее.

Тодд устал. Сегодня все закончится быстрее обычного. Ладони Сьюзен блуждали вверх и вниз по мышцам его спины. Сила Тодда все еще удивляла ее. Плоть, укрытая его кожей, была так узловата, так напряжена. Ей казалось, что Тодд живет в состоянии непрестанной физической боли, которая стихает, лишь когда он спит или любит ее. Такое большое и мускулистое тело не могло не причинять самому себе боль, и, прикасаясь к нему, Сьюзен думала, что разглаживает эту плоть, распутывает ее узлы.