Человеческий фактор

— А «Дядюшка Римус» для меня последняя капля: ведь это значит, что мы за кулисами объединяемся со Штатами, чтобы помочь этим мерзавцам, насаждающим апартеид. Ваши худшие преступления, Борис, всегда в прошлом, а будущее еще не настало. Я не могу повторять, точно попугай: «Вспомните Прагу! Вспомните Будапешт!» — это было уже много лег назад. Людей заботит сегодняшний день, а сегодняшний день — это «Дядюшка Римус». Я стал черным выкрестом, когда влюбился в Сару.

— Тогда почему же ты считаешь, что нам опасно иметь с тобой дело?

— Потому что в течение семи лег я сохранял самообладание, а теперь я его теряю. И теряю из-за Корнелиуса Мюллера. Возможно, шеф по этой самой причине и послал его ко мне. Возможно, шеф хочет, чтобы я сорвался.

— Мы только просим тебя еще немного потерпеть. Конечно, начальная стадия игры всегда самая легкая, верно? Обратная сторона медали еще не столь видна, а необходимость соблюдать тайну не породила еще истерии или чего-то вроде женского климакса. Постарайся не слишком волноваться, Морис. Принимай на ночь валиум и могадон. Приезжай ко мне, как только станет тяжко и тебе захочется выговориться. Так оно будет безопаснее, верно?

— Я ведь уже достаточно сделал и оплатил сполна свой долг Карсону, разве не так?

— Да, конечно, но мы пока не можем тебя потерять — из-за «Дядюшки Римуса». Ты же сам сказал, что стал черным выкрестом.

Кэсл чувствовал себя, как больной, выходящий из анестезии после успешной операции.

Он сказал:

— Извини. Я валял дурака. — Он не мог в точности вспомнить, что именно он говорил. — Дай-ка мне виски, Борис.

Борис открыл шкаф, достал бутылку и стакан. И сказал:

— Я знаю, ты любишь «Джи-энд-Би». — Он щедро налил в стакан и заметил, как мгновенно проглотил виски Кэсл.

— Не стал ли ты перебирать, Морис?

— Да. Но никто этого не знает. Я выпиваю только дома. Сара, правда, заметила.

— А дома как дела?

— Сару тревожат телефонные звонки. Ей чудятся бандиты в масках. Сэм плохо спит — ему снятся кошмары: он же скоро пойдет в подготовительную школу — школу для белых. А я волнуюсь но поводу того, что произойдет с ними обоими, если что-то произойдет со мной. В конце концов что-то всегда ведь происходит, верно?

— Предоставь думать об этом нам. Даю тебе слово: у нас тщательно разработан маршрут твоего бегства. Если произойдет что-то непредвиденное…

— Моего бегства? А как насчет Сары и Сэма?

— Они приедут следом. Можешь нам поверить, Морис. Мы позаботимся о них. Мы ведь тоже умеем проявлять благодарность. Вспомни Блейка — мы заботимся о своих. — Борис подошел к окну. — Путь свободен. Тебе пора в твою контору. А мой первый ученик приходит через четверть часа.

— Какому же языку ты его учишь?

— Английскому. Только не смейся надо мной.

— Английский у тебя почти безупречен.

— Мой первый ученик сегодня — поляк, как и я. Наш эмигрант, не из Германии. Мне он нравится — непримиримый противник Маркса. Ты улыбаешься. Вот это уже лучше. Никогда больше не доводи себя до такого состояния.

— Это все из-за проверки, устроенной безопасностью. Даже Дэвис приуныл, а он-то совсем невинная душа.

— Не волнуйся. Я, кажется, вижу способ, на кого направить их огонь.

— Постараюсь не волноваться.

— Отныне переходим на третий тайник, и, если дело станет худо, тут же дай мне знать — я ведь и нахожусь-то здесь, чтобы помогать тебе. Ты мне доверяешь?

— Конечно, доверяю, Борис. Я бы только хотел, чтобы ваши люди действительно доверяли мне. Эта зашифровка по книге — это ведь жутко медленный и допотопный способ связи, и ты знаешь, как он опасен.

— Дело не в том, что мы тебе не доверяем. Все делается ради твоей же безопасности. У тебя дома в порядке текущей проверки в любую минуту могут устроить обыск. Вначале наши хотели дать тебе микрофишки — я не разрешил. Теперь ты доволен?

— Не совсем.

— Скажи, в чем дело.

— Я хочу невозможного. Хочу, чтобы вообще не нужно было лгать. И хочу, чтобы мы были на одной стороне.

— Мы?

— Ты и я.

— А разве мы не на одной стороне?

— Да, в данном случае… на какое-то время. Ты знаешь, что Иван пытался однажды меня шантажировать?

— Вот идиот. Наверное, потому меня сюда и вернули.

— Между тобой и мной всегда все было ясно. Я тебе даю всю информацию, какая проходит по моему сектору и интересует тебя. Я никогда не делал вид, что разделяю твою веру, я ведь никогда не буду коммунистом.

— Конечно. Мы всегда понимали твою точку зрения. Ты нам нужен только в связи с Африкой.

— Но материал, который я тебе передаю, — я должен сам решать, что это должно быть. Я сражаюсь вместе с тобой в Африке, Борис, но не в Европе.

— Нам нужны от тебя лишь подробности о «Дядюшке Римусе», какие ты сможешь добыть.

— А Иван хотел много больше. Он мне угрожал.

— Иван уехал. Забудь о нем.

— Вам будет куда лучше без меня.

— Нет. Лучше будет Мюллеру и его дружкам, — сказал Борис.

Словно маньяк, страдающий депрессией, Кэсл выбросил из себя то, что в нем набухало, нарыв прорвался, и он почувствовал безграничное, никогда прежде не испытанное облегчение.

Теперь настала очередь идти к «Путешественникам», и сэр Джон Харгривз чувствовал себя здесь, где он был членом правления, совсем как дома — не то что в клубе «Реформа». Погода стояла более холодная, чем в тот день, когда они в последний раз обедали с Персивалом, и он не видел оснований идти разговаривать в парк.

— О, я знаю, о чем вы думаете, Эммануэл, но все тут слишком хорошо вас знают, — заметил он доктору Персивалу. — Никто не станет подсаживаться к нам за кофе. Всем теперь уже известно, что вы говорите только о рыбе. Кстати, как вам понравилась копченая форель?

— Немного суховата по сравнению с той, что подают в «Реформе», — сказал доктор Персивал.

— А ростбиф?

— Не пережарен немного?

— Вам невозможно угодить, Эммануэл. Возьмите сигару.

— Если только это настоящая гаванская.

— Конечно.

— Интересно, можно их достать в Вашингтоне?

— Сомневаюсь, чтобы detente распространилась на сигары. В любом случае приоритет за лазером. Какая это все игра. Эммануэл. Иной раз я жалею, что я не в Африке.

— Не в старой Африке.

— Да. Вы правы. Не в старой Африке.

— Она навсегда исчезла.

— Я не так уж в этом уверен. Наверно, если мы уничтожим весь остальной мир, дороги снова зарастут травой и все новые роскошные отели рухнут, вернутся джунгли, племенные вожди, врачеватели-колдуны, — кстати, в Северо-Восточном Трансваале все еще есть королева дождей.

— Вы и о Вашингтоне собираетесь им это говорить?

— Нет. Но я без восторга буду говорить о «Дядюшке Римусе».

— Вы против?

— Штаты, мы и Южная Африка — такой союз просто не укладывается в голове. И тем не менее операция будет осуществляться, потому что Пентагон за неимением настоящей войны хочет играть в военные игры. Словом, я оставляю здесь Кэсла играть в эту игру с их мистером Мюллером. Кстати, он отбыл в Бонн. Надеюсь, уж Западная-то Германия не участвует в этой игре.

— А как долго вы будете отсутствовать?

— Надеюсь, не более десяти дней. Не люблю я вашингтонский климат — во всех смыслах этого слова. — И Харгривз с довольной улыбкой стряхнул с сигары наросший пепел.

— Сигары доктора Кастро, — сказал он, — нисколько не хуже сигар сержанта Батисты [имеется в виду диктатор Батиста, свергнутый в результате кубинской революции 1 января 1959 г., во главе которой стоял Фидель Кастро].

— Жаль, что вы уезжаете как раз в тот момент, Джон, когда рыбка, похоже, у нас на крючке.

— Я вполне доверяю вам вытащить ее без моей помощи… кстати, это может оказаться всего лишь старый сапог.

— Не думаю. Старый сапог сразу узнается по весу.

— Словом, я спокойно оставляю это в ваших руках, Эммануэл. И конечно, в руках Дэйнтри тоже.

— А что, если мы не придем к единому мнению?