Настоящая любовь или Жизнь как роман

Мария презрительно сбрасывает его с себя, вскакивает и начинает одеваться.

Стоя перед ней на коленях, Достоевский хватает ее за подол.

ДОСТОЕВСКИЙ (в отчаянии). Я умоляю вас! Я же после порки! Простите! Останьтесь!

МАРИЯ (нервно и пряча глаза). Извините… Я должна идти…

Оторвав от себя его руки, Мария выбегает из комнаты.

ДОСТОЕВСКИЙ. Мария!!!

С улицы слышен скрип и хлопанье калитки… Потом — лай соседских собак.

Достоевский бросается к окну и, обрушив горшки с геранью, высовывается наружу.

ДОСТОЕВСКИЙ (кричит задавленным голосом). Мария!..

Кроме собак, никто ему не отвечает.

Теряя сознание, он падает с подоконника на пол и в конвульсиях бьется головой о бревенчатую стену. Пена идет у него изо рта, глаза вылезают из орбит…

Святая Мария молча смотрит на него из угла, с иконы.

И тут же, при очередном ударе его головы о стену, сияние солнечного света заполняет экран, нестерпимое, ослепляющее [10]…

«…Он появился тихо, незаметно…

В Испании, в Севилье, в самое страшное время инквизиции, когда во славу Божию в стране ежедневно горели костры и в великолепных аутодафе сжигали злых еретиков…

Он снисходит на стогны южного города…

[где] в присутствии короля, двора, рыцарей, кардиналов и прелестнейших придворных дам, при многочисленном населении всей Севильи, была сожжена кардиналом Великим инквизитором разом почти целая сотня еретиков.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Ad majorem gloriam Dei! [11]

Великий инквизитор простирает перст свой, и взгляд его сверкает зловещим огнем; это девяностолетний почти старик, высокий и прямой, с иссохшим лицом, со впалыми глазами, но из которых еще светится, как огненная искра, блеск. Он в великолепных кардинальских одеждах.

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР. Ad majorem gloriam Dei!..

А Он появился… и проходит между людей в том самом образе человеческом, в котором ходил три года между людьми пятнадцать веков назад…

И все… узнают Его.

Он молча проходит среди их с тихою улыбкой бесконечного сострадания.

Солнце любви горит в Его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей Его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью…

Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к Нему, даже к одеждам Его, исходит целящая сила.

Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: «Господи, исцели меня, да и я Тебя узрю!»…

и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой видит Его…

Народ плачет и целует землю, по которой идет Он.

Дети бросают перед Ним цветы и поют Ему «Осанна!».

«Это Он, это сам Он», — повторяют все…

Он останавливается на паперти Севильского собора в ту самую минуту, когда во храм с плачем вносят детский открытый белый гробик: в нем семилетняя девочка. Мертвый ребенок лежит весь в цветах.

«Он воскресит твое дитя!» — кричат из толпы плачущей матери.

Вышедший навстречу гробу соборный патер смотрит в недоумении и хмурит брови.

Но вот раздается вопль матери умершего ребенка. Она повергается к ногам Его: «Если это Ты, то воскреси дитя мое!» — простирая к Нему руки.

Процессия останавливается, гробик опускают на паперть…

…в эту минуту вдруг проходит мимо собора по площади сам кардинал Великий инквизитор… Он не в великолепных кардинальских своих одеждах, в каких красовался перед народом, когда сжигали врагов римской веры, — нет, в эту минуту он лишь в старой и грубой монашеской рясе своей. За ним в известном расстоянии следуют мрачные помощники рабы его и «священная» стража. Инквизитор останавливается перед толпой и наблюдает издали [как]…

…гробик опускают на паперть к ногам Его. Он глядит с состраданием, и уста Его тихо произносят: «Талифа куми» — «и восста девица».

И — девочка поднимается в гробе, садится и смотрит, улыбаясь, удивленными раскрытыми глазками кругом. В руке ее букет белых роз, с которым она лежала в гробу.

В народе смятение, крики, рыдания…

Великий инквизитор наблюдает издали, он все видел, и лицо его омрачается. Он хмурит густые седые брови свои, и взгляд его [вновь] сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять Его.

И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что…

толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на Него руки и уводят Его.

Толпа моментально, вся, как один человек, склоняется головами до земли пред старцем инквизитором, тот молча благословляет народ и проходит мимо.

Стража приводит пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого судилища и запирает в нее.

Проходит день, настает темная, горячая и «бездыханная» севильская ночь. Воздух «лавром и лимоном пахнет».

Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик Великий инквизитор со светильником в руке медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается и долго, минуту или две, всматривается в лицо Его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит Ему: «Это ты? ты?..»

Среди глубокого мрака действительно отворяется со скрипом дверь, и юный прокурор Александр Врангель со светильником в руке медленно входит в комнату. Он один, дверь за ним тотчас же хлопает от ветра. Он останавливается и всматривается в Достоевского, сидящего на полу в скрюченной от припадка позе.

Достоевский, не узнавая Врангеля, смотрит на него в ужасе и пытается отползти прочь.

Врангель тихо подходит, ставит светильник на стол.

ВРАНГЕЛЬ (мягко и осторожно, как душевнобольному). Это я… это я… Федор Михайлович, я — Врангель…

Лицо Достоевского смягчается, он приходит в себя и плашмя растягивается на полу.

ДОСТОЕВСКИЙ (шепотом, со слезами). Где вы были? Где вы были?..

ВРАНГЕЛЬ. О, я ездил с моей богиней, с Елизаветой, на озера…

Обхватив Достоевского за плечи, Врангель пытается поднять его, чтобы перенести на кровать. Но вдруг отдергивает от него руки, подносит к глазам, видит на своих пальцах кровь.

ВРАНГЕЛЬ. Боже мой! Федор Михайлович!.. (И, взглянув на его спину.) Как? Да как они смели?! Да я…