Амулет Паскаля

Ненавижу!!!

6

Я рванула двери так, что они распахнулись и с обеих сторон ударились о стены. И замерла. Застыла на пороге в боевой стойке.

Мсье Паскаль сидел в кресле, закинув ногу на ногу.

Он был в смокинге.

В белой рубашке.

С черной бабочкой.

С лакированной тростью.

В черных лакированных туфлях.

Ну, вылитый Роберт де Ниро!

И смотрел на меня, высоко запрокинув голову.

Взглядом энтомолога.

7

Я смутилась. Даже ноги сами собой подкосились в глубоком реверансе. Нет, скорее всего — просто заболели и подкосились.

Мсье Паскаль улыбнулся.

— Ну? Что я говорил!

Тон был такой же — ироничный, весело-насмешливый — «наш», но я не смогла подыграть, как прежде.

— Мсье… — сказала я, приближаясь на дрожащих ногах. — Мсье Паскаль, я живу здесь почти год и за все вам очень благодарна. Но в последнее время…

Я хотела задать уйму вопросов, которые этот чертов цыпленок настучал в моей голове. Но он рассмеялся, перебивая меня:

— Год? Вы сказали — год!

— Год или полтора, какое это имеет значение!

— Восемь дней, дорогая моя, восемь дней! Это только девятый… И он подходит к концу… Все позади, госпожа Иголка, все позади…

«Конечно… — пронеслось в голове. — Конечно… Этот любезный господин хочет сказать, что я способна трахаться на второй день знакомства, хлестать виски — на третий, одновременно заводить и терять друзей — на четвертый, а мастерски писать — на седьмой?!!! Супер!»

— Теперь я должен вас отпустить.

— Но, мсье, я не сыграла в амулет!

— Вам не нужно играть. Я вам его просто подарю. На добрую память.

— То есть вы вот так, прямо сейчас хотите от меня избавиться?

— Нет. Но я вижу, что тут вы себя исчерпали. Недаром же вы сейчас пришли в дорожной одежде.

— О, мсье, я просто разозлилась. Извините. Я могу надеть любое из платьев! И матушкин фартук в придачу!

— Это неслучайно. Будем прислушиваться к знакам судьбы, госпожа Иголка…

У меня больше не было аргументов.

— Если так, то объясните мне все: про блокнот, про детские письма, про год, который длился «восемь дней». Вы же не хотите, чтобы я умерла от любопытства!

— Конечно… Конечно… — задумчиво пробормотал он. — Я все-все объясню. Минуты через три-четыре. А теперь у меня для вас сюрприз. Я уверен, что он вам понравится.

Мсье открыл дверь, и вошел Иван-Джон. Растерянный и печальный.

8

Дальше все понеслось таким галопом, что я только глотала воздух разинутым ртом. Ритм общения ускорился настолько, что я начала задыхаться.

— У вас есть три минуты! — решительно произнес мсье Паскаль.

Он не шутил. Мы это хорошо знали, пронаблюдав, как быстро испаряются другие гости: раз-два — и стулья пустые!

Мсье отошел в глубь комнаты.

Мы молчали.

— Мсье Паскаль, — наконец произнес Иван-Джон. — Я вас очень уважаю, ценю ваше внимание и фантазию, но… это уже переходит всякие границы.

— Две минуты! — не оборачиваясь, констатировал хозяин.

Я пожала плечами:

— Не возражай… Пожалуйста.

— Это твое окончательное решение? — спросил Иван-Джон.

— Да.

— Мы можем жить здесь… — заговорил он. — Я буду преподавать в школе… Ты уйдешь из этого дома (он гневно засопел в сторону хозяина)… Мы будем ходить в лес, в церковь… Помнишь…

— Одна!

— Да кто вы такой, черт возьми! — закричал Иван-Джон и хотел схватить меня за руку.

— Какие же вы, люди, эгоисты и эгоцентрики, — сказал мсье, подходя к нам. — Не разочаровывайте меня, Джон! Ваше время истекло. Прошу покинуть помещение. Две оставшиеся секунды вам не нужны! Все, что вы произносите, — не то. Не то…

Он сказал это так уверенно, что Иван-Джон отступил. Я знаю, он ждал моих слов. И не услышал. Я просто не могла говорить.

Хлопнула дверь…

В эти две секунды я успела бы сказать: «Я люблю тебя». И завтра мы пошли бы в наш лес…

9

Я осталась стоять посреди зала с немым вопросом в глазах.

— Запомните, госпожа Иголка: рождение и смерть — две тяжкие РАБОТЫ. Два сложных процесса в человеческой жизни, и горе тому, кто этого не понимает, относится как к фатуму или случайности. Запомните: это работа! Ее нужно выполнять достойно. Так, как это делают звери и птицы. А вы, голубушка, избрали слишком легкий путь. Он — не ваш. Я это сразу понял. Я дал вам отдохнуть — а теперь: вперед! Вы еще вспомните меня добрым словом. А если не вспомните, я не обижусь…

— Но почему я, почему я, Господи?..

— Это риторический вопрос! Его задают все без исключения — в горе и в радости. На него нет ответа…

Я опять начала задыхаться, голова кружилась, комната плыла перед глазами, силуэт в черном смокинге качался передо мной, раздваивался…

— Нет?..

— Нет. И не ищите его, как прежде не искали! Я сам не знаю.

Голос гудел во мне, как иерихонская труба, я напрягалась, чтобы различить звуки. Одновременно в голове снова зазвенели китайские колокольчики и стал проклевываться цыпленок…

— Мой выбор — случаен. Помните, что говорил Никола?..

…ола-ола-ола…

— Но знай: я смотрю на каждого и каждому отвечаю.

…аю-аю-аю…

— Как на те письма?.. — прошептала я, едва шевеля губами. Я уже ничего не видела в полной темноте. Видимо, он задернул шторы…

— Да. Стоит лишь иметь глаза и уши…

…уши-уши-уши…

— Я хочу помогать вам отвечать. Вы сами не справитесь…

— Хорошо.

…ошо-ошо-ошо…

— Давление?

— Простите, мсье?

— Давление?

— Нормализуется!

— Дыхание?

— Стабильное!

— Отключаем искусственное?

— Да. Минуты через две! Один, два, три… Вместе!

— Что вы говорите, мсье! Это — сон?!!

— Это уже сон. Она уснула!

— Хорошо. Пусть спит. Можете везти в палату!

— Реанимационную?

— Нет, можно в общую. Через час дадите два кубика!

— Поехали!!!

Девятый день

— Будете платить или как?

Я и не заметила, что лента транспортера с моими продуктами уже подъехала к кассирше. На ней лежали бутылка с йогуртом, шоколадка «Милка» и банка кофе.

— Извините, задумалась… — сказала я и протянула желтую дисконтную карточку.

Кассирша быстро сунула ее в аппарат и начала бойко выбивать чек.

— Это тоже ваше? — она указала глазами на бутылку водки, которая подкатилась под бочок йогурту.

— I don’t know… No… Seems to me — no…

— Что-что?

— He знаю… Нет… Кажется, нет… — повторила я и полезла за кошельком.

Рабочий день заканчивался, и кассирша была уставшая и раздраженная.

— Выпендривается… — тихо сказала она наблюдателю в синей форме, стоявшему за ее спиной.

Я уже уходила, когда услышала его ответ:

— Может, иностранка. Смотри, как одета…

Одета я нормально, т. е. как всегда — джинсы и футболка, но в последнее время мне делали кучу комплиментов. И это меня слегка раздражало. Особенно, когда их делали малознакомые люди. В этом я видела подвох: вдруг какой-нибудь «засланный казачок»? После того, как я вышла из больницы с романтическим диагнозом «астенический синдром», за мной присматривали. Даже врач звонил: «Как дела, голубушка? Давление сегодня мерили?» А при чем тут давление? Все были слишком деликатны. Напрасно! Я больше не боялась прямых вопросов типа: «Ну что, дуреха, больше не будешь глотать таблетки?» И я бы ответила: «Нет. Потому что я хорошо сплю и у меня прекрасный аппетит! И — уйма работы… Часы тикают…»

Я вытащила покупки из металлической корзины, вбросила их в сумку и вышла из универсама.

Летний вечер был раскрашен розовой кистью. За шоссе, за мостами, за шеренгой высоких домов, на противоположном краю реки виднелись зеленые холмы, на них величественно высились золотые купола и кресты. Я подумала о том, что я обожаю свой город. Что он — мой, что зима в нем совсем не страшная, а лето — не такое уж и знойное. Что мир все же мудро устроен — как матрешка! — каким-то чудаком. А я защищена, потому что меня, как моллюска, у которого нет кожи, надежно оберегает множество тысячелетних наслоений…