Самая-самая, всеми любимая (и на работе тоже все окей)

Но ничего не происходит. Разве что я осознаю, что должна ценить каждую секунду своей жизни. Причем сейчас. Не потом, не когда-нибудь. Здесь и сейчас.

Я отправляюсь прямиком к Микке. Набираю код домофона, несусь вверх по лестнице и звоню в его дверь. Никто не отвечает. Я опять набираю его мобильный. Включается автоответчик. Я сажусь на лестнице и жду. Через какое-то время свет автоматически гаснет. Кнопка выключателя светится в темноте. Я так и сижу на лестнице, слушая, как шумит вода в трубах, кто-то ходит в деревянных башмаках и какая-то баба громко смеется в своей квартире. Мама отпустила меня с поминок. Мне обязательно нужно увидеться с Микке. Сейчас же. Немедленно.

Где-то раздается телефонный звонок. Никто не отвечает. В квартире Микке вдруг включается музыка. Я встаю и прислушиваюсь, приложив ухо к щели почтового ящика. Слышатся шаги. Как странно. Я опять звоню в дверь. Прислушиваюсь. Тишина. Я нажимаю на кнопку звонка и держу: дзыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы ыыыыыыыыыыыыыыынь!

Дверь распахивается.

Я вхожу в квартиру.

Пытаюсь его обнять.

Он отстраняется.

Мы стоим в коридоре на расстоянии вытянутой руки и смотрим друг на друга. Я не знаю, с чего начать. Так мы и стоим, наверное, целую минуту, уставившись друг на друга.

— Почему ты не пришел?

— Белла…

— Ты что, забыл, что это сегодня? Я все похороны сидела и ждала, что ты придешь. Специально оттягивала начало до последнего, потому что была уверена, что ты вот-вот примчишься, ведь ты обещал прийти, чтобы меня поддержать и…

— Понимаешь, я…

— Я всю церемонию просидела, вывернув шею в другую сторону, ты ведь знаешь, как я ненавижу похороны, а сам даже к телефону не подходишь! Ладно, я понимаю, у тебя сейчас много работы в театре, но…

— БЕЛЛА! Ты дашь мне хоть слово сказать?!

Я умолкаю. Вытираю слезы, льющиеся по щекам, тыльной стороной ладони. Микке отводит взгляд. Вздыхает.

— Ты же мне слово не даешь вставить!

— Извини. — Я подхожу к нему и обнимаю за талию. — Просто мне и без того плохо, а тут еще ты меня так расстроил. Ты же сказал, что…

— Мы можем хоть часами обсуждать, как я ужасно с тобой поступил и все такое прочее, но только не сейчас, давай встретимся сегодня вечером, я сейчас несколько занят, так что было бы лучше, если б ты…

— Ах, так ты хочешь, чтобы я ушла?

— Слушай, ну что ты драматизируешь, у меня просто сейчас нет на это времени, и я…

— Ладно. Понятно. Спасибо. Большое спасибо. Я ухожу.

Я открываю входную дверь. Микке облегченно улыбается. Я снова закрываю дверь.

— Ну уж нет, черта с два! Ничего не понимаю!

Что-то здесь не так, придется тебе объяснить все сейчас. Мне не по себе, когда ты такой, Микке.

— Слушай, Белла, у меня важная встреча, человек должен прийти с минуты на минуту, и твое присутствие здесь будет явно лишним. Я тебе позвоню, как только он уйдет, это американский продюсер того фильма, ты же знаешь, как это для меня важно. Это займет не больше часа. Потом я сколько угодно готов тебя утешать, если хочешь, поедем с тобой в церковь.

Кто-то нажимает снаружи на дверную ручку. Дергает дверь. Микке застывает.

Дзы-ы-ы-ы-ынь!

— А вот и он. Ну открывай же.

Дз-ы-ы-ы-ы-ынь!

Кто-то открывает дверь своим ключом. Входит женщина в пальто с меховой оторочкой, ее вьющиеся волосы аккуратно уложены. Лизелотта. Она смотрит на меня. Потом на Микке. Удивленно приподнимает бровь.

— Привет, Лизелотта, — говорит Микке. — С приездом. Входи. Давай я возьму твое пальто.

Он берет плечики и вешает ее пальто. Она смотрит на меня.

— Э-э, ты же знаешь Беллу?.. Она как раз собиралась уходить… Пока, Белла! — говорит он и обнимает меня, успев прошептать на ухо: — Белла, только не надо никаких сцен. Просто уходи, я тебе потом все объясню.

Микке открывает входную дверь, нетерпеливым жестом предлагая мне выметаться. Лизелотта стоит, не двигаясь, и смотрит на нас. Микке цедит сквозь зубы:

— Она сейчас уйдет.

— Дорогой, а что здесь вообще происходит? — спрашивает Лизелотта.

— Ничего, она вечно таскается за мной по пятам в театре, а тут я сдуру впустил ее в дом, но она сейчас уйдет. Сию же минуту. Не волнуйся, — говорит он, целуя Лизелотту в лоб. — Белла, уходи.

Я берусь за дверную ручку. Открываю входную дверь. Оборачиваюсь и смотрю на них. Набираю воздуха в легкие и говорю Микке:

— И все это время ты бесстыдно врал мне в глаза? Что же ты за человек-то такой! Значит, все это было вранье?!

Микке ухмыляется и отвечает:

— Я же всегда говорил, что люблю женщин. Только не делай вид, что для тебя это неожиданность, Белла.

Я ору ему прямо в лицо:

— Да как же ты мог?! Ну ты и сволочь!

Он криво усмехается:

— Милый Аллозавр, держи себя в руках. Кому-кому, а тебе не пристало быть такой щепетильной, Белла. Уж не ты ли наплела всему Драматическому театру, что ты профессиональная акробатка, в то время как сама… как там выразилась твоя мама? Ах да — шнурки завязать не можешь без того, чтобы не запыхаться.

Нужно прийти в Драмтеатр ровно без минуты десять, чтобы не пришлось ни с кем разговаривать. Пойду прямиком к Бустрему, и все с ним решу. Лучше всего было бы, чтобы кто-нибудь другой выполнил акробатические номера в моем костюме, так, что никто бы ничего не заметил. Я не спала всю ночь. Хотя ведь может же быть, что Лизелотта никому не рассказала о моем обмане? Да нет, наверняка рассказала. Но если я успею поговорить с Бустремом до того, как меня выведут на чистую воду, он мог бы сказать: «Да, я в курсе, но мы с Беллой все решили».

Где-то около половины шестого утра мне надоело ворочаться с боку на бок, и, надев кроссовки, я отправилась в парк Лиль-Янсенскуген. После того как я трижды одолела убийственный подъем, на меня вдруг что-то нашло. Я свернула с дорожки на поле, покрытое заиндевевшей травой, и взяла разгон. Я и сама не успела понять, что сделала. Кульбит. Кулубук через стул, только без стула. Я сделала кульбит на траве, и это было совсем не сложно. Мун-кик, только приземлилась не в ту сторону. У меня получилось!

Лишь бы успеть переговорить с Бустремом, и, возможно, у меня еще есть шанс! Остальное можно решить потом. Сегодня выходит Бергман, так что там и без меня хлопот навалом. Никто обо мне и не вспомнит.

Я открываю тяжелую дверь служебного входа. Девушка за стойкой выглядит как обычно, листает какую-то папку. Хорошо. Я прохожу мимо на несгибающихся ногах, делая вид, что меня нет.

— Привет, Белла, — говорит она.

— Привет, — отвечаю я, открывая дверь на лестничную площадку. Уф…

Я слышу, как она кричит вслед:

— Белла, тебя срочно к директору вызывают!

Я останавливаюсь. Оборачиваюсь и иду к лифтам. Поднимаюсь на последний этаж. Лифт останавливается на каждом этаже. Иду по коридору до самого конца. На ковровом покрытии огромного углового кабинета директора с видом на весь Стокгольм стоят два человека с крайне серьезным выражением лица.

— Да, Изабелла, печальная история, — произносит директор театра, закрывая за мной дверь.

Сесть мне не предлагают. Мы стоим посреди большой комнаты. Веса Сааринен горестно вздыхает:

— Вы знаете, о чем мы хотели с вами поговорить?

— Да… я немного запаздываю с репетициями трюков, но…

— Это правда, что вы солгали о своем образовании, Изабелла? — спрашивает директор театра.

— Да. Но я…

— Вы же понимаете, Изабелла, что после этого не можете оставаться в театре.

Он протягивает мне какую-то бумагу.

— С этой минуты вы уволены, — продолжает директор.

— Ингмар не желает с тобой встречаться, — добавляет Веса, пока я подписываю заявление об увольнении. — Вот твои вещи из гримерной. — Он протягивает мне полиэтиленовый пакет. «Добро пожаловать в театр!» — написано на нем большими буквами.