Роман с пивом

— Ваш билет, пожалуйста.

И только тогда вскочить и ринуться к двери.

У дверей стояли два контролера, широко расставив ноги, как на занятиях по карате, и всем своим видом показывали, что через них не прорвешься. Да никто и не прорывался, что-то странное было в них, в этих разномастных работниках общественного транспорта, и не только давящая на горло синева форменного воротника, но и что-то безусловное. Трамвай двинулся дальше. Маршал втиснулся меж двух бойцов билетного фронта и посмотрел на остановку, Жира усиленно размахивал руками, наконец каким-то образом удалось понять смысл его посланий, который заключался в том, что они приедут на следующем трамвае.

Потом пришлось покопаться в кармане в поисках удостоверения, найдя, протянуть его вперед, как-то сегодня на удивление часто пришлось его показывать. Контролеры подчеркнуто внимательно покрутили его, посмотрели, только что на зуб не попробовали, хотя вполне могли бы, но потом их энтузиазм в отношении удостоверения пропал, и они с нескрываемым удовольствием стали выписывать штраф. После того как они перенесли все желаемое на бумагу, им захотелось возыметь еще и цену билета. Но денег как нет, так и не было. На что они сказали, что в таком случае это означает, что придется выйти на следующей остановке.

Следующая остановка прошла в размахивании бумажками. Правда, контролеры не стали приказывать водителю, чтоб он остановился, и силой высаживать безбилетника, напротив, они все перешли в начало вагона и стояли там, у передней двери, самодовольно улыбаясь, оставив его стоять столбом посередине вагона с многочисленными бумажками в руках. Трамвай дернулся, и, чтобы не упасть, пришлось обеими руками схватиться за ближайший поручень, естественно, удостоверение и выписки разлетелись по всему полу, и пришлось их собирать, а когда наконец удалось подняться после всех этих испытаний, в голову литрами ударила кровь, а тут еще и полураздетые отпрыски стали показывать пальцем, шептаться и хихикать где-то там, в самом конце вагона, в общем, всячески обращали на данное происшествие свое самое пристальное внимание.

Наконец подъехали к следующей остановке. Это был железнодорожный вокзал. Контролеры тоже вышли, сгрудились плотной кучкой под козырьком и заливающимися голосами стали рассказывать что-то веселое. Маршал постарался незаметно проскользнуть мимо и отойти подальше, остановился около пыльного, почти черного ограждения, которое отделяло остановку от проезжей части, и уставился на свои ботинки, которые вдруг стали казаться невероятно занимательными.

Позднее, когда потупленный взор удалось на некоторое время оторвать от ботинок, ему предстала широкая сцена, озаренная алым светом косого вечернего солнца, на которой было так много народу, что аж дыхание перехватило. Люди приходили и уходили, подходили ближе и проходили мимо, и, несмотря на вечерний час, все они несли в руках что-нибудь подчеркивающее осмысленность их существования в предложенных условиях, — рюкзак, чемодан, портфель, пакет или просто узелок, и все это ужасное присутствие и ответственное отношение к предметам по своей потенциально-обличительной составляющей было столь невыносимо, что пришлось тут же вернуть взор к ботинкам.

И так как он вынужден был стоять там, да к тому же еще и дернуло взглянуть на толпы вокруг, пришлось смириться и с последующей инвазией. Какой-то лысый чувак в длинной рясе тут же пристал, пытаясь всунуть какую-то книгу. Говорил, что хочет ее подарить. Конечно, там была зарыта какая-нибудь подстава, но играть в его игры как-то не было настроения, хотелось просто закрыть глаза, заткнуть уши и тихонько завыть.

А тот все стоял и стоял, и тыкал в грудную клетку острым углом своей печатной продукцией.

— Спасибо, не надо, — сказал Маршал.

— Нет, ну правда, — заныл чувак и стал махать своей книженцией прямо перед глазами.

— Нет, ну правда, чесслово, я сейчас не могу, понимаешь, у меня и так сегодня тяжелый день, понимаешь.

— Мудак, — сказал лысый, провел рукой в воздухе, словно что-то стирая, по-видимому, это был знак осуждения, и пошел дальше к остановке приставать к другим бедолагам.

Как только удалось избавиться от приставалы, к остановке подкатил следующий трамвай, он подъехал как-то очень резво, водитель был, очевидно, лихач. Из задней двери выполз Хеннинен, а Жира с пакетами вышел из средней, сначала даже показалось, что так оно и задумано, но на самом деле они просто потеряли друг друга из виду. Жира подоспел первым и сказал, что дорого обошлась поездочка-то, Хеннинен устало подошел следом, он никуда не смотрел и никак не прокомментировал ситуацию, похоже, что он вообще решил больше не заикаться в адрес госслужащих.

Оба остались стоять там же в этаком подвешенном состоянии, потом Жира решил немного осмотреться и сказал:

— Опана, а эти все еще здесь, то есть там.

Они все еще были там. Стояли по-прежнему в углу под козырьком, веселились и размахивали руками во все стороны. Народу на остановке все прибывало, все кучковались на другой стороне, видно, тоже на каком-то подсознательном уровне недолюбливали контролеров, а ведь вполне приличные с виду люди.

Снова подъехал трамвай.

— Это уже наш? — спросил Маршал. — Или наш ли уже это?

— Сейчас посмотрим, — сказал Жира и стал вглядываться так внимательно, что можно было подумать, будто он слабовидящий, но контролеры смотрели на него спокойно и безучастно, и по их поведению нельзя было сказать, что они собирались сесть в этот трамвай.

Внимательно изучив обстановку, Жира скомандовал, мол, двигаем. Сам он выдвинулся первым, за ним Маршал, Хеннинен неохотно потянулся следом. Как только процессия достигла задней двери, контролеры мгновенно собрались и все как один ринулись к средней.

— Твою мать, — сказал Хеннинен, — едрить твою налево.

Неожиданный выпад контролеров привел к тому, что Жира стал отступать к противоположному краю остановки, туда, где начиналась проезжая часть, проделывал он это полубоком, мелкими шажками и почти неосознанно, что, скорее всего, было следствием невозможности принятия быстрого решения относительно способа и направления, развернуться и идти либо пятиться задом. Маршал шел следом, Хеннинен с самого начала не успел подойти близко к дверям, конечно, если расстояния на отрезке в два с половиной метра можно вообще делить на близкие и далекие. Контролеры, однако, заметили маневры противника и тоже стали отступать, со стороны это, наверное, выглядело, как некая хореографическая композиция, по крайней мере им было очень весело.

Трамвай уехал. Контролеры грациозно удалились в свой угол, а на остановку снова стал прибывать народ. Хеннинен решил опереться на ограждение, вымазал руки в черной густой пыли, покрывавшей перила, и, разозлившись, стал яростно вытирать руки о штаны.

Жира внимательно следил за движениями Хеннинена, как будто в них крылся какой-то глубинный смысл. Он подумал и сказал:

— Да уж.

— Я правда, блин, уже на пределе, — устало произнес Хеннинен. Потом поднял глаза и еще раз добавил: — Все.

— Ну конечно, — сказал Маршал. — То есть меня, конечно, тоже все здесь затрахало, но я одного не понимаю, какого хрена ты выпендриваешься, ведь меня же оштрафовали, а не тебя.

— Да, да, — вздохнул Хеннинен.

— И что будем делать? — спросил Жира.

— Подождем другого трамвая, не один же он на свете.

— Да не могу я больше, ептить, не могу. Я хочу обратно, я не могу здесь.

— Чего это вдруг с ним? С вами что, случилось что-то по дороге?

— Да фиг его знает, — сказал Жира и посмотрел на Хеннинена, так серьезно, насколько умел. — Ты же сам первый все это предложил.

— Нах, — сказал Хеннинен, — я хочу обратно.

— Похоже, это никогда не кончится.

— Ни это, ни то, — согласился Маршал. — Ептить, сам не понял, что сказал.

После чего Хеннинен заявил, мол, вы как хотите, можете ехать, можете оставаться, и как бы в доказательство своей решимости вытащил из кармана помятую пачку сигарет, порылся в ней пальцем и вытащил на свет последнюю сигарету. Она сломалась. Он со злостью швырнул ее на землю, смял пачку в руке, и так и стоял, обидевшись и сжимая в кулаке жалкий комок серебристой бумаги, как будто это был его единственный талисман.