Бульвар Постышева

— Ты это сам придумал?

— Нет, конечно! Что-то прочитал, что-то услышал, что-то, конечно, сам додумал. Но, в принципе, по-моему, близко к истине. А? Что скажешь?

— Балбес ты — вот что я скажу. Одно слово, ты — бал-бес. Напридумывает всякого и гоняет сам с собой. Лечиться не пробовал?

— Только не говори, что ты меня наградила гонореей!

— Дурак!

— Дурак у меня знаешь где, малыш? Я же, скажу не скромно, но скажу — мыслитель. Зайчонок, я — типа, Спиноза! Твой друг — Спиноза. Гордись! Как тебе мои мыслишки? Интересно?

— Заноза ты, а не Спиноза. Перестань говорить мне гадости, пожалуйста! Противно, даже!

— Спиноза — разве это гадости?

— Я про гонорею. Нет у меня никакой гонореи! И не было никогда!

— Это хорошо! А ты — завелась?! Чего ты завелась? Когда я тебе о Великом и Вечном толкую, ты говоришь — балбес. Когда я говорю, как балбес — ты опять недовольна. Что мне делать, милая, если тебе не нравятся мои размышления? Заткнуться на веки?

— Нравятся. Но мне кажется, что ты слишком много думаешь.

— Много думаю? Это плохо? Я не понял.

— Не знаю. Нет, хорошо, конечно. Я не в этом смысле, извини. Я, просто, тебя не всегда понимаю. Ты, правда, интересно рассказываешь. Но я ещё не все понимаю. Слишком быстро и много сразу — не успеваю всё переваривать. Прости. Продолжай, пожалуйста.

И она привстала, протянула руки к нему, извиняясь, виновато, по-детски смотрела в глаза.

— Ладно, живи, бестолочь, — улыбнувшись, ответил он. — А ты знаешь, что из всех живых существ, только дельфины, как люди, занимаются сексом для удовольствия?

— Нет! Правда? — удивилась Юлька.

— Вот! Эта информация — по тебе! Как ты сразу встрепенулась! Какой интерес в твоих бесстыжих глазах! Хорошо, хочешь, я только про это и буду рассказывать?

— Нет. Перестань. Я, правда, больше не буду…. А про дельфинов, ты всё придумал?

— Нет. Какая разница? Где-то читал. Или слышал. Не помню. Ладно, пошли домой.

Они медленно спустились с утеса, попугав по дороге наглых свистящих сусликов.

Вернувшись на базу, попили, помылись и в койку свалились. Любовь, несомненно, до изнеможенья, а что ещё делать? — до изнеможенья, чтоб после свалиться, забыться, задрыхнуть. В прохладе, под простынёю, обязательно голым, обнявши подругу, приятно задрыхнуть, чего не задрыхнуть? Они и задрыхли — устали, намаялись и находились. До ужина в сонную мглу провалились.

«Любимое дело», как пишут в буклетах.

Уже вечерело. Архип тихонько поднялся, чтобы не разбудить сладко дремавшую Юльку. (Девчонки в её возрасте всегда долго и симпатично спят, особенно, если почти не укрыты.) Взял ветровку, на всякий случай, и вышел на воздух. Тишина — ветра не было. Жара спала. От нечего делать, Архип пошел к месту костра и развалился на удобных, сделанных из бревен, лавках со спинками. Вечером, как стемнеет, наверняка, здесь опять будет костер (конюх с охранником уже натаскали дров), а пока прохлада в тени смолистой, толстой лиственницы. Архип достал из кармана ветровки блокнот (он всегда теперь носил с собой блокнот и карандаш), начал царапать нечто, что пришло в голову на утесе. Увлекся.

— Здорово, брат! — неслышно подошел здоровый мужик — «Загубленная молодость», как его про себя окрестил ещё вчера Архип.

Архип поднял глаза.

— Здорово.

— Что пишешь?

— Я даже не слышал, как ты подошел. Увлекся, извини.

— Бывает. Оперу пишешь?

— Оперуполномоченному, — отшутился старым анекдотом Архип.

— Опер сказал про всех написать? — мужик дал понять, что и он этот анекдот знает, поэтому так и спросил. Засмеялся.

— Верно.

Архип закрыл блокнот. Положил в карман ветровки.

Мужик присел рядом. Протянул банку пива Архипу.

— Будешь?

— Спасибо. Меня, кстати, Архипом зовут.

— Знаю, мы с тобой раз пять вчера знакомились. Юрий.

Мужик протянул руку.

Архип пожал.

— Будем знакомы ещё раз. Теперь не забуду. Вчера выпили много.

— Бывает.

«Тыщщщьььььь» — прошипели баночки, открываясь!

«Чокнулись», выпили.

— Как отдыхается?

— Нормально, — Архип, предложив сигарету Юрию, закурил вместе с ним от одного огонька.

Выпустили дым одновременно и смачно. Развалились с пивом и сигаретами в руках. Вытянули ноги. Красота! Расслабились на какое-то время. Помолчали. Красота, всё-таки!

— Вадик говорил, что ты книги пишешь, — Юрий повернулся к Архипу.

— Слушай его больше — музыканта.

— Понятно, — улыбнулся Юрий.

Архип слегка выпрямился, глотнул пивка, затянулся:

— Пишу маленько.

— Писатель, значит.

— Громко сказано. Повествователь, скорее.

— И о чем повествуешь?

— Да так — ни о чем, ерунду всякую, что в голову придет. Фиксирую на бумаге, потом друзьям даю, чтобы в туалете им было чем заняться. Не слушай его.

— Ясно. Он так и говорил…

— Про туалет?

— Нет, — Юрий опять улыбнулся. — Про то, что ты будешь отбрехиваться от писателя.

— Да, какой я…? А, впрочем, спасибо — приятно слышать, — Архип улыбнулся в ответ. — Мы вчера с тобой одну тему затронули, я сегодня аж в пять встал, чтобы её обмозговать.

— Ну и как?

— Нормально. Думаю, ты прав. Точное замечание — для мысли много места в любой обстановке. Ты — прав! Но на воле — лучше!

— Ещё бы! Знаешь, сколько я нагонял? Как две жизни прожил. Лучше тебе и не знать.

— Много было времени?

— Достаточно, — и Юрий задумался, вспоминая что-то.

Архип понимал, что не корректно задавать такие вопросы, раз человек не хочет на них отвечать. И он перестал задавать. Снова откинулся на спинку лавочки-бревна и принялся за пиво. Но надо же было о чём-то говорить — не сидеть же и молчать? Человек сам подошел, пивом угостил…

— Ты сам-то был там? — неожиданно спросил Юрий.

Архип понял, что значит «там».

— Нет. С чего ты взял? В том смысле, о чём ты спрашиваешь — нет. Но так — бывал. А с чего ты взял, что я должен был там быть?

— Так, показалось.

— Нет, не был.

— Я серьезно.

Архип затянулся. Как сказать человеку, если он серьезно? Хорошо, поговорим.

— Серьезно. Родственники и друзья у меня долго были в той системе. Приходилось часто бывать. Понимаешь?

— Да, понимаю. Эта система ни только с той стороны забора. Если уж прихватит — так всех сразу. И с этой стороны, и всю семью, и друзей и родных. Моя, вон тоже, сколько ждала, приезжала, плакала, — и он кивнул в сторону веранды, где о чем-то щебетали, покуривая, женщины. — Дождалась.

— Повезло.

— Не говори. Она у меня классная!

Архип допил банку.

— Сейчас, я ещё принесу, — сказал он. — У меня в холодильнике есть. Холодненькое! Будешь?

— Давай.

Архип сходил за пивом.

Открыли ещё по одной. Ещё закурили.

— Встреча с интересными людьми у костра, как говорится, — заметил Архип.

— Не говори.

— Вы-то так, с семьей, чисто, отдохнуть приехали? — чтобы поддержать беседу, нужно спрашивать о чем-то.

— Да. Надоело в городе. На природе душа отдыхает. — Юрий искренне наслаждался отдыхом. — Отпуск.

— Понятно.

— На рыбалку-то ходил?

— Нет. Я так приехал — побездельничать. С подружкой бродим по берегу, камушки кидаем.

— Ясно. А я сегодня утром сходил. На щуку.

— Ну, и как?

— Да нет ни хрена, не ловится.

— Крокодил не ловится, не растет кокос?

— Не говори.

— Туда, в конец Мухора надо ехать — там рыбалка хорошая, — Архип махнул в сторону Мухорского залива, который остался под тем первым перевалом, с которого они с Юлькой вчера увидели луч прожектора. — Был там?

— Был. Мы там рыбачили. Да, там хорошо хватает. Но раньше лучше было — баз кругом понастроили, народу, как на Карла Маркса.

— Не говори, — и к Архипу приклеилось это выражение.

— Я же тоже так — в охоточку. Блесну покидать, пивка попить на бережку, побродить по камушкам. Так-то я не рыбак. А чем ещё заняться? Кидай себе, да кидай. Красота. Воздух изумительный. Хорошо на природе…