Книга теней

— Вы, что же, лингвист?

— Нет, я… ветеринар.

— А животных держите каких-нибудь?

— Держал многих. Но всех отпустил на свободу. Кроме одной собаки. Ее зовут Анатолий.

— Почему же Анатолий?

— А она на Анатолия похожа. Но ее сейчас нет дома. Она к Игорю пошла.

— Игорь это тоже собака?

— Игорь — это человек. Маленький человек, восемь лет ему. Он с первого этажа. У него нет собаки. Только родители, но злые. Они не дают ему завести собаку. Поэтому, когда родители уходят, я посылаю к нему Анатолия. Стоит только родителям появиться на углу Сивцева Вражка — моя собака моментально возвращается сюда как ни в чем не бывало. До сих пор ни разу не попалась.

— А какой она у Вас породы?

— Шут ее знает. Разной. Как-то мы с ней… не думали об этом. Скаучная материя. Вот вы, скажем, какой породы?

— Человеческой, — сострил, что ли, Петр.

— А она собачьей, — исчерпал вопрос Станислав Леопольдович и добавил: — Вы не нервничайте сейчас… Потом нервничать будем. А с Анатолием я Вас за чаем познакомлю. Он чай любит пить — из блюдца. Чай должен быть горячий и сладкий. Я бы Вас еще с кроликом познакомил, его звали Козлов. Но он ускакал в лес и теперь живет там. Наверное, в качестве зайца. Однако я устал держать чайник в руке.

Поставив чайник на стол, Станислав Леопольдович подошел к платяному шкафу, приоткрыл его и достал две чашки — себе средних размеров желтую, а гостю большую зеленую. Потом подмигнул и, запустив руку в недра шкафа, извлек из недр этих крохотную бутылочку без наклейки. В бутылочке, как следовало из его пояснений, был прекрасный ликер, который вот уже много лет сохранялся для какого-нибудь хорошего гостя.

— Знаете, сколько он ждал Вас?

— Наверное, очень долго, теперь таких не выпускают.

— Пожалуй. Мне подарили этот ликер в 1798 году. — Станислав Леопольдович усмехнулся. — С тех пор никто так и не заходил ко мне в гости. М-м… шутка.

Ликер он поставил на стол, к чайнику и чашкам. Потом принес из кухни чайник побольше, блюдечко с нарезанной плюшкой, банку варенья, масло и вазочку, на дне которой лежали две карамели без оберток.

— Кажется, больше ничего нет к чаю. Я бедно живу, видите ли.

— Это грустно, что бедно, — отнесся Петр.

— Да нет! Жить надо бедно. Впрочем, Вам трудно понять… не будем об этом.

— Почему же трудно… мне не трудно понять, я…

— Одеты Вы очень модно — пардон, что воспользовался паузой!

— А надо как? — Петр приготовился к конфронтации.

— А надо — никак. Чтобы не быть иллюстрацией места и времени… это привязывает и лишает свободы. — Станислав Леопольдович разливал чай.

— Я не понимаю, — сказал Петр.

— Я предупреждал, что Вам будет трудно понять. Вы молоды — немножко слишком. Это пройдет.

— К счастью, — пошутил Петр.

— К счастью, — очень серьезно и чуть ли не холодно повторил Станислав Леопольдович, от чего у Петра засосало под ложечкой. — Вы вот… чай пейте — с этими, как их… яствами. И сейчас будем открывать ликер.

Пробка на бутылочке оказалась притертой — Петр никогда не видел ничего подобного на посуде такого назначения — и не поддавалась.

— Можно я попробую? — предложил он, покрутил бутылочку в руках, потряс ее, подергал за пробку. Пробка не поддавалась. — А тогда надо подержать ее под горячей водой — и легко будет открыть.

Станислав Леопольдович проводил его в кухню к огромному мраморному умывальнику и стал лить на горлышко бутылки кипяток из чайника, однако никаких перемен не обозначалось. Петру начинала уже надоедать вся эта возня вокруг ликера, тем более что он и вообще-то ликеров не любил, так что оценить достоинства данного «прекрасного ликера» все равно бы не смог.

— Но это действительно прекрасный ликер, — возразил Станислав Леопольдович, читая мысли Петра, и улыбнулся: — Надо же, досада какая!..

И Петру сделалось его жалко: смешные они люди, старики, и трогательные с этими своими «цацками» — ликерами незапамятных времен и прочее, и прочее… «Бахнуть ликер об умывальник мраморный — и дело с концом. Чтобы уж никаких больше проблем», — подумал Петр, неловко эдак повернулся и — бах!… Бутылочка выскользнула и, ударившись об угол умывальника, разлетелась вдребезги. Крохотная липкая лужица со странно правильными очертаниями («загустел ликер-то…») нарисовалась возле туфель Станислава Леопольдовича, который произнес: «Так-ну-и-ладно» — и, покачав головой, проследовал в «зало».

Петр поплелся за ним. Он устал уже бесконечно: надо как-нибудь отсюда… что-то тут неловко все и ни к чему… зря я вообще сюда и так далее, — тускло обозначалось в его голове. Между тем опять сели за стол. Молчали. Петр не поднимал глаз и вдруг ни с того ни с сего произнес:

— Ужасна, ужасна жизнь.

— Вы полагаете? — безобидно, вроде бы, начал Станислав Леопольдович, а закончил обидно: — Просто, видите ли, как аукнется… Относитесь Вы к ней ужасно — вот она и ужасна для Вас.

Петр смолчал, восприняв это заявление как обиду по поводу разбитой бутылочки.

— Да бог с ней, с бутылочкой, — не в первый раз уже поймал его мысль Станислав Леопольдович. — Не о бутылочке я вовсе.

— А о чем Вы вовсе? — без интереса спросил Петр, уйдя уже в сердце своем из этого дома.

— О чем? Да вот… ушли Вы отсюда, например, рановато: не все еще случилось. Ситуация, так сказать, не исчерпана — она, я полагаю, начала только вырисовываться, а ведь интерес в подробностях… или как по-Вашему?

«Никак», — хотел сказать Петр, но опять смолчал, потому что до конца не понял, о чем он, Станислав этот Леопольдович.

— Люди живут быстро. Вы не замечали? — продолжал раскачивать его тот.

— Быстро — это… это Вы что имеете в виду? — разговор надо было поддерживать, а чай, между прочим, остывал, и чая, между прочим, хотелось. С плюшкой. И с вареньем.

— Вы пейте — с плюшкой и с вареньем, а я в виду вот что имею…

— Вы телепат? — не выдержал Петр.

— Телепат, — скучно согласился хозяин, — или, — веселее продолжал он, — просто немножко более внимателен… медлителен, я хочу сказать, чем Вы.

Петр пил чай.

— М-да… внимателен и медлителен. Впрочем, на самом деле и я недостаточно внимателен и медлителен, раз успел уже Вас запустить. Угу, — кивнул он на опять не понявший реплики взгляд Петра. — Я запустил уже Вас. Я допустил, что Вам сделалось со мной — ну, тоскливо, скажем. Не протестуйте, голубчик, — к чему протестовать? А между тем фокус-другой я бы мог Вам показать — дело, как говорится, нехитрое. Но это, видите ли, слишком уж немудрящий путь, мне стыдно таким путем идти к сердцу Вашему. Да и не надо Вам, чтобы таким путем… Вы же человек тонкий, а?

— Толстый, — сказал Петр.

— Запустил. — Станислав Леопольдович пожевал нижнюю губу и сказал себе: — Хотя… это у Вас уже рефлекторное, пожалуй.

— Что — рефлекторное? Было бы хорошо, если бы все-таки как-нибудь менее загадочно. — Петр пил чай.

— Вы воспитанный мальчик, — без насмешки заключил хозяин. — В самом деле, Вы очень деликатно сделали мне замечание. Деликатно, но зря. Я ведь не стремлюсь к загадочности — я всего-навсего переоцениваю уровень нашего… ну, взаимопонимания, что ли. И опускаю некоторые слова — вроде бы, сами собой разумеющиеся. Отсюда получается загадочность, как Вы изволили это квалифицировать. Ну ладно. А можно Вас попросить, Петр… Пожалуйста, относитесь ко мне хорошо — или хотя бы без враждебности.

— Но я хорошо… — начал Петр и осекся. Вдруг сделалось ему не по себе — сразу как-то не по себе. Он вскинул глаза на Станислава Леопольдовича и спросил: — Почему мы быстро живем? Что значит «быстро»? — И, спросив, понял уже смысл этого «быстро» и даже поежился: он знал теперь, о чем речь, — правда, в общих самых чертах.

— Вот-вот-вот, задержитесь на этом своем ощущении, задержитесь — стоп. Быстро мы живем, мальчик. Если бы мы жили не так быстро, мы могли бы заметить кое-что… кое-что интересное. Но мы действуем как бы наизусть, то есть пробегаем нашу жизнь, проборматываем, не вдаваясь, что называется, в частности, в подробности каждой ситуации, которую посылает нам судьба. Дети так читают стихи — зная уже наперед, что там дальше, и галопом скача к финалу: буря-мглою-небо-кроет-приумолкла-у-окна-своего-веретена. Нам, конечно, будут даны и другие жизни… много других жизней, поскольку с первого раза трудно все рассмотреть и расслышать, но ведь каждая ситуация уникальна и не обязательно повторится из жизни в жизнь. Схема повторится — детали не те, детали повторятся… даже одна деталь, глядь — схема другая. Так что очень желательно осмотреться, помедлить… вкус, я бы сказал, ощутить. — И Станислав Леопольдович принялся долго-долго дуть на чай, уже остывший чай в своей чашке.