Fuckты

Но почему тогда я смогла остановиться, а она нет? А ведь этот факт чернильным пятном опорочил белоснежный лист нашего взаимопонимания. Исчезло доверие — теперь я не верю ни единому ее слову. Интуитивно.

В душе каждой девушки живет шлюха, мразь и маленькая девочка. Конечно, при наличии этой души. С ней нужно быть аккуратнее. Она как желание. Желания — опасность, они сбываются и заставляют жалеть об этом. Душа тоньше — она теряется, ее забирают встреченные и встречные. А еще ее можно продать.

Да, что это я? Я же снова вру.

Мне нужно возвращаться на кухню. Прощай, моя ложь, я скоро к тебе вернусь.

Я нацепила дежурную улыбку и смело произнесла: «Через минуту я буду опять старше тебя на год. И так каждый раз. Уже надоело», — мы как-то по-детски рассмеялись, глупо так, наигранно, до противного фальшиво. Сидим и прикидываемся, что дружим.

Черная Nokia пропела саундтреком к «Грязным танцам-2». Звонил Алек Романович. Первый. Это был один из редких периодов нашего общения, когда мы постоянно набирали семь цифр, соединяющих наши голоса, и даже не искали для этого особых поводов. И все-таки странно, что первый. Даже не мама, а он.

— С днем варенья тебя! Я же сказал, что первый позвоню!

— А почему такая уверенность, что ты — первый? — я с нарочито целомудренным выражением лица откинулась на спинку стула, задирая ногу.

— Это не уверенность. Это время московское… Дай, что ли, пожелать тебе что-нибудь?

— Пожелай.

— У тебя все есть, так пусть будет еще больше.

У меня нет тебя. Какой же ты наивный.

Формально действительно было все, s-видные ликвидные единицы, набор из сорока семи кредитных и дисконтных карточек, пара мужчин и никаких обязательств. Я училась на третьем курсе, работала в рекламном продакшне, редактировала раздел «Dolce vita» на портале о моде и пила противозачаточные по утрам. Но каждый день кожей чувствовала одиночество и ненавидела свою жизнь. Не в силах решиться что-то изменить. Хотя, наверное, меня все устраивало. Одним словом, дура.

Почему-то я была не настроена принимать поздравления Алека, тем более слыша сквозь его голос крики Жанны: «Я сейчас вырву у тебя телефон… Ты меня не понял? Я спать хочу». Я называю ее шваброй. Думаю, это моя ахиллесова пята. Не люблю швабр, а ими кишмя кишит Москва.

— Извини, параллельный звонок, — не дождавшись его «пока» («целую» в данной ситуации было неуместно), я кинула телефон в сторону. Меня задело, как по почкам.

Сестра так и сидела в розовом спортивном костюме от Маши Цигаль, моем, кстати. И молчала. Она протянула коробку, золотую, глянцевую. Остроформенный предмет постукивал своими гранями, вызывая догадки.

— Ну, давай, открывай уже!

Я несмело приоткрыла крышку и оторопела, пытаясь выбрать правильную реакцию. Мне делали разные подарки: откровенные, дерзкие, но такие никогда — иврит! Русско-ивритский словарь.

— Тебе везет на евреев. Вот я и подумала…

— Какая же ты сучка, — пробормотала я в состоянии восторга, — самая любимая сучка.

Шутки ради я залезла посмотреть, как будет «секс» на иврите — какая-то закорючка, начинающаяся с цифры семь. О, дела. Это же мое любимое число.

А аппарат связной зависимости полифонизировал, прогоняя тишину из пятнадцати квадратных метров кухни, голосом Кирилла сообщая о планах, совместных. А мне вдруг захотелось к Романовичу. Наверное, дело в сексе и иврите.

Тикали часы, образуя привычное звуковое сопровождение, мы смеялись над случайным сексом, который уже не мужскими именами, а периодичностью становился постоянным. А еще я блондинка.

Когда-то от сестры до моего дома на углу Комсомольского и Трешки было триста четырнадцать шагов или две минуты, восемнадцать деревьев и три четверти четвертого «Кента». Я уже год, как не жила на Фрунзенской, но все дороги до сих пор вели туда или начинались в продуктовом, аляповато выкрашенном, ларьке вблизи фотостудии. Кажется, по Фрейду, это что-то нездоровое, а по Юнгу — и подумать страшно. Ведь, если следовать мысленным заблуждениям первого, то все, что с нами было в детстве, имеет свое отражение сегодня. И любая жизненная пощечина еще отдастся подставленной щекой и заставит изменить принципы на «око за око». Но истина где-то рядом. Я ее чувствую. И ночной ветер тоже.

Грязная и любимая, каменная и яркая, жестокая и родная… Фрунзенская набережная. Я спустилась по серым гранитным глыбам на пристань и села на стальной буек, думая о том, что это последний год призрачного состояния «teen» и скоро я сформирую первое «я», которое предастся суду окружения. Хотя меня и так осуждают — родители за несознательность и трату денег, бабушки на улицах за разврат, Кирилл за необязательность, Романович за стеб, все и за все. Вердикт? Не ясен.

Мне стало невыносимо противно. Занимаюсь душевным онанизмом, избыток этого онанизма особенно ощущается в пробках, где каждый из находящихся homo sapiens терзается сомнениями, страхами, волнениями, переживает и переигрывает болезненные моменты жизни и ловит сачком оргазм. А я смеюсь, заливаюсь хохотом и заражаю забавным похрюкиванием всех вокруг. Это истерика.

Когда я была школьницей, мы с одноклассниками часто собирались на пристани, пили Miller, ели хотдоги из придорожной палатки и спорили на тему консенсуса, к которому в шестнадцать прийти невозможно. Странно, теперь уже как-то неловко… Хотя ни один из нас не мог ответить, почему, и где же тот самый консенсус, и не от него ли мы убегаем, достигая максимальной планки — расстояния сорок тысяч километров между особями?

И эти расстояния проявлялись в каждом звонке, в каждом поздравлении, во всех баритонах и басах, в песнях, исполненных сопрано а капелла, словах, произнесенных априори.

Я вышла на пустынную набережную, брезгливо протянула руку. Остановился старый кряхтящий Opel.

— Университет, сто… — усталый таксист поехал бы и за семьдесят, но усыпал бы упреками, начал бы искать сдачу, пряча десятирублевые купюры во внутренний карман. Развел бы на стольник. Только прозвучало бы больше слов.

— Поехали.

— Скажите, а девятнадцать — это много или мало?

— Это бутылка кока-колы…

Я не о том спрашивала, но пусть будет так.

«Богу слава не нужна, у него и так потрясный PR»

Одиноко прильнув к плюшевому медведю, положила голову рядом с клавиатурой и начала рыться на рабочем столе. Открыла старый «ЖЖ», интернет-дневник моей сестры: