Loveушка для мужчин и женщин

Это стоит кучу денег. Но мы такое можем себе позволить. Хотя мой Митя… Он просто кандидат наук. Ну, вы знаете, как сейчас платят кандидатам.

Он мучается, ему стыдно. Но ведь он ничего не умеет делать, только думать. Чтобы он поменьше думал о своей, как он это называет, невостребованности, я дважды в год отправляю его то в круиз по Европе, то загорать на Карибы. Он, наконец, увидел свои любимые музеи: Лувр, Прадо… А позапрошлой весной я подарила ему Интернет, из которого он не вылезает часами. Между прочим, — Зоя гордо вздернула подбородок, — он читает книги в оригинале, на трех языках, из всех библиотек мира, — и она с презрением оглядела меня, недостойную и мизинца ее Мити.

— Так в чем весь юмор-то, — продолжила Зоя, — сейчас ему завидуют его яйцеголовые друзья! Теперь им нравится со мной разговаривать. Они мне говорят: с вами, Зоя Васильевна, очень интересно, вы объездили весь мир — от Стамбула до Нью-Йорка, прекрасно ориентируетесь в проблемах макроэкономики и интересуетесь политикой. Еще бы! Меня кровно волнует, какой гад рискнет отменить частную собственность! А мой Митя… Он мне недавно сказал: «Я — дурак, потому что когда-то мне было неловко за якобы неравный брак. Я, — говорит, — был снобом-идиотом, но теперь тобою горжусь. Ты у меня стильная, современная, по-житейски мудрая». Так-то вот.

Она замолчала. Тут я заметила, что Зоя сидит не элегантно скрестив ноги, а поджав их под стул, ссутулившись, сцепив пальцы рук, и грустно смотрит на меня. Что бы это значило? Вдруг она коснулась прохладными пальцами моей руки и испуганно прошептала:

— Я вам все это рассказала, чтобы просто спросить: как вы думаете, он меня не бросит? Что значит — «по-житейски мудрая»? Это ведь не просто умная, а что-то другое?

Я стала ему интересна как человек или он просто благодарен мне за все то, что я для него делаю? Как вы думаете? Ведь этот «мезальянс» никуда не делся…

Я достала свою сигарету и спросила Зою:

— Хотите, я тоже расскажу вам историю про мезальянс? Про моих друзей?

Она кивнула.

— Их зовут Юля и Олег. Юля выросла в интеллигентной семье: книги, театры, выставки, классическая музыка. После школы поступила в МГУ. И однажды в студенческой компании вдруг влюбилась в «чужака», студента какого-то заштатного технического вуза из простой семьи. Его папа — мастер цеха на заводе, а мама — портниха в ателье. Попав в их дом, Юля ужаснулась: здесь понятия не имели, кто такой Малевич, что такое «самиздат», о чем поет Галич. И вообще, Галич — это имя или отчество? («Ну, Галича я уже знаю», — тихонько прокомментировала Зоя.)

Что сказали ее мама и папа? И что они могли сказать? Ведь сами воспитывали дочь на гуманистических идеалах, утверждающих, что все люди прекрасны! Что о человеке надо судить по его нравственным установкам, и только по ним. С этими установками у ее любимого все было в норме: он не пил, не ругался плохими словами, знал, что женщину следует пропускать вперед и уступать ей место.

«Может, мальчик способен развиваться»? — с надеждой спросила ее мама. Юля гневно сверкнула глазищами. В общем, свадьба состоялась.

«Мальчик» и в самом деле развивался: в двадцать лет впервые открыл для себя прозу Булгакова, чем вызвал у тещи повышенное давление. «Разве у вас дома не читали хотя бы «Мастера и Маргариту?» — схватившись за виски, прошептала она. «Что-то слышал про такое», — простодушно признался зять. «Мама, сколько можно! — возмущалась дочь, пока молодой супруг плескался в душе. — Не задавай ему дурацких вопросов! Я же тебе говорила: у него дома иные ценности». — «Он хороший мальчик, — вздохнула мама. — Но все же… Не поторопилась ли ты»? — «Ма-ма!».

Прошло почти двадцать лет. «Мальчик» стал инженером, теперь он менеджер в фирме, торгующей оргтехникой. Юля — редактор в преуспевающем рекламном агентстве. Словом, в социальной жизни они на равных.

За прошедшие годы Олег прочитал все, что «положено»: Маркеса, Воннегута, Войновича… («Двоих последних даже не знаю», — огорченно пробормотала Зоя.) Посмотрел в альбомах картины Модильяни и Босха. Мужественно вникал, борясь с зевотой и дремой, в фильмы Сокурова и Тарковского («Митя — фанатик Тарковского! А я больше Рязанова люблю».) В какой-то момент он вздохнул с облегчением: теща с тестем явно примирились с ним. Удар был нанесен с неожиданной стороны, от Юли. Теперь во время семейных недоразумений ее главным аргументом стало следующее: «Я тебя вытащила из грязи, а ты…» Иногда она жалуется маме: «Прихожу домой, а он сидит перед телевизором, смотрит футбол и дует пиво прямо из бутылки. Да еще орет дурным голосом: «Козлы!». И кое-что похуже. Вылитый его папочка!»

Мама делает загадочное лицо и говорит почему-то по-украински: «Бачили очи, шо купувалы… Но он — хороший мальчик! Тебе грех жаловаться».

В гости к родителям Олега они ездят пару раз в год исключительно по большим праздникам. А уж Юлины мама с папой — и того реже, ссылаясь на слишком длинную дорогу на другой конец города.

Дочь обижается: «Хорошо устроились, мамуля! Учили меня быть терпимой, а сами…» — «Ты выбрала этих людей, — парирует мама. — Это твой крест. Олежку я люблю как сына, но не требуй от меня невозможного!» — «Я их не выбирала, — грустно шепчет дочь. — Я просто влюбилась, но никто мне не объяснял, что такое… неравный брак. Почему вы меня неправильно воспитывали»?

Мама возмущенно пожимает плечами: это противоречит ее либерально-демократическим убеждениям.

Когда Юля приезжает к свекрови, то, стиснув зубы, едва выдерживает шумные посиделки с большим количеством водки, с непременным нестройным пением «Айсберга в океане» и засыпающим прямо за столом свекром. Периодически она выходит в коридор якобы поправить прическу, а на самом деле — чтобы постоять перед зеркалом, сжав кулаки, и трясущимися от раздражения губами бормотать: «Раз, два… Это скоро кончится… Три, четыре… Через час уже домой…»

Олег, кстати, никогда не пьет (он за рулем) и не поет. Он тоже терпит. Когда они едут домой, в машине царит тягостное молчание, иногда прерываемое язвительными замечаниями: «Твой папа, как обычно, на высоте: захрапел прямо с куском колбасы в руке». — «А ты опять ляпнула про Бертолуччи. Зачем? Что ожидала услышать в ответ? Ты специально это делаешь, чтобы потом меня пилить?» — «Ты стал похож на своего папу. Просто одно лицо…» Приехав домой, они всегда мирятся. Просто потому, что любят друг друга, — соврала я для своей посетительницы.

…Зоя смеялась. Кажется, успокоилась. Она опять закурила, закинула ногу на ногу и сказала:

— Это что! Вот у меня есть знакомая, Аня, так это финиш! Слушайте… Она филолог по образованию, хорошая девочка из приличной семьи. И вдруг… Выбросила диплом и порвала со своей профессорской родней, которая отказала от дома будущему зятю. Юра — выходец из деревни. Его родители приехали работать в Москву и в течение многих лет постепенно вывозили из своей глубинки теток и дядьев, племянников и племянниц, двоюродных и троюродных братьев и сестер. Таким образом, в спальном московском районе поселился целый клан Сидоровых. Юра среди своих многочисленных родственников считался элитой: он работал шофером такси. Там, кстати, он и познакомился с профессорской дочкой Аней.

Она на удивление легко вошла в его семью, с удовольствием училась закручивать на зиму банки с вареньями-соленьями, отстирывать мужские сорочки с помощью подсолнечного масла, готовить из фруктового жмыха запеканки. Летом с восторгом ездила в деревню: сеять, полоть, собирать… Свекровь обучила ее вязанию и шитью. Свекор раскрыл тайны приготовления первача и секреты грамотной косьбы. А муж… Он обожал свою Анюту и клятвенно обещал ей, что «завсегда сможет обеспечить семью», лишь бы дети, которых должно родиться непременно трое, «были здоровенькие».

Ее родители молча скорбели и с напряженным вниманием следили за развитием Аниного младшего брата — выпускника физико-математической спецшколы, возлагая свои последние честолюбивые надежды на него. И старались максимально оградить мальчика от влияния «сошедшей с ума старшей сестры».