Девственницы-самоубийцы

Теперь мы уже твердо знали о лживости этих сведений, но Пол Балдино по-прежнему внушал страх и пользовался нашим уважением. Его носорожьи бедра стали еще толще, а тени под глазами углубились до оттенка сигарного пепла пополам с пылью, от чего в лице появилось нечто, намекающее на знакомство Пола со смертью. Примерно тогда же по городу пополз слушок о потайном туннеле. Несколькими годами ранее, как-то утром, за усаженным острыми пиками забором Бал-дино, чью неприступность охраняли две совершенно одинаковых немецких овчарки, показалась группа рабочих. Чтобы скрыть цель своего появления на территории усадьбы, они установили шесты вокруг площадки и развесили на них маскировочный брезент, а через три дня, когда тот был сорван, как раз посредине газона уже возвышался искусственный ствол дерева. Он был слеплен из цемента, прямо с дуплом и двумя воздетыми к небу спиленными ветками, что казались культями убогого калеки. Внутри ствола было выпилено клинообразное углубление, забранное металлической решеткой.

Пол Балдино заверил нас, что это сооружение — всего лишь решетка для жарки мяса, и мы поверили ему, но время шло, а никто так и не воспользовался этим приспособлением. В газетах писали, что установка решетки для барбекю обошлась в 50 тысяч долларов, но на ней так и не приготовили ни единого гамбургера или хот-дога. Вскоре стали поговаривать, будто бы под стволом скрывался потайной ход, который вел к укрытию где-то у реки, там Акула держал скоростной катер, и будто бы за брезентом рабочие скрывали истинную цель своих трудов. Затем, спустя несколько месяцев после появления слухов, Пол Балдино стал вылезать из чужих подвалов, проникая туда по канализационным трубам. Он поднялся в дом Чейза Бьюэлла, с ног до головы покрытый пахнущей сухим дерьмом серой пылью; он протиснулся в подвал Дэнни Зина, на сей раз имея при себе фонарик, бейсбольную биту и пакет с двумя дохлыми крысами; и, наконец, он явился возле парового котла Тома Фахима и трижды звонко стукнул в него.

Нам он всегда объяснял, что просто исследовал систему стока дождевой воды под собственным домом, но заблудился, — мы же начинали подозревать, что на самом деле Пол забирался в отцовский потайной ход поиграть. Когда он объявил, будто посмотрит, как сестры Лисбон принимают душ, все мы решили, что он намерен проникнуть в дом Лисбонов тем же образом, как посещал и другие дома. Мы так никогда и не узнали, что именно произошло. Полицейские допрашивали Пола Балдино битый час, но и они услышали от него то же, что и мы. Пол рассказал, что забрался в канализационный люк под фундаментом собственного дома и пошел куда глаза глядят, отдыхая через каждые несколько футов. Пол описал длиннющие ряды труб, оставленные рабочими кофейные стаканчики и сигаретные бычки, а также сделанные углем рисунки обнаженных женских торсов, напоминавшие наскальную живопись. Он выбирал куда свернуть наугад и рассказал, будто, проходя под домами разных людей, мог учуять, что они готовят на кухнях. В конце концов он поднялся наверх через канализационный люк в подвале Лисбонов. Отряхнувшись, Пол отправился на поиски хозяев — но, осмотревшись, понял, что дома никого нет. Снова и снова он звал на помощь, обходя комнаты одну за другой, а потом поднялся по лестнице на второй этаж. Там Полу померещился шум бегущей воды в конце коридора, и он подошел к двери в ванную комнату. Он особо настаивал на том, что постучал несколько раз. А затем Пол Балдино рассказал нам, что, войдя внутрь, увидел Сесилию, голую, с кровоточащими запястьями, и что, преодолев шок, помчался вниз и первым же делом позвонил в полицию, ибо именно этому всегда учил его отец.

Разумеется, глянцевая карточка была первым, что нашли санитары, осматривая пострадавшую, но действовать надо было быстро, и тот, что потолще, сунул картинку в карман. Лишь в больнице он вспомнил о ней и решил отдать мистеру и миссис Лисбон. К этому времени жизни Сесилии уже ничто не угрожало, и ее родители сидели в комнате ожидания, облегченно и вместе с тем сконфуженно вздыхая. Мистер Лисбон поблагодарил санитара за спасение дочери. Затем перевернул картинку и увидел отпечатанное на обратной стороне послание:

Мистер Лисбон дважды перечитал эти слова. После чего выдавил голосом побежденного в неравном бою: «Мы крестили, мы конфирмовали ее, и теперь она верит во всю эту дребедень».

То было единственное богохульство, упавшее с его губ за все это время. Миссис Лисбон ответила тем, что смяла карточку в кулаке (тем не менее та сохранилась; у нас здесь имеется фотокопия).

Местная газета отказалась напечатать сообщение о попытке самоубийства, поскольку редактор, мистер Боуби, решил, что подобные гнетущие новости крайне неудачно разместились бы между заметкой о Цветочном параде лиги юниоров (на первой полосе) и фотографией улыбающихся молодоженов (на последней странице). Единственное достойное внимания сообщение в том номере было посвящено забастовке работников кладбищ («Тела громоздятся одно на другое, но выхода не видно»), да и то разместилось на четвертой странице, как раз под таблицей с результатами матчей любительских команд.

По возвращении из больницы мистер и миссис Лисбон заперлись в доме вместе с дочерьми и ни единым словом не поминали случившееся. Лишь давление со стороны миссис Шир заставило миссис Лисбон обмолвиться о «происшествии с Сесилией», да и его она представила так, будто ее дочь случайно порезалась при падении. Тем не менее Пол Балдино, который порядком насмотрелся на кровь, описал увиденное точно и объективно, постаравшись не оставить у слушателей никаких сомнений в том, что Сесилия намеренно нанесла себе жестокие раны.

Миссис Бак сочла странным, что бритвенное лезвие нашли в унитазе. «Если б я сама резала вены в ванне, то положила бы бритву на ее краешек», — резонно заметила она. Что естественным образом наводило на вопрос, порезала ли Сесилия запястья, уже принимая ванну, или же сделала это, стоя на коврике, где потом нашли кровь. У Пола Балдино никаких сомнений не оставалось: «Она резалась, сидя на толчке, — определил он, — а потом забралась в ванну. Пятна были повсюду, парни».

Ровно неделю Сесилию продержали под наблюдением врачей. Оставшиеся в больнице записи подтверждают, что артерия на ее правом запястье оказалась рассечена полностью, поскольку девочка была левшой, а вот разрез на правой руке не был настолько глубок и лишь частично затронул артерию. Медики наложили двадцать четыре шва на каждую руку.

Сесилия вернулась в своем подвенечном платье. Миссис Патц, чья сестра работала в «Бон-Секурс» сиделкой, пояснила, что Сесилия отказалась носить больничный халат и взамен потребовала принести ее собственное платье, а доктор Хорникер, тамошний штатный психиатр, посчитал лучшим не перечить ей. Домой Сесилия вернулась во время жуткой грозы. Когда прозвучал первый раскат грома, мы сидели дома у Джо Ларсона, точно напротив. Мать Джо крикнула снизу, чтобы закрыли окна, и мы поспешили выполнить ее просьбу. Снаружи вместо воздуха был вакуум. Порыв ветерка потревожил покой брошенного бумажного пакета, и тот, вращаясь, поднялся до нижних ветвей деревьев. Затем пустота обрушилась водопадом, небо почернело, и машина Лисбонов попыталась незамеченной проскользнуть к дому почти в полной темноте.

Мы позвали мать Джо, чтобы она тоже посмотрела. Не минуло и нескольких секунд, как ее ноги мягко простучали по укрытым коврами ступенькам, и она присоединилась к нам у окна. То был вторник, и с собой она принесла запах средства для полировки мебели. Все вместе мы наблюдали за тем, как миссис Лисбон ногой распахнула дверцу и выбралась под дождевые струи, подняв над головой сумочку. Ежась и хмурясь, она открыла заднюю дверь. Ливень не утихал. Волосы миссис Лисбон облепили лицо. Наконец на виду появилась головка Сесилии: нечеткая из-за дождя, она плыла странным дерганым курсом, так как руки ей сковывали плотные повязки. Отнюдь не сразу Сесилии удалось перекатиться на бок и встать на ноги. Выбравшись наконец, она проковыляла вперед и подняла обе забинтованные руки, как холщовые крылья, и миссис Лисбон, подхватив дочь под левый локоть, повлекла ее к дому. К этому моменту дождь достиг апогея, и мы уже ничего не могли разобрать.