Оскорбление нравственности

Никаких черномазых на Юге Африки до прибытия сюда белого человека не было. Кто утверждает противоположное, тот предатель, доказывал он комманданту.

— Знаю, — ответил коммандант, — но этот парень и не утверждает, что здесь кто-то жил до нас.

— Утверждает. Он заявляет, что здесь выделывали железо.

— Если тут выделывали железо, это еще не значит, что здесь жили люди, — подчеркнул коммандант. В результате археолога, у которого к тому времени были явные признаки сильного душевного расстройства, перевели в психбольницу Форт-Рэйпира. Тогда-то Веркрамп и увидел в первый раз доктора фон Блименстейн. Она ловко завернула пациенту руку за спину и почти строевым шагом повела его в палату, а лейтенант Веркрамп смотрел ей вслед, любовался ее широкими плечами и мощными ягодицами и чувствовал, что влюбился. После этого он стал почти ежедневно бывать в больнице, чтобы справиться о состоянии здоровья археолога, и, сидя в кабинете врачихи, внимательно изучал и запоминал мельчайшие подробности ее лица и фигуры. Назад в полицейский участок он возвращался с таким ощущением, будто побывал в каком-то сексуальном Эльдорадо. Он мог часами мысленно восстанавливать образ прекрасной психиатрини в деталях, подсмотренных во время его бесчисленных визитов в клинику. Каждое новое посещение обогащало его каким-то дополнительным штрихом, и ее образ в его представлении становился все более полным. Один день это могла быть ее левая рука. В другой раз — мягкие изгибы ее живота, образующего резкие складки в том месте, где он был схвачен поясом. Или же одна из ее крупных грудей, плотно лежащая в бюстгальтере. А как-то летним днем ему удалось подсмотреть и ее бедра, скрытые под плотно облегавшей юбкой, — белые, покрытые легкой рябью. Лодыжки, колени, руки, подмышечные впадины — все это Веркрамп знал отлично и в подробностях, способных удивить саму докторшу. Впрочем, вполне возможно, что, узнай она об этом, она бы не удивилась.

Сейчас, когда они стояли в тени под тентом, под которым подавали прохладительные напитки и мороженое, лейтенант Веркрамп заговорил о происшедшей в комманданте перемене.

— Не понимаю, в чем дело, — сказал он, предлагая врачихе еще одну порцию мороженого. — Он стал так модно одеваться. — Доктор фон Блименстейн пристально посмотрела на Веркрампа.

— Что значит модно одеваться? — спросила она.

— Ну, он купил себе твидовый пиджак. С накладными карманами и поясом сзади. И начал носить какие-то странные ботинки.

— По-моему, это все совершенно нормально, — ответила Блименстейн. — А к духам или женскому белью он интереса не проявляет?

Лейтенант Веркрамп грустно покачал головой.

— У него и речь изменилась. Теперь он предпочитает говорить по-английски, а на письменном столе у себя в кабинете поставил портрет английской королевы.

— Вот это уже довольно странно, — сказала доктор.

Веркрамп почувствовал прилив вдохновения.

— Ведь настоящий африканер не станет ходить и у всех спрашивать: «Клево я прибарахлился, а?»

— Сомневаюсь, что это стал бы делать даже любой нормальный англичанин, — подтвердила врачиха. — А у него бывают внезапные смены настроений?

— Да, — многозначительно произнес Веркрамп.

— А приступы мании величия?

— Случается, — ответил Веркрамп.

— Что ж, похоже, ваш коммандант страдает каким-то психическим расстройством, — сказала доктор фон Блименстейн. — Надо мне будет за ним последить.

День открытых дверей в полицейских казармах подходил к концу, поэтому, высказав свое предположение, доктор фон Блименстейн отбыла. Лейтенант же Веркрамп после разговора с ней испытывал состояние легкой эйфории. Замечание врача о том, что, возможно, коммандант Ван Хеерден находится на грани нервного срыва, таило в себе перспективу продвижения по службе. Лейтенант Веркрамп предался мечтам о том, что в скором времени начальником полиции Пьембурга, возможно, станет он сам.

Глава вторая

Два дня спустя, когда лейтенант Веркрамп сидел у себя в кабинете и мечтал о докторе фон Блименстейн, из Бюро государственной безопасности поступила директива. На ней стоял гриф «Лично адресату», и потому, в соответствии с установившейся практикой, прежде чем директива легла на стол лейтенанта, ее прочли всего несколько констеблей. Веркрамп с жадностью набросился на документ и прочел его от первой до последней строчки. Он касался нарушений «законов о нравственности» сотрудниками южноафриканской полиции и был обычной памятной запиской, какие регулярно рассылаются во все полицейские участки Южной Африки.

«Настоящий документ обязывает вас провести расследования в тех случаях, когда подозревается наличие связей между офицерами полиции и женщинами банту». Веркрамп проверил слово «связей» по словарю и убедился, что оно означает именно то, на что он надеялся. Чем глубже он вчитывался в документ, тем яснее осознавал, какие возможности открывает перед ним эта директива. «Учитывая, что враги Южной Африки придают высокую пропагандистскую значимость всем случаям сообщений в печати о судебных процессах, по которым привлекаются офицеры южноафриканской полиции и женщины банту, национальные интересы требуют найти эффективные средства и методы противодействия наблюдаемой среди белых полицейских тенденции вступать в общение и иные связи с черными женщинами. В интересах поддержания расовой гармонии следует также предотвращать случаи межрасовых половых отношений. Судебное преследование лиц, в отношении которых существуют доказательства их противоправной сексуальной активности, — если хотя бы одно из таких лиц является сотрудником южноафриканской полиции, — могут возбуждаться только после предварительного уведомления о том Бюро государственной безопасности».

Закончив чтение документа, лейтенант Веркрамп так и не понял, должен ли он возбуждать дела против полицейских, нарушающих «законы о нравственности», или нет. Он понял, однако, что ему поручено проводить расследования в «случаях, когда подозревается наличие связей», и что «национальные интересы требуют найти эффективные средства и методы». Особенно вдохновляюще подействовала на него перспектива совершить что-либо такое, что отвечало бы требованиям национальных интересов. Лейтенант Веркрамп снял трубку телефона и набрал номер психиатрической клиники Форт-Рэйпир. Ему необходимо было кое-что выяснить у доктора фон Блименстейн.

В то же утро, только чуть позже, на бывшем английском военном плацу, служившем сейчас местом для прогулок пациентов психбольницы, встретились двое.

— Это идеальное место для нашего разговора, — сказал Веркрамп врачихе, прогуливаясь с ней среди пациентов клиники. — Тут нас никто не подслушает. — Это замечание породило в груди психиатрини надежду, что ей собираются сделать предложение. Следующая фраза лейтенанта показалась ей даже еще более многообещающей: «Я хотел спросить вас кое о чем, что касается… э-э-э… секса».

Доктор фон Блименстейн холодно улыбнулась и посмотрела на свои туфли девятого размера.

— Продолжайте, — тихо прожурчала она, наблюдая, как кадык лейтенанта ходит вверх-вниз, выдавая его смущение.

— Конечно, в обычных условиях я бы не стал обсуждать такой вопрос с женщиной, — выдавил он наконец. Надежды доктора резко упали. — Но, поскольку вы психиатр, я подумал, что, возможно, вы сможете мне помочь.

Доктор фон Блименстейн холодно посмотрела на него. Она ожидала услышать вовсе не это.

— Продолжайте, — повторила она, и на этот раз ее голос звучал привычно профессионально. — Говорите, в чем дело.

Веркрамп наконец-то решился.

— Вот в чем. Многие полицейские проявляют антиобщественные наклонности. Делают то, чего они не должны были бы делать. — Лейтенант вдруг резко оборвал себя. Он начал уже сожалеть, что вообще начал этот разговор.

— А чего полицейские не должны были бы делать? — Голос врачихи звучал уже откровенно неодобрительно.

— Черные женщины, — выпалил Веркрамп. — Они ведь не должны трогать черных женщин?