Информаторы

— Я там был, мудак. — Дирк хватает Рэймонд а за руку.

— О черт, как неудобно. — Грэм пригибается. — Дирк, заткнись.

— Я там был. — Дирк стискивает Рэймонду запястье, не обращая на Грэма внимания. — Остался и вытащил его из машины этой ебаной. Смотрел, как он кровью истекает. Поэтому не еби мне мозг про то, как мне плевать. Конечно, Рэймонд. Мне плевать.

Рэймонд уже плачет, вырывается, встает и идет в глубину ресторана, в туалет. В ресторане народа немного, и все пялятся на наш столик. Грэм какой-то измученный. Я гляжу на молодую пару через два столика от нас, пока оба не отворачиваются.

— Надо пойти поговорить с ним, — замечаю я.

— И что сказать? — спрашивает Дирк. — Что, блядь, сказать?

— Ну, просто поговорить. — Я слабо пожимаю плечами.

— Я не пойду. — Дирк скрещивает руки на груди и смотрит — куда угодно, только бы не видеть нас с Грэмом.

Я подымаюсь.

— Джейми считал, что Рэймонд мудак. Понимаешь? Он Рэймонда, блядь, не переваривал. Тим, он с ним дружил, потому что мы с ним дружили.

Поколебавшись, Грэм соглашается:

— Он прав, отец.

— Я думал, Джейми сразу умер. — Я стою у стола.

— Ну да, — пожимает плечами Дирк. — А что? С чего это?

— Ты Рэймонду сказал, что он — ну, кровью истек.

— Господи, какая разница? Ну честное слово, — отвечает Дирк. — Да боже мой, его родители устроили бдения хуевы в «Спаго», чтоб их. Отец, ну хватит уже.

— Нет, серьезно, Дирк, — говорю я. — Ты зачем Рэймонду так сказал? — Пауза. — Это правда?

Дирк поднимает голову.

— Надеюсь, ему от этого хуже.

— А, вот как? — Я стараюсь не ухмыляться.

Дирк смотрит пристально, потом отводит взгляд, потеряв ко мне интерес.

— Тим, до тебя никогда не доходит. На вид ты нормальный, но шансов нет.

Я иду в туалет. Дверь заперта, раз за разом сливают воду, слышно, как Рэймонд всхлипывает. Стучу.

— Рэймонд, пусти.

Вода больше не льется. Рэймонд шмыгает носом, сморкается.

— Все нормально.

— Пусти. — Я кручу ручку. — Ну же. Открой.

Дверь открывается. Маленький туалет, Рэймонд сидит на крышке унитаза, опять ревет. Лицо красное и мокрое. Рэймондовы эмоции меня так поражают, что я прислоняюсь к двери и просто смотрю, наблюдаю, как он стискивает кулаки.

— Он был мой друг. — Рэймонд судорожно вздыхает, не поднимая глаз.

Я долго смотрю на пожелтевшую кафельную стену и раздумываю, как же официант положил в салат горох, если я совершенно точно просил без гороха. Где официант родился, почему пришел к Марио, он что, на салат и не посмотрел, он что, не понял?

— Ты ему… тоже нравился, — наконец говорю я.

— Он был мой лучший друг. — Рэймонд бьет кулаком в стену, пытаясь сдержать слезы.

Я пытаюсь наклониться к нему, вслушаться, ответить «угу».

— Правда лучший. — Рэймонд все всхлипывает.

— Ну, давай подымайся, — отвечаю я. — Все наладится. Пошли в кино.

Рэймонд смотрит на меня:

— Наладится?

— Ты правда Джейми нравился. — Я беру Рэймонда за локоть. — Он бы не хотел, чтобы ты себя так вел.

— Я ему правда нравился, — то ли бормочет, то ли переспрашивает он.

— Да, правда. — И я не могу сдержать улыбку.

Рэймонд давится, рвет туалетную бумагу, сморкается, умывается и говорит, что не помешала бы шмаль.

Мы возвращаемся за столик, пытаемся что-нибудь съесть, но все остыло, а мой салат исчез. Рэймонд заказывает большую бутылку вина, и официант ее приносит, и еще четыре бокала, и Рэймонд хочет сказать тост. Бокалы наполнены, Рэймонд просит их поднять, а Дирк смотрит на нас, будто мы крышей поехали, осушает бокал, пока Рэймонд еще не успел сказать что-то вроде «за тебя, друг, нам тебя не хватает». Я, кретин кретином, поднимаю бокал, а Рэймонд смотрит на меня, лицо распухло, отекло, он улыбается, будто укуренный, и в этот миг безмолвия, когда Рэймонд воздевает бокал, а Грэм идет позвонить, я так внезапно и так ясно вспоминаю Джейми, будто машина в ту ночь и не летела с автострады в пустыню. Почти мерещится, будто этот мудак тут, с нами, обернешься — вот он сидит, тоже бокал поднял, ухмыляется, качает головой, одними губами произносит «идиоты».

Я отглатываю, сначала опасливо, боясь, что глоток — будто печать.

— Извиняюсь, — говорит Дирк. — Я… не могу.

глава 3. Вверх по эскалатору

Стою на балконе вествудской квартиры Мартина, в одной руке бокал, в другой сигарета, Мартин приближается, бросается на меня, обеими руками спихивает с балкона. Вествудская квартира Мартина — второй этаж, падать недолго. Падая, надеюсь, что проснусь раньше, чем упаду. Бьюсь об асфальт, сильно, лежу на животе, совсем вывернув шею, гляжу наверх, на красивое Мартиново лицо, оно смотрит на меня и кротко улыбается. Безмятежность этой улыбки — не падение, не воображаемое изображение переломанного, кровоточащего тела — будит меня.

Смотрю в потолок, потом на электронный будильник на тумбочке у кровати. Он сообщает мне, что скоро полдень, и я бессмысленно надеюсь, что не разглядела, зажмуриваюсь, но когда вновь открываю глаза, будильник повторяет: скоро полдень. Чуть приподымаю голову; на «бетамаксе» мерцают красные цифры, они подтверждают, что дынного цвета будильник прав: скоро полдень. Пытаюсь вновь уснуть, но проглоченный на рассвете либриум уже не действует, а во рту все распухло и пересохло, хочется пить. Встаю медленно, иду в ванную и, поворачивая кран, долго разглядываю себя в зеркале и все-таки замечаю новые морщины, что уже наметились вокруг глаз. Отвожу взгляд, смотрю только на холодную воду из крана и набираю ее в чашечку ладоней.

Открываю зеркальный шкафчик, вынимаю пузырек. Откручиваю колпачок. Всего четыре либриума. Вытряхиваю черно-зеленую капсулу на ладонь, рассматриваю, осторожно кладу возле раковины, завинчиваю пузырек, ставлю в аптечку, достаю другой, и два валиума ложатся на столик рядом с капсулой. Беру следующий. Открываю, опасливо заглядываю. Торазина уже немного, не забыть бы купить еще либриума и валиума. Беру один либриум и один валиум, включаю душ.

Шагаю в черно-белую кафельную душевую кабину, замираю. Вода сначала прохладна, потом теплее, она бьет мне в лицо, я слабею, медленно опускаюсь на колени, и черно-зеленая капсула ухитряется застрять в горле. На секунду представляю, будто вода — глубокая, аквамариновая, и раскрываю губы, запрокидываю голову, чтобы она затекла в горло, чтобы я сглотнула. Открываю глаза и начинаю стонать: вода не синяя — она чистая, светлая, теплая, и от нее краснеют живот и груди.

Одевшись, спускаюсь, и меня мучает мысль о том, сколько времени уходит на подготовку к новому дню. Сколько прошло минут, пока я апатично копалась в большом стенном шкафу, сколько времени я искала нужные туфли, как трудно выгнать себя из-под душа. Можно об этом забыть, если спускаться по лестнице осмотрительно, методично, сосредоточиваясь на каждом шаге. С нижней площадки слышу голоса из кухни, иду к ним. Отсюда я вижу сына и другого мальчика, ищут в кухне, чего бы съесть, а служанка сидит за большим деревянным столом, разглядывает фотографии во вчерашнем «Теральд-Экзаминере», сандалии сбросила, ногти на ногах синего цвета. В гостиной играет стерео, кто-то — женщина — поет: «Я нашел твое фото». [7] Вхожу в кухню. Грэм поворачивается от холодильника, говорит без улыбки:

— Рано встала?

— Ты почему не в школе? — Я стараюсь, чтоб прозвучало так, будто мне это важно. Мимо Грэма тянусь в холодильник за «Тэбом».

— Выпускники в понедельник рано заканчивают.

— А-а. — Я ему верю — не знаю почему. Открываю «Тэб», глотаю. Таблетка словно по-прежнему стоит в горле, застряла, тает. Делаю еще глоток.

Грэм протягивает руку мимо меня, достает из холодильника апельсин. Другой мальчик, высокий блондин, как и Грэм, стоит возле раковины, смотрит через окно в бассейн. Они с Грэмом оба в школьной форме и от этого очень похожи: Грэм чистит апельсин, другой мальчик глядит на воду. Ничего не могу поделать — их позы меня нервируют, и я отворачиваюсь, но вид служанки — сидит за столом, под ногами сандалии, из сумочки, от свитера безошибочно несет марихуаной — почему-то еще невыносимее, я снова глотаю «Тэб» и выливаю остатки в раковину. Примериваюсь уходить.