Женщин обижать не рекомендуется. Сборник

— Минеральную.

— Два джина с тоником, два салата из крабов, орешки.

Бармен смотрел на Настю, как смотрят ученики, если у тебя что-то не в порядке с одеждой. Я тоже посмотрела на нее. Лучи солнца освещали ее, свободная кофта просвечивала ее довольно большую грудь.

— Как тебе моя грудь? — поинтересовалась Настя.

— Класс! — тут же ответил бармен.

— Ну, может быть, не совсем классической формы, но еще вполне.

— Вполне, — подтвердил бармен.

— Топай, — приказала Настя. — Каждая минута задержки — это уменьшение чаевых.

Бармен быстро двинулся к стойке.

Мне все больше нравилась Настя.

— Насколько серьезно с отцом? — спросила я.

— Твой отец — сукин сын, — ответила Настя.

— И он тоже? — спросила я.

— Да. Я вызвала Гузмана. Иван доверяет только своим. Гузман говорит, что будет операция на позвоночнике. У Ивана травма позвоночника и отнялись ноги. Гузман ему говорит, если не будет осложнений, через полгода встанешь на ноги.

— А если будут осложнения? — спросила я.

— То же самое спросил и твой отец. Гузман ему ответил: «Рузвельт, передвигаясь в коляске, три срока был президентом США, а твоя компания — не Соединенные Штаты». И знаешь, что спросил Иван?

— Что?

— Ладно, говорит, пусть ноги не двигаются, а член будет двигаться? Сукин сын. Еще жену не похоронил, а уже о своем члене думает.

Я не заметила, как выпила джин с тоником, но почувствовала, что у меня уже появилась плавность в движениях: я утром выпила только кофе, и алкоголь уже начал действовать.

— И что ответил Гузман? — спросила я.

— Что будет двигаться!

— А что ответил отец?

— Что тогда нет проблем.

— Может быть, так оно и есть.

— Может быть, — согласилась Настя. — Давай еще по одному джину!

— Я уже плыву. Пропущу.

— Сынок! Принеси еще один джин, — попросила Настя. — Может, в последний раз гуляю. Будильник меня уволит первой.

— А кто такой Будильник?

— Первый, он же главный заместитель Ивана. Это он выразил тебе сочувствие. Я его ненавижу.

— А мне он понравился.

— А ты заметила, как он на тебя смотрел?

— Как?

— А никак. Как на табуретку. Такие на учительницах не женятся.

— И зря. Многое теряют. А почему он Будильник? Он всех будит?

— Потому что он точен, как будильник. Он не человек. Он механизм. У него все по расписанию. Понедельник — теннис и сауна. Вторник и среда — театр или Консерватория. Четверг — библиотека.

— Он и читает? — вставила я.

— Он пишет диссертацию. Пятница — ночной клуб. Субботу и воскресенье он проводит за городом, но никто не знает где и с кем. Он меня ненавидит.

— За что?

Бармен принес джин с тоником. Я попросила бутерброды. Бармен принес с осетриной. Я считала быстро — на кофе у меня денег уже не оставалось.

— За что? — повторила я.

— Потому что я когда-то спала с Иваном, потому что я с Иваном на «ты», потому что, прежде чем принять решение, Иван советуется со мной.

— И поступает, как советуете вы? — спросила я.

— Да.

— Тогда посоветуйте, чтобы отец уволил Будильника, и никаких проблем.

Настя внимательно посмотрела на меня. Я ей улыбнулась. Я всегда улыбаюсь, когда говорю гадости.

— А ты, наверное, сучонка? — предположила Настя после небольшой паузы.

— Конечно, — согласилась я. — Но немного. А вы?

— Когда-то я была большой сукой…

Меня заносило, я этого совсем не хотела, Настя мне нравилась, и я ей об этом сказала:

— А вы мне понравились.

— Не скажу, что я от тебя в восторге, — ответила Настя, — но дело с тобою, наверное, можно иметь. Ты не такая уж мышка, как показалось вначале.

— Это вы об одежде?

— И об одежде тоже.

— Учительницы, как разведчики, не должны выделяться, иначе ученики будут не слушать тебя, а разглядывать. От меня очень пахнет алкоголем?

Настя открыла сумочку, достала коробочку и вытряхнула из нее небольшую пастилку.

— Пососи. Отбивает запах. Держу для ГАИ.

— А вы за рулем?

— Всегда, — ответила Настя.

— Сейчас, может быть, не стоит садиться за руль? — предположила я.

— Два джина — это меньше моей нормы. Я не сажусь за руль после пяти.

Я достала кошелек и начала отсчитывать половину.

— В следующий раз заплатишь, — сказала Настя.

— Следующего раза может и не быть.

— Будет. И не один.

Мы вышли из прохладного бара в уже нагретые московские улицы. Я дошла с Настей до ее «девятки». Она села, вставила ключ в замок зажигания, тронулась с места, посигналила мне, перестроилась во второй, потом в третий ряд. На все это ей потребовалось не больше семи секунд.

Я вернулась в институт Склифосовского, но попасть к отцу мне не удалось. Так всегда бывает, когда я выпиваю. Вначале я энергична и даже нахальна, потом наступает апатия, хочется спать, и я теряю кураж. Можно было, конечно, подождать, когда заступит вечерняя смена, но ждать придется часов пять, и я решила вернуться домой. Я обещала Нугзару, что приду на переговоры.

Нугзар, пятидесятилетний грузин, уже больше тридцати лет жил в Москве, был женат на русской, но сохранил вкусы мальчика с проспекта Руставели в Тбилиси. Он носил кепки, которые были шире общепринятых, по-прежнему любил яркие галстуки и лаковые ботинки.

Он меня встретил во дворе многоэтажного дома, в котором снимал подвал для хранения овощей, хотя обычно овощи привозили на грузовиках и сразу распределяли по точкам, по маленьким муниципальным рынкам, палаткам у станций метро. Скоропортящийся товар надо было продавать как можно быстрее.

— Нугзар, — сказала я, — у меня отец попал в автомобильную аварию. Сейчас в реанимации. Раньше чем через неделю я не смогу выйти на работу.

— Отец — это святое. — Нугзар вздохнул. — Придется взять шалаву.

Шалавами Нугзар называл женщин, которые жили за счет кавказцев. Они сдавали им квартиры, спали с ними и торговали их товаром, обсчитывая покупателей, сбивая весы.

Покупатели жаловались. Общество потребителей устраивало контрольные закупки, выписывали штрафы. Приходилось еще снабжать овощами милицию, особенно муниципальную, потому что, при всех правильно оформленных документах и оплаченных налогах, они могли придраться к чему угодно. На разбирательство уходило время, овощи гнили, Нугзар давно подсчитал, что выгоднее давать взятки, чем ссориться с представителями власти.

В прошлом году в первый же день моей торговли подъехала машина муниципалов, из нее вышли двое здоровых, уже ожиревших парней с автоматами, в полувоенной-полуспортивной форме. Они ничего не требовали, ни к кому не придирались, просто шли вдоль рядов торговцев. И Ахмет, в обязанности которого входили контакты с властями и разбирательства с обиженными покупателями, быстро обошел нас, набил два огромных целлофановых пакета огурцами, помидорами, горячим лавашом, маринованным луком и погрузил их в багажник милицейской машины. Муниципалы уехали, но за день приезжали еще две патрульные милицейские группы. Все эти поборы увеличивали стоимость продуктов.

Вечером я позвонила в Управление муниципальной милиции отцу одного из своих учеников, рассказала о посетителях и назвала ему номер милицейской машины. Я знала о традиционном антагонизме между обычной милицией и муниципальной. Муниципалы больше получали и меньше работали. Милицию традиционно презирало КГБ, нынешнее ФСБ — Федеральная служба безопасности, сотрудники которой не брали взяток, во всяком случае не мелочились, как в районных отделениях милиции.

— Куда мне обратиться, — спросила я, — в ФСБ или в Управление по организованной преступности?

— Никуда не надо обращаться. Я разберусь.

И муниципалы перестали делать поборы возле универсама. Но Нугзар предупредил меня:

— Спасибо, но не надо больше. Теперь с других берут больше. Они на меня держат обиду, хотят, чтобы я тебя уволил.

— Это совет глупых людей, — сказала я Нугзару.

— Они не глупые, они опасные, — возразил Нугзар.