Тайная вечеря

Такси, которое мне наконец удалось поймать, еле тащилось. На пропускном пункте около моста нас хотели завернуть назад, но журналистское удостоверение — кстати, просроченное и измятое, — к счастью, завалявшееся в кармане пиджака, открыло нам путь.

— Во всем виноваты американцы, — говорил водитель, пристально разглядывая меня в зеркальце. — Сперва платят бунтовщикам, потом велят их убивать и под конец все это снимают на пленку. Америка — главное зло. Если б не она, страна жила бы себе припеваючи. Как когда-то Ливан.

Я поддакнул и расплатился с ним перед адмиралтейством. На огромной площади с фонтаном Свободы посередине, рядом с которым, притаившись, дремали два бронетранспортера, кипела нормальная жизнь. Только внимательный наблюдатель мог бы заметить, что рикш и такси тут чуть меньше обычного; объезжая длинной вереницей площадь, они то и дело поодиночке срывались с круга и подкатывали к одной из двух стоянок: возле отеля «Континенталь», где полосатые маркизы кафе «Аль Рашид», казалось, помнят времена принца Альберта, и перед зданием адмиралтейства, где я вышел из такси. Медленно направляясь к веранде кафе «Аль Рашид», я краем глаза заметил полицейских, проверяющих у прохожих документы. Ничего необычного в этом не было, такое здесь видишь каждый день — тем более, подумал я, надо отказаться от услуг Юсуфа. В городе несколько курьерских фирм, принимающих заказы по телефону, с какой стати я должен выслушивать его дикие бредни? Наверняка малый накануне побывал в одном из подозрительных притонов в предместье, где под звуки ритмичной, ужасно визгливой разновидности местного техно под плакатами освободительного движения курят привозимый из Афганистана гашиш.

«Неплохо, видно, там накурился, — подумал я, подходя к веранде „Аль Рашида“, — раз еще сегодня, по пути в верхний город, ему черт-те чего привиделось». Тем не менее, распознав в сидящей за соседним столиком парочке русских туристов, спросил на их языке:

— Вы видели мотоциклы?

— «Харлеи» в Риеке, на всемирном слете байкеров, да? — обратилась девушка к мужчине. — Мы там были, — она посмотрела на меня с улыбкой, — в прошлом году. Но здесь?

— Здесь спокойно, — сказал ее спутник. — Утром начались беспорядки, но в порту. Войска окружили прибрежные районы — мышь не проскочит. О, глядите!

С этими словами он, как и все вокруг, устремил взгляд в небо. Из прогалины между шпилем мечети Али и башнями храма Вознесения Пресвятой Девы Марии вынырнули три военных вертолета. Они летели очень низко и шум производили страшный. На уровне адмиралтейства все три резко изменили курс и направились прямо к портовому району. Через минуту со стороны моря донесся глухой грохот нескольких взрывов.

— К вечеру, — сказал русский, — все будет кончено.

— Ты из Прибалтики? — спросила у меня девушка. — У тебя такой твердый выговор.

Я кивнул и уткнулся в знакомое мне меню мороженого и десертов кафе «Аль Рашид». Мои русские соседи занялись собой — юные и симпатичные, по-видимому, молодожены, совершающие свадебное путешествие.

Аристон жил в порту, я был у него только один раз — пришел с рекомендательным письмом от профессора Ганновера; он принял меня в узкой длинной прихожей и, прочитав письмо, сказал чуть ли не шепотом:

— Прошу вас запомнить: больше сюда не приходите. — А потом, помолчав, добавил уже громче: — Когда найдете себе жилье, пришлите мне адрес, я с вами свяжусь. Всему свое время. Не думайте, что вы у меня единственный ученик.

Позже, когда мы уже много раз встречались в разных местах, его неприветливость перестала мне мешать. Он знал все древние языки, и сам этот факт вызывал глубочайшее уважение. Я так и не осмелился спросить, почему он не интересуется моей диссертацией; впрочем, и я не пытался выяснить, по какой причине он придерживается своей странной системы: о каждой очередной встрече сообщает в коротком письме, доставляемом курьером. Не доверяет почте? Вряд ли он получает свою долю от городских курьерских фирм — я бы никогда не посмел оскорбить его таким подозрением. Может, это всего-навсего способ изолировать учеников, чтобы они ничего друг о друге не знали?

Прохладнее во второй половине дня не стало, наоборот, жара усилилась. В тени пальм перед колоннадой адмиралтейства сидел безногий нищий. Его не прогнали, вероятно, только из-за беспорядков в городе: полиция, армия и городская стража были заняты другими делами. Я бросил нищему в миску серебряную монету. Взгляд его затянутых бельмами глаз был ужасен — по сути, не взгляд, а обещание пустоты. По спине пробежали мурашки — мне как будто явственно давали понять: дальше не ходи. Но я пошел — без всякого плана зашагал по дорожке ботанического сада: он занимал несколько гектаров позади адмиралтейства и тянулся вплоть до аллеи Диоклетиана, от которой был отделен оградой без единого прохода в портовую часть города. Я невольно подумал о мадам Сорж, единственной из учеников Аристона, с кем познакомился — разумеется, случайно. Аристон назначил мне встречу в той части сада, где были посажены кругом терпентинные деревья вперемешку с сикоморами. Посередине стояла каменная скамья со скульптурным изображением львиной морды. Учитель и ученица сидели там, склонившись над книгой. Мадам Сорж медленно читала, Аристон слушал, время от времени поправляя произношение какого-нибудь слова или добавляя по-французски свой комментарий. Когда он меня увидел, отступать было уже поздно, и я выразительно посмотрел на часы, давая понять, что пришел вовремя. Аристон жестом подозвал меня и представил своей ученице — сухо и деловито. Прежде чем мы приступили к уроку, я, глядя на светлое пятно шляпы мадам Сорж, исчезающее в тени терпентинных деревьев, спросил, на каком языке была книга, которую они читали.

— Поэма Фирдоуси, — ответил он, — слышали о таком? — И, поскольку я не слышал, добавил только: — Это персидский язык. — Потом сразу же, по своему обыкновению, задал вопрос: — Видите тропинку, по которой уходит мадам Сорж? Она каменистая, так что прошу мне напомнить, как будет по-гречески «каменистый»? Как вы сказали? Trachys? Хорошо, только произнесите получше, греческий — это вам не французский…

В первый и последний раз Аристон позволил себе пошутить; впрочем, мы тут же перешли к названию Трахонитской области, упомянутой евангелистом Лукой.

Сейчас скамья под терпентинными деревьями была пуста, а всплывший в памяти смутный образ мадам Сорж растаял в раскаленном пополуденном воздухе, будто призрак странного города, которому так подходит греческое слово trachys. Откуда-то издалека доносились короткие автоматные очереди, вой сирен «скорой помощи» и канонада тяжелых орудий. Заложенный в прошлом веке филантропом Хершем сад внутри каменной ограды, сооруженной из остатков терм Диоклетиана, воспринимал эти отголоски спокойно, словно все в нем принадлежало миру, недоступному политике и войне. Однако это впечатление оказалось ошибочным. Когда я проходил по китайскому мостику над прудом, наблюдая за огромными черепахами в гуще водяных лилий, близкий взрыв, предшествуемый душераздирающим визгом, сотряс землю, деревянный мостик, растения, воздух.

Только полминуты спустя, когда последние обломки камня, дерева, стали, комки земли и листья перестали с шумом падать в пруд, я, вылезая из воды, понял, что произошло: снаряд ударил в ограду сада. Обломки каменной стены либо взрывная волна, а скорее и то и другое, снесли мостик. От сооружения в китайском стиле почти ничего не осталось. Где-то на дне пруда покоился мой фотоаппарат. Рядом со мной дрейфовали две мертвые черепахи. Не без труда я выбрался из прибрежного ила. Облепленные грязью сандалии были такими тяжелыми, будто каждая весила по килограмму. Часы отсутствовали — видно, ремешок лопнул в воде. Хотелось курить, но в боковом кармане пиджака захлюпало табачное месиво. Болела голова. Я лег навзничь на газон и смотрел в чистое ясное небо, по которому не пробегало ни облачка. Мне было безразлично, кто и когда меня найдет: сторож, полицейский, солдат или повстанец; сейчас, в сумерки, ночью или на рассвете, завтра, послезавтра или через неделю. Я слышал слова, которым научился от Аристона: anagaion, philos, pious, iatros, estin, angelos, hora, peristera. Видел реку, в низовьях которой мы с отцом ловили рыбу. Мы плыли в ложе. Вокруг расстилались буйно цветущие прибрежные луга, потом потянулись песчаные дюны, ослеплявшие нас своим белым блеском. Шумел соленый ветер, сосны пахли смолой, мы были счастливы.