Женщина и доктор Дрейф

в городе Триль,

где в это время медленно сгущался осенний вечер и в разных направлениях спешили жители,

через мосты и площади,

по замощенным булыжником улицам, поднимающимся на крутые холмы,

в булочную, в мясную лавку или домой,

неся цветы, яйца, мясо, хлеб и прочие, более или менее таинственные, пакеты и посылки.

Дрейф с некоторым удивлением отложил ручку в сторону:

— Посмотрим, правильно ли я вас понял.

Вы, значит, утверждаете, что вам стали…

Он склонился над письменным столом, прищурился и попытался прочесть слово, небрежно записанное им секунду назад:

— …являться сотни СУДЕБ…

Тут он взглянул на женщину:

— Не так ли, милая барышня?

Женщина долгое время смотрела

широко раскрытыми, пустыми глазами

прямо в потолок,

не отвечая, не дыша и не мигая.

Зачем она послушалась совета старшего брата Сирила и пришла сюда?

Зачем это нужно?

С чего ей вообще следует начать?

Как она своим женским языком сумеет описать хотя бы крошечную часть всех этих странностей, ощущений и страданий, постоянно проходящих перед ее внутренним зрением?

…нескончаемую драму жизни, смерти, выживания, местом действия которой неожиданно сделался ее плотский женский образ?

А эта комната

(у нее закололо в носу от слегка пахнущей формалином пыли),

такая темная, затхлая, спертая какая-то,

а сам доктор Дрейф?

Он, конечно,

весьма известный эксперт,

только он такой маленький, почти карлик,

и какой-то болезненно сморщенный,

и так нездорово бледен,

будто прожил все свои дни в этой спертой комнатушке с толстыми фолиантами, стеклянными банками и огромным журналом,

и ничего другого,

ничего больше,

никакой настоящей жизни!

И вдруг комната вообще показалась ей не комнатой,

а скорее состоянием —

ужасным, затхлым, кошмарным состоянием!

Однако она произнесла:

— Да, доктор, по крайней мере сотни,

а может быть, и еще больше!

Она почувствовала, как что-то стало давить ей на грудь:

атмосфера в комнате,

множество тяжелых фолиантов,

содержимое банок,

все!

Частицы пыли опускались и поднимались в лучах света, она замолчала, но потом снова заговорила,

изумленная тем облегчением, которое испытала, начав свою исповедь:

— Иногда мне кажется, что они размножились,

особенно по вечерам, как только я напьюсь чаю и чувствую, как жар расходится по телу, или когда я нагибаюсь и кровь приливает к голове, или если я в городе встречаю мужчину в цилиндре, — давление становится почти невыносимым!

Она еще некоторое время полежала, размышляя об этих странных ощущениях, которые наполняли ее в любой момент, когда различные видения, запахи, картины поднимались из исторических глубин ее души.

Тут ее настиг голос доктора Дрейфа, исходящий из затхлой комнаты, в темном большом доме, на улице под названием Скоптофильская.

— Гм-мм… когда точно вы начали чувствовать все это?

Женщина вздохнула.

Давление на грудь еще несколько увеличилось.

— На самом деле, если хорошо подумать, так более или менее было всегда,

даже когда я была совсем маленькой,

да, да, теперь я вспомнила,

тогда тоже так было,

совершенно то же самое,

даже когда я пряталась в траве за домом дядюшки Кирилла в Васиче, даже тогда разные, огромные бытия и судьбы сотрясали мое едва достигшее семилетнего возраста женское тело,

а в годы отрочества это нередко бывало так невыносимо, что у меня почти не было сил по утрам встать с постели,

случалось, я целыми днями лежала, и ничего мне не помогало,

созывали врачей со всех концов, и уж как только они меня не исследовали, однако никто из них не нашел у меня ни малейших признаков болезни!

Дрейф молча кивал с серьезным видом.

— Редкостное состояние,

но ничуть не особенное, так и знайте,

такое случается практически с каждой женщиной в какой-то момент ее жизни,

чаще всего в связи с перенапряжением или во время кипучего, мучительного и очень серьезного переворота — отрочества.

На самом деле он лгал,

ибо никогда ранее в течение всей своей тридцатилетней практики психиатра он не сталкивался с подобным случаем.

Это было нечто совершенно новое,

сенсация в медицине и психиатрии

(он почувствовал сильное возбуждение, когда внутренним зрением увидел, как после его смерти это до сих пор неизвестное состояние женщины будет названо его именем: синдром Дрейфа).

Но женщину на диване, которая постепенно тоже стала покрываться пылью, это вовсе не успокоило:

— Доктор, ведь это очень серьезно,

чтобы не сказать пугающе,

словно то, что постоянно происходит внутри меня, не позволяет мне жить такой, какая я есть,

все это нескончаемое, огромное, которое все идет, идет и идет,

и нет ему ни покоя, ни конца!

Дрейф сурово оборвал ее:

— Это понятно,

а теперь расскажите, перед тем, как мы пойдем дальше, немного более подробно о вашем физическом состоянии,

здоровы ли вы в остальном,

нет ли нарушений в матке,

не ссохлась ли она, например, как неудавшееся суфле, не вторгается ли в ваши мысли какое-нибудь облучение груди, когда вы читаете,

нет ли у вас судорог в придатках или в корнях яичников?

Женщине вдруг стало очень тяжело, она почувствовала себя усталой, все ей надоело, и комната показалось еще более затхлой, чем ранее.

Тело!

Вечно это женское тело, которое разнимают, расчленяют на мелкие куски, а потом разными способами сохраняют в банках из пожелтевшего от старости стекла в таких вот комнатах!

Тем не менее, она терпеливо ответила ему:

— Нет, ничего такого.

— И все же вас беспокоят эти проблемы…

Дрейф глубоко сморщил лоб и просмотрел свои записи о странном состоянии женщины.

— Да, словно вся история от начала до конца заполнила мое небольшое тело,

возможно, все это звучит несколько цветисто и напыщенно,

только так оно и есть, доктор,

голоса, разные существа внутри меня,

одна за другой, непрошеные, разыгрываются невероятные сцены, картины и чувства!

Дрейфа, против его воли,

все глубже и глубже затягивало в этот необъяснимый случай;

его маленькие ножки психоаналитика-специалиста по женщинам уже с трепетом вступили на ту извилистую тропинку, изгибы которой ведут в темные джунгли женской психики, к ее неизвестному ядру, где может скрываться все, что угодно, в каком угодно виде,

он почувствовал себя необыкновенно маленьким перед теми странностями, что разматывались вокруг него, когда пациентка все дальше и дальше раскрывала перед ним тайны своей психики.

— А мужские судьбы вы тоже чувствуете в себе? —

осмелился он спросить,

больше для того, чтобы немного собраться с мыслями.

Мужчины!

Ей вдруг захотелось встать, подойти к письменному столу, много раз плюнуть Дрейфу в лицо, открыть дверь и неторопливо выйти из кабинета,

но раз уж она сюда пришла

(и ради своего брата Сирила),

она продолжала лежать на диване и наконец ответила ему очень коротко,

но крайне язвительно:

— Нет, только женщины.

Между ними на мгновение повисла тишина, казавшаяся более долгой и глухой, чем была на самом деле,

стареющий женский психоаналитик, чье время рано или поздно кончится,

и молодая женщина, в которой долгое время кипят судьбы и древние, непрожитые женские жизни

(она, сама о том не ведая, в будущем откроет новую страну и ее язык).

Движимый рвением первооткрывателя, Дрейф хотел проникнуть во все закоулки этого любопытного случая и поэтому тут же спросил:

— А как далеко вы в действительности можете заглянуть в прошлое?

В голове у женщины немедленно стало пусто.

Время, подумала она.

Будто и слово и явление сами по себе были ей совершенно незнакомы.