Лёлита или роман про Ё

— Ну, это уж они так, припугнули для порядку. Хотели б сшибить — сшибили б, и вы бы щас не здесь, а на погосте вон торчали, и как раз потом в Шивариху на пироги с киселём, — и ржёт.

— Не-ет, погоди, — глаза у Андрюхи по двадцать копеек. — Ну врёшь же? Придумала ведь!

— Да вот те крест, брательник! Хочешь, талию покажу? Там вмятина от ножика осталась. Вовк, скажи!

«У-у», — индифферентно гудит Вован набитым ртом.

А она поворачивается к Андрюхе и заговорщицки так, чуть не носом в нос упрясь:

— Вот скажи мне, инженер человечьих душ: что это надо мной за проклятье такое?

— Да ну тебя в баню, — гычет тот. — Я эту сказку про архаровцев с пером где-то уже слыхал.

— Побожись! — вскипает Светка.

— Не могу, — затягивает Андрюха свою старую песенку, — меня с вашим богом серьёзные эстетические отношения. Не говоря уже об этике…

— А ты не на кресте, ты на вине побожись, атеист проклятый, — и плещет в чажечки ещё по глотку. И чокается, разливая чуть не половину — и своего, и евонного, и выпивает, и чмокает Андрюху в бородатую щёку, и заходится смехом, за какой лет пятьсот назад сожгли бы её вот на этом самом костерке без суда и следствия. И подвигает к Андрюхе кюветку со своими фирменными огурчиками. И тот хрустит и смеётся. И все смеются. И Вольдемар, помешкав с минуту, наплюхивает себе восьмую добавку неповторимой Анютиной окрошки…

— Не, это правда, — чуть не впервые за день разевает рот Тимка. — С мамкой всегда так.

И подбрасывает ей как пароль:

— Про индюшку-то…

— Да! Индюшка же! — продолжает Светик, собирая с сарафана опрокинутый в запале майонез.

— Не на-а-адо про индюшку! — мычит Лёлька.

Но Андрюха уже лишь рукой машет: не томи! — он один не слыхал этой застольной байки.

Раз прикупила Светлан Пална в хозяйство индейку. Чего ради, покрыто мраком тайны, но факт имел место быть: пошла и обзавелась. Через неделю зычных «грлы-грлы-грлы» сообразила, что животина по мужику убивается, сжалилась и принесла ей индюха. И неделю спустя эти монстры бродили по двору уже совершенно по-хозяйски, что твои бронтозавры по юрскому парку. Вернее, индюх бродил, а полуоблезшая полюбовница металась мелкими перебежками в поисках убежища («Я ж не знала, что этому козлу десяток жён полагается!»). Придя примерно к такому же выводу, пернатый козёл стал присматриваться к самой Светке. И ладно бы просто присматриваться: он стал пристраиваться к ней. Самым непотребным образом. Но получил достойный отпор — а, глядя на сестрицу, в этом не усомнишься — и разумно переключил внимание на субтильного Вольдемара…

А обстояло так. Захотелось Вольдемару к ужину свежего лучку, склонясь за коим он и почуял неладное. Задницей буквально и почуял. И, совершенно не готовый к такому повороту событий, чисто инстинктивно лягнул обидчика. Но было не тут-то: остервеневший от противления самец бросился на жертву с удвоенным пылом, и Вольдемару оставалось лишь схватить подвернувшийся дрын.

«Ах, ты с дрыном?» — как бы ухмыльнулся индеец и, издав воинственный вопль, раскинул крылья перед решительной атакой. Их пятиметровый («У-у», — кивает Вовка, не отвлекаясь от окрошки) размах окончательно смутил царя природы. Дети наблюдали за погоней из окна (пара синхронных кивков). Насильник настигал, и жертву спас лишь стоявший у ворот «Жигуль». Мырнув в него, Вольдемар, не мешкая, дал по газам и рванул к свояку за подмогой. Вдвоём они индейца кое-как, а завалили…

Андрюха: «Вы его съели хоть?» Володька: «У-у». Лёлька: «Фу-у-у-у!» Светка: «Но дальше-то самое интересное!..»

Дальше начиналась чисто Медея.

Овдовевшая в одночасье индюшка понемногу пришла в себя и перво-наперво — в виде реакции на стресс, наверное — принялась нестись. Но птенцы из неоплодотворённых яиц высиживались плохо, а проще говоря, не высиживались вовсе. И вслед очередному «грлы-грлы» сердобольная Светка отправилась на базар и приволокла оттуда пару хорошеньких индюшат, которых и подсунула на воспитание затосковавшей животине.

И оцените возмущение нашей птицеводши, когда, глянув в окно, она обнаружила, что краснозобое чудовище, в точности как французская революция, пожирает своих, хотя бы и приемных, детей. Вы когда-нибудь видели обедающего кроликом удава? («Фу-у-у-у-у!») Сердце Светки облилось холодным потом, и миг спустя она вытаскивала второго подкидыша (с первым было уже покончено) непосредственно из глотки своей сумасшедшей любимицы.

— Как??? — орёт Андрюха. — Не могу представить!

— А вот так вот! — хором орут остальные. — Пальцами!

— Крылышко ему гадина сломала, — ставит Светка логическую точку, а следом и интонационную. — Не выжил малец.

А индюшку — кто бы сомневался — вскорости украли. Прямо со двора. Аккурат в ночь на день, будь оно неладно, чуждого нам Благодарения…

— Туда ей и дорога, — возглашает Лёлька.

— У-у! — подхватывает разобравшийся-таки с остатной окрошкой Вольдемар…

…А я лежу, конвульсирую, слёзы утираю, а внутри бубнёж: ну вот какой ты на хрен писатель? сколько их, читателей твоих? трое? триста трое? три тыщи трое? о чём вообще ты им все эти десять лет паришь? о том, что любовь придумал не Христос? будто они без тебя не знают…

— Светуль, плюнь ты на всё, брось всё: садись и пиши!

— Чего писать-то? — удивляется она.

— А вот это всё и пиши.

— А-а-а, — и опрокидывает меня ручонкой-ручищей и тянется к кошёлке за другой бутылкой.

— Ну как скажешь. Слышь, Вовк? Завтра сажусь книжки писать.

— А ты-то сам, — доносится из-за спины: братан, улёгся как велено и задрал взор к облакам, — небось, пока тут торчим, так-таки ни одной повести и не придумал?

— Ни одной, Валь, — подтверждаю я, встаю, отхожу и закуриваю, только чтобы не разреветься слезами иного, чем минуту назад, свойства.

Allegro: Лес

1. Пара негритят решила прогуляться

Вторая пошла под шашлычок: Валюха курицу подал. Правда, перед этим уронил решётку в самый жар. Девки на него в две глотки: заставь дурака… Он, бедный, окорочка от золы обдувает, отлаивается. Лёлька: нуууу, па-а-ап, весь кайф поломал… Володька: а давай сюда, нам сгодится — кожицу подгорелую счищает, Егорку потчует, тот рот только как галчонок открывать поспевает… Тим пивко своё дотягивает. Тут и мы накатили — за покойницу (Светка ляпнула). Анька: типун тебе; та: а чего? с утра по двору бегала…

Несмотря на упадание в костёр, покойница оказалась хороша. По мне, во всяком, после наших-то, городских, синюшных — очень даже. Тим один недовольным остался: ну почему мне всегда задница, а? только руки зря перемазал… Мать ему: эх и повезёт твоей жене, сынок!

Лёлька: гхи-хи!

Тима: ну ты ещё давай…

Егор: Тиминой жене повезёт!

Вольдемар: как нам с вашей мамой фиг кому повезёт.

Светка: ой, ладно!

Лёлька: гхи-хи…

Валюха: ну чего? магазинную-то печь?

Анька: ага, только уж прям сразу в угли ложи.

Валька: коза ты, коза!

Егор с Лёлькой в один голос: гхи-хи!..

Валюшка дровец в мангал подбросил — и ко мне, и тоже руки под затылок. Тимка — за карабин. Лёлька за ним: дай мне, мне дай. Чего дай, все пульки расстреляли. Егор жалобно: я не все-е-е-е. Чего не все, если нету ни одной? Эт не я-я-я-я. Ну да, я это, молчал бы уж… Володька — сытый и умиротворённый — укладывается рядом бухенвальдским пузом вверх: куда тут, Андрюх, глядеть-то? Да всё уже, говорю, проглядели, Вовк. А он: ну и ладно, и так ништяк. Глаза прикрыл, и через минуту уже слышу — сопит…

Я тоже лежу-блаженствую, того гляди отрублюсь. Вправду же хорошо. Небушко окончательно прояснилось, голубое-голубое, ни облачка. От давешнего ветерка ни дуновеньица не осталось. Сплошная уменьшительная ласкательность. Пахнет дымом, хвоищей, сожранной курицей, свежими огурцами, цветами, пивом разлитым. Даже мне, курильщику — пахнет… Тихо, спокойно. Ни птиц не слыхать, ни кузнечиков каких. Костёр один потрескивает. Да издалека Егоркино: «Тим, Тим, и мне-е-е!», Лёлькино: «Жо-о-орж!» да Тимкино: «Эх я щас обоим ка-а-ак…»