На фига попу гармонь...

Бродили до обеда. И когда, уже потеряв надежду, доморощенные эмчеэсовцы возвращались назад, к родным самогонным аппаратам, возле которых дежурил пьяненький леший, вдруг унюхали знакомый запах носков Митяя.

– Стоп! – чихнув, поднял вверх руку дядька Кузьма. – Бьюсь об заклад, что в радиусе ста метров мы найдем искомое тело, – грамотно выразил мысль.

«Надо было вместе с кружкой и противогаз тиснуть», – пожалел о своей честности и недальновидности бывший десантник и мужественно направился в сторону вони.

Не пройдя и полсотни метров, упал в обморок пастух Евсей. Еще через двадцать метров оставшиеся в живых увидели торчавшие из-под елки ноги в рваных носках.

– Во-о садюга-а! Чтоб к телу не подпустить, ботинки с него снял, – нелицеприятно высказался об убийце дядька Кузьма.

Рядом с ним, не выдержав, упал еще один собутыльник.

Лишь Мишаня держался из последних сил, бормоча что-то про непобедимый десант, который не вырубишь даже носками Митяя.

«Не такое видали… иприт с зарином на спор нюхали – и то ничего».

Рядом зашатался дядька Кузьма.

– Не бросай меня тут, – взмолился он.

«Пора отступать!» – решил егерь, по очереди вынося из-под действия носочного отравляющего газа боевых товарищей. У самогонных аппаратов все пришли в себя.

– Да-а-а-а! – было общее мнение.

* * *

В бывшем сельсовете, поругавшись с похмельным сторожем, Мишаня долго крутил рукоять фронтового телефона, но на коммутаторе трубку никто не брал.

«Во дают! А если, к примеру, шпиена задержу? И не сообщишь районным властям. Придется на поклон к бывшему преду идти», – со вздохом решил он. «Так к мамане и не попаду», – добрался до председательских ворот и взялся за длинную кованую рукоять, торчавшую из кирпичной стены рядом с калиткой. Согласно прибитой табличке: «Качать – откроют…» раз пятнадцать качнул туда-сюда ручку.

«Тяжело идет, зараза. Колокол, что ли, от нее в дом проведен?» – услышал шаги, и солидная металлическая дверь открылась.

Перед ним стоял средних лет справный мужчина с приличным животом и щеками, зато чисто выбритый, коротко стриженный и с кислой улыбкой на лице. В каталоге председательских улыбок она носила «номер три» (встреча нижестоящего работника).

– Здравствуйте, Игнат Семеныч, – неожиданно спекся егерь, представ пред строгими начальническими очами, – тут мы ноги нашли…

– Тaк неси на холодец, – враз подобрел бывший председатель, – видать, когда ехал, из багажника выпали…

– Да не-е, то не ваши, – мялся егерь, наблюдая, как взор сельского начальства вновь становится суровым. – То скотника Митяя…

– А я говорю – мои мотолыги… – разозлился Игнат Семенович.

– Товарищ Кошмаров, – уже официально обратился к нему егерь, вспомнив, что он десантник, а не пацан, как раньше. – Ноги принадлежат убитому Митяю… И мне срочно нужно вызвать милицию.

– Игнаша-а! Еще ведро воды нада-а, – вдруг заорала из распахнутого окна добротного двухэтажного кирпичного дома председательская супруга Нина Матвеевна, выставив на люди необъятные щеки и еще более необъятные груди. Нахмурившись, председатель захлопнул дверь.

«Ах ты, кабан выложенный», – рассвирепел Мишаня и что есть мочи задергал рукоять.

Минуты через три калитка вновь распахнулась.

– В сельсовет иди звони! – рявкнул «пред» и вновь захлопнул дверь.

На этот раз Мишаня в бешенстве орудовал ручкой минут пять.

Наконец дверь снова раскрылась, и отчего-то довольный «пред» пустил его внутрь. Супружница в окне уже не маячила, зато на Мишаню, оскалив клыки, бросился здоровенный волкодав. Трех звеньев не хватило зверюге, чтоб попробовать, каковы на вкус егеря. Бобик, напрудив под калиткой лужу, явил ноги.

– Да он не куса-а-ется-а, – успокоил Мишаню председатель. – Почти!.. – провел его в дом.

«Вон сараи какие понастроил… – завидовал егерь. – А домина?.. То-то колхоз разорился…» – взял он телефонную трубку и набрал «02».

– Я тут голову нашел… – начал доклад.

«Пред» с супругой, разинув рты, слушали Мишаню. После разговора Нина Матвеевна затащила егеря на кухню, налила чаю и стала выведывать все конкретно и подробно.

С завистью глядя на белую газовую плиту с красным баллоном, кухонный гарнитур «под мрамор» и водопроводный кран без ручек, под которым стоял огромный цинковый бак, Мишаня выложил практически все, что знал, попутно раздумывая, где же надо нажать, чтоб пошла вода, которая ни с того ни с сего неожиданно потекла в емкость.

– Игнаша! – крикнула в комнату Нина Матвеевна. – Открой минут через пять. Там опять кто-то пришел, – вновь вся обратилась в слух.

– Вот гад, – осенило разом Мишаню. – Ну, устроился, бюрократина!

* * *

Доложив внутренним органам и мадам Кошмаровой о происшествии, Мишаня вышел на свежий воздух и залюбовался малой своей родиной, селом Шалопутовкой, раскинувшей небольшие свои домишки на правом берегу спокойной летом, но дерзкой весной речки Глюкалки.

Он глядел на речку, простирающийся за ней лес – его лес – и дышал полной грудью воздухом детства и юности. Подлый ветерок, будто почуяв, что кто-то глубоко дышит, изменил направление и принес запахи фермы и силосных ям. Животных на ферме почти не осталось, но память о многих поколениях парнокопытных благоухала вокруг фермы и в ней самой, наводя на мысли, что когда-то колхоз «Возбуждение» держался на плаву.

Но этот, привычный с детства аромат был ничто в сравнении с вонищей от митяевских носков, и Мишаня даже не обратил внимания на колхозный духман. Еще раз окинув взглядом пыльную улицу им. Ивана Сусанина и небольшую площадь со зданием сельсовета, пустого сельпо, Дома колхозника, вернее, сарая, вздохнул отчего-то и пошел домой, разглядывая по другую сторону дороги клуб, дом священника отца Епифана, неделю страдавшего из-за похищенной гармони, и небольшую церковь на краю деревни.

Так, крутя головой по сторонам, он незаметно и добрался до отчего дома, где его встретили веселый уже спаниель и стоявшая на крыльце маманя, крепкая пятидесятилетняя тетка в цветастом фартуке поверх легкого стираного платья в блеклых васильках, с уложенной на голове начинающей седеть косой.

– Ну, сынок! Ну хде ты все ходишь? – напевно ворковала она, любуясь могучим парнем, его литыми плечами, пшеничным чубом, курносым носом и яркими, в отличие от платья, васильковыми глазами под «брежневскими» бровищами. – Все утро на твою сторожку гляжу, а ты не идешь и не идешь, – продолжала она, попутно вешая на гвоздь алюминиевый таз, смахивая какую-то веточку с перил крыльца и протирая фартуком дверную ручку. – Шо случилось-то? – распевно произнесла, распахивая дверь, за которой, закрывая проход, висела рыболовная сеть с частой ячеей от мух и комаров. К полу ее прижимали два свинцовых грузила, отлитые в форме ложек.

– Душно как дома-то, – по-детски капризным голосом произнес Мишаня. С кем еще можно расслабиться, как не с матерью.

– Только што дверь прикрыла, – стала оправдываться Василиса Трофимовна, – а то с улицы уже жар идет, – глядела, как сын жадно пьет третью кружку воды. – Квас вон стоит, шо ты водищу-то хлыщешь? – засуетилась, выставляя на стол салат из огурцов, сметану, блины и ржаной хлеб.

Все это отменно благоухало и радовало глаз.

– А рюмочку? – на всякий случай спросил Мишаня, начиная с салата.

– И так уже с утра попахивает, – отреагировала мать. – То-то за тебя Дунька замуж не идет… – увидев, что дитятко жевать стало медленнее, переменила тему. – И што же такое из ряда вон выходящее случилось, коли ты к блинам опоздал? Хотела добавить: «Алкашей каких-нибудь встретил?» – но сдержалась, внимательно, с любовью наблюдая, как споро исчезают блины.

– М-м-м-м… – с набитым ртом произнес Мишаня.

– Батюшки! – всплеснула руками мать. – Вновь «МММ»^[1] открыли?

– Да какой «МММ?» – проглотил блин Мишаня. – Башку человеческую вчера нашел… Митяю раньше принадлежала, –заглотил очередной блин.