Оглянись назад, детка!

— Ты все еще ненавидишь его? — спросил Фрэнк.

— Нет. Слишком много чести, — слабым голосом ответила я.

— И все же ты с ним поздоровалась, это уже шаг вперед. У меня с Маргаритой так не получается.

Меня подмывало заказать еще один джин с лимоном.

— Мудрец сделает вид, что простил, но в глубине сердца он не простит, — выпалил Фрэнк, обливаясь потом.

Я посмотрела на него: на майке — большие потные пятна, едкий запах и довольный вид от произнесенного афоризма, выуженного не известно откуда, но точно не из турне с Лоренцо Керубини.

— Афоризм с какого-нибудь конфетного фантика?

— Сенека, — произнес он с видом олимпийского чемпиона.

Краем глаза я увидела, как Альваро Дзинкати вышел из бара.

Джиджи Марини, пианист джазового трио, знаком подозвал меня к своему столику. Я спустилась с табурета и попрощалась с Фрэнком.

Два часа ночи. Самое время натянуть презерватив и сочинить что-нибудь оригинальное. Мы снова выпиваем и курим в темноте, как два старых знакомых.

У Джиджи хрупкий вид и обвисшие плечи. В общем, ничего общего с велосипедистом, слушающим плеер. Однако ослепительная улыбка его молодит, несмотря на щель между зубами и постоянные синяки под глазами.

— Ты видела Мазари? — поинтересовался он.

— Знаю, что он открыл газетный киоск.

— Ему надоело играть по вечерам.

— Сейчас он точно зарабатывает больше.

Джиджи слегка задумался, потом нагнулся поближе ко мне:

— Может, снова начнешь играть?

Когда мне было двадцать лет, я играла в группе на ударных. Я не могла держать ритм, а вид публики меня терроризировал. Им приходилось наливать мне по две рюмки неразбавленной водки, всовывать мне в руки палочки и силой усаживать за ударную установку. Стоило мне поймать на себе чей-то взгляд, как я начинала колотить невпопад, ронять барабаны или дергаться в припадке исступленного ритма.

— Ты шутишь? — Я взглянула на него.

Во рту у меня все пересохло, а ему не терпелось отлить. Он скорчил гримасу и отправился в туалет. Через несколько минут он, пыхтя, поправил простыни, и мы уснули.

Утром я, как сомнамбула, босиком шлепала по коридору, растирая гноящиеся глаза. Заметив, как кто-то копошится на кухне, мне захотелось крикнуть: «Стоять на месте!» и выхватить несуществующий пистолет. Но я вспомнила, что у меня ночевал джазовый пианист, который с услужливым видом готовил завтрак.

— Напрасно ищешь, у меня нет ни закуски, ни печенья.

— Добрый день, — ответил он хриплым голосом человека, закончившего свой день сигаретой и начавшего новый день таким же образом. — У тебя глаз красный.

— Точно, — ответила я и выхватила у него из рук сигарету, чтобы сделать первую дневную затяжку.

Мы сидели на табуретах друг против друга. Пока пили кофе, он рассказал мне, что прочитал в журнале «Астролог» гороскоп Рака (мы с ним оба принадлежим к этому говяному зодиакальному знаку). — Судя по всему, новый год будет фантастичным: деньги, любовь, работа…

— Хорошо бы, а то старый был дерьмовым.

— Все равно гороскопы у нас никогда не сбываются, — ответил он, надевая зеленый свитер с нашлепками на локтях.

— Вот-вот. Это точно.

Мне потребовалось четверть часа, чтобы слезть с табурета Неверными шагами я побрела в ванную. Не успела отключить душ, как из спальни, где переодевался Джиджи Марини, до меня долетел его голос.

— Сегодня вечером я опять играю в «Чет Бейкер».

— Может быть, я зайду, — крикнула я через дверь.

— Отлично.

Мы оба знали, что этого не будет.

Я вышла из ванной и стала прокладывать себе путь между разбросанными по полу чулками, майками, стопками компакт-дисков, полными пепельницами, вчерашними газетами и грязными чашками. Январское солнце пробивалось сквозь грязные от недавно прошедшего дождя оконные стекла. Я задернула жалюзи, надела ветровку и шерстяную шапочку и вышла из дома. Раздавался звон колокола церкви Сан Джузеппе Лавораторе и редкий шум воскресного транспорта. Сев в «Ситроен», я решила поехать на рынок музыкальных дисков, расположенный на территории Северного Парка в большом ангаре; там можно было купить любую музыку.

Я подошла к прилавку, заполненному конвертами с виниловыми пластинками, за которым стоял Давиде Мэлони — для друзей просто Мэл. Его лицо заросло трехдневной щетиной, седоватые волосы, нос, как у Тото. Он играл на бас-гитаре в моей группе много лет назад, и время от времени мы встречались. Кроме прошлого нас объединяла неистребимая любовь к панкам Мне и Мэлу нравилась группа «Проклятые». Я до сих пор помню, как он злился, если кто-то видел в панках только музыкантов и их музыку.

— Панк — это стиль, образ жизни! — кричал он.

Уже тогда он ездил в Лондон покупать по дешевке подержанные диски и перепродавал их по полной цене болонским панкам, обосновавшимся перед прилавком «Золотой диск». Теперь его каталог пластинок считался самым известным среди денежных японских клиентов. Он покупал пластинки на аукционе в Интернете, и у него был свой сайт с большим списком фанатичных подписчиков, готовых тратить большие деньги за виниловый диск «Strangler» или «Sex Pistols». Он постоянно разъезжал: Лондон, Манчестер, Париж, Барселона, часто в компании с гомиком Тито, ведущим специалистом по итальянской музыке.

Я издалека увидела Давиде, который торговался с мальчишкой, одетым в стиле хип-хоп, и подошла к прилавку.

— Диджей, — произнес он, кивнув в сторону парня, уходящего с набитой виниловыми дисками сумкой. — Сейчас стало модным собираться компанией и расслабляться под музыку. Покупают все подряд.

Мы с ним не из тех, кто целуется.

— По кофе? — предложила я.

Он сделал знак Тито, чтобы тот приглядел за товаром, взял меня под руку, и мы прошли к бару.

— Я уже несколько месяцев не покупаю никакой музыки, — сказала я.

— Знаешь, сегодняшняя музыка ничем не отличается от прежней.

— То есть?

— Она или отличная, или плохая.

Он заказал кофе для меня и черногорский коктейль со льдом для себя.

— Удачный день?

Он пожал плечами и потер ладони о джинсы.

— Продал все виниловые диски «Ramones» и, честно скажу, было немного жалко.

С чувством ностальгической солидарности я кивнула головой. Он глотнул коктейль и облизал губы.

— Ты все еще слушаешь «Who»? — Он помнил о моей любви к ударнику, который играл с замедленным ритмом, приглушая звук тарелок.

Я помешала диетический сахар и натянуто улыбнулась.

— Время от времени.

— Все еще одна?

Я оторвала взгляд от чашки.

— Все еще одна.

— Ты неплохо играла на ударнике.

Я дружески толкнула его.

— До того, как… — Он остановился на половине фразы. — После того случая все изменилось.

«Тот случай» — это моя сестра Ада.

— Да, изменилось все. — Я потупила взгляд.

— Извини, не хотел об этом говорить, но стоит увидеть тебя…

— Все нормально. Не беспокойся.

— Пора за работу, — произнес он.

Я проводила его до прилавка.

— До встречи, Мэл.

На следующий день я проснулась рано и сразу поехала в агентство. Перед дверью, на потертом коврике, лежал коричневый пакет. Я взяла его.

Отправитель — Альдо Чинелли. Это давнишний друг моей сестры, он уже много лет жил в Лондоне и был писателем, насколько мне было известно. Я в недоумении повертела пакет.

Войдя в кабинет, я положила пакет на письменный стол, развернула его и увидела коробку из-под обуви, доверху заполненную конвертами. Почерк узнала сразу. В коробке еще была записка Альдо, тоже написанная от руки: «Дорогая Джорджиа, переезжая в который уже раз, я нашел в чемодане письма, которые Ада посылала мне из Рима. Я решил, что лучше, если они будут у тебя. Обнимаю, Альдо».

Мне показалось, что сердце на мгновение остановилось. Я бросилась в кабинет Спазимо в надежде застать его там. Я подозревала, что иногда по ночам он спал там, на жестком, как бетон, диване прямо в одежде.

Его взгляд остановился на коробке, которую я держала в руках.