Праздник цвета берлинской лазури

3

После смерти Джильберто Беатриче была безутешна. Ненакрашенная, с потухшим взглядом, с опухшими от слез глазами она еле-еле переставляла ноги на своих огромных платформах.

Под серыми отблесками неба, все прочие цвета которого будто бы исчезли вместе с петухом, она бесцельно слонялась по саду из конца в конец. Ветра не было, небо затянуло тучами, и в тоске Беатриче проклинала мир, призывая на него самые страшные бедствия. Случайная смерть ее любимца оставила в душе неисцелимую рану.

Обнаженная Тициана занималась лечебной гимнастикой. Со спины было даже не догадаться, что она беременна. Рыжие волосы стекали по спине, подобно хвостатым кометам. Готовясь к родам, она делала упражнения для таза и принимала неловкие и откровенно неприличные позы. У вошедшего Манлио затуманился взор, ему тут же захотелось овладеть ею. Они уже очень давно не занимались любовью: Тициана навязала мужу воздержание сразу же, как только получила результаты анализов, может быть желая отомстить за свою молодость, омраченную беременностью.

— Дорогой, что-то ты бледный. Ты не устал? — спросила она, отлично зная, что только сильней заводит мужа.

Зад ее был изогнут, как лук в боевом положении, и казался объятым огнем. Манлио, отводя глаза, попытался сменить тему:

— Ты мне напоминаешь Мадонну Липпи из Уффици. Твоя красота волнует меня, как бесценное произведение искусства.

— Подойди сюда, дорогой.

Раскинувшись на постели, Тициана приложила ухо мужа к своему животу. Солнце щедро освещало уже пахнущую молоком грудь. Глухие звуки в лоне явно свидетельствовали о существовании Манлио-младшего. Манлио-старший смутился. Конечно, к материнству нужно относиться с почтением, ведь маленькое существо, пинающее этот живот изнутри, — его собственный сын. Как только его могли посетить столь непристойные желания? Пристыженный, он с благоговением поцеловал Тициану в щеку:

— Прости меня…

Тициана кивнула, волосы короной венчали ее голову.

«Пора оповестить супругу о моем плане», — подумал Манлио. Несколько дней он провел, копаясь в семейной библиотеке, и в одной книге XVIII века наконец-то обнаружил то, что искал. Раскрыв фолиант, захваченный из библиотеки, он стал читать:

— Четвертого сентября тысяча семьсот двадцать девятого года на свет появился Людовик, сын-наследник короля Франции Людовика XV. Чтобы отметить это событие с размахом, подобающим для младенца такого происхождения, возле королевского дворца были возведены разного рода праздничные сооружения: карусели, портики, театральные подмостки, храмы в классическом стиле, пиротехнические машины…

Тициана, чтобы доставить мужу удовольствие, слушала, хотя такие рассказы всегда наводили на нее ужасную скуку. Вот и сейчас она болтала длинными ногами, как школьница, усевшаяся на парту.

— Знаешь, что представляли собой праздничные сооружения?

Тициана помотала головой. Если бы даже знала, она все равно бы не сказала, чтобы не расстраивать его.

Манлио нравилась собственная ученость, он разбирался в истории не хуже какого-нибудь профессора. О, если бы ему родиться в век Просвещения таким же знатным и богатым, как сейчас! Современность была ему отвратительна, и, укрывшись на своей вилле в стиле XVI века, Манлио всячески пытался оградить себя от веяний нового времени.

— Многие знаменитые архитекторы создавали праздничные декорации, чтобы запечатлеть событие в памяти потомков. Устраивалось представление с танцами и музыкой, которое завершалось фейерверком.

Манлио горделиво смотрел на Тициану. Его мечта соединить прошлое с настоящим вот-вот должна была осуществиться.

— Я решил воссоздать на вилле Каробби по случаю дня рождения Манлио-младшего сооружение, аналогичное «большому приспособлению для праздничных огней», какое кардинал де Полиньяк установил на Навонской площади в восемнадцатом веке.

Водрузив книгу на живот Тицианы, Манлио ткнул пальцем в эстамп Джованни Паоло Паннини. Тициана бросила на страницу ленивый взгляд. Все эти гравюры казались ей одинаковыми, тем более что были чернобелыми. Манлио же разошелся не на шутку.

— Напротив баобаба мы в точности воссоздадим тот старинный проект, а справа построим храм Гименея, бога-покровителя брачных уз…

Когда Манлио вновь взглянул на Тициану, та уже клевала носом. Он нежно погладил ее по лицу, жена слабо улыбнулась. Нужно заинтересовать ее чем-то более конкретным.

— Ты будешь героиней праздника, ты откроешь представление, вознеся Манлио-младшего к небу на фоне самой пышной декорации из всех, когда-либо существовавших. В платье от Капуччи ты будешь купаться в аплодисментах…

Тициана прогнала сон и стала внимательно слушать Манлио. Внезапно эта идея предстала в совершенно ином свете. Она, бывшая фотомодель, не собиралась хоронить себя заживо на вилле Каробби. И праздник может стать прекрасным поводом, чтобы напомнить о себе и вернуться на подиум…

— Это будет праздник для немногих избранных, исторический факт, тщательно воссозданный с соблюдением всех деталей.

В глазах Манлио, блестящих, как плазменный экран телевизора, засверкали огни будущего праздника, он был счастлив, что наконец-то достучался до Тицианы.

— Финал не оставит тебя равнодушной. Тысячи огней рассекут небо над нашей виллой. В их отблесках декорации засверкают в ночи…

Тициана смотрела на мужа с обожанием, перспектива стать героиней шоу, снова пройти по подиуму ее буквально заворожила. Неожиданно для себя она прослезилась.

Баобаб начинал приходить в себя от шока, причиненного путешествием. Корни начали впитывать соки из щедро удобренной земли. Хуже всего он пережил тот момент, когда его вырвали из родной земли. Глядя с грузовика на свое разоренное гнездо, прощаясь с красными муравьями, змеями, саранчой, червями, жившими между корней, цветными бабочками, птицами, закатом, жарким воздухом, знакомыми запахами, стадом антилоп вдалеке, баобаб лишился чувств от тоски. И вот теперь его ошеломили жидкими удобрениями и вынудили отказаться от желания умереть. Накачанный наркотиками, баобаб возвращался к жизни, но новый мир ужасал его. Бескрайние просторы сменила узкая полоска горизонта, он оказался в компании низкорослых, рахитичных деревьев, среди бетонных стен, аллей с мелкими цветочками по краям, невыносимых резких запахов и людей, которые приходили на него таращиться, как на уродца. Баобаб хотел взлететь в небо, но проклятые неудобоваримые химические субстанции парализовали волю и раздули его до такой степени, что в какой-то момент он вздрогнул и издал странный звук, как будто рыгнул.

В парке виллы Каробби, сверкая своими нержавеющими боками, приземлился вертолет. На площадке его ждали Манлио и Тициана, одетая в широкий джинсовый комбинезон. Турбина вертолета сдула пыль с длинных цветочных грядок, маленький паучок улетел прямиком в космос, чтобы навсегда там затеряться, двух божьих коровок размазало по стволу баобаба, четыреста пятьдесят шесть листьев сорвались с платанов, кипарисы лишились ста тридцати шести побегов, две тысячи муравьев пропали без вести. «Похоже на бурю в пустыне», — с тоской подумал баобаб. Когда двигатель заглох, листья, побеги, муравьи оказались на земле, убитые и раненые, как на настоящей войне. В пыли, разрезаемой солнечными лучами, виднелись силуэты двоих спускающихся по трапу. Первый, архитектор Руджери, мужчина лет пятидесяти, сухопарый, с благородной сединой, глубокими морщинами около рта, острым носом, шел вперед уверенно и даже торжественно. Юноша в белом по имени Замир, отставший на несколько шагов, сверкал глазами цвета свежей нефти. Умберта, тоже встречавшая гостей, остановила взгляд на нем. Отметив мягкие губы, она подумала о песчаных дюнах в пустыне. Нежная женственность движений придавала ему своеобразное очарование.

Манлио встретил гостей с помпой, прислуга стояла навытяжку, вся семья была в сборе. Архитектор Руджери, получивший «Оскара» за декорации к фильму «Звездный путь, возвращение», был одним из самых известных художников театра и кино. Циник, гомосексуалист, флорентиец, он слыл гением. С помощью Замира, своего главного помощника, он должен был воссоздать «большое приспособление для праздника по случаю рождения дофина». Пока они шли от вертолета к вилле, Манлио Каробби говорил о празднике, почти задыхаясь от нетерпения. Архитектор Руджери слушал его с интересом: и это воодушевление, и эта причудливая идея его увлекли. Наконец ему удалось вставить слово: