Фантастика-буфф

Вот почему, продолжил свою мысль президент, очень важно, чтобы Пятница был мужчиной. Дружба не чревата такими последствиями, как любовь.

И дружба чревата, размышлял советник, и сотрудничество. И даже простое знакомство. Все чревато, куда ни взгляни, – все, все чревато…

– Друг мой, – спросил президент, – вы любили когда-нибудь?

Советник опять смутился. Не потому, что ему неловко было признаться в столь интимном чувстве, а потому, что весь смысл их разговора требовал от него не признаваться, отвести от себя малейшие подозрения. И советник Робинзон, приняв позу уголовника Робинзона перед следователем Робинзоном, сказал:

– Никогда. Ни разу в жизни.

– А я любил, – признался президент. – И сейчас еще люблю – правда, не так и не ту, что в молодости… И могу вам сказать, мой друг: это опасное чувство. Лет сорок назад, когда я никого не любил, я был цветущим человеком, а сейчас – посмотрите, в кого я превратился. Вы выглядите на десять лет моложе меня. – Советник был и в самом деле на десять лет моложе президента. – Одним словом, – закончил президент, – Пятница должен остаться мужчиной, даже если это противоречит законам генетики и грамматики, а также всех остальных наук.

Приняв такое решение, президент приободрился и даже стал выстукивать популярную песенку композитора Робинзона – о том, как первый человек Робинзон встретил первую женщину Пятницу… Советник, тоже знавший мелодию, подхватил ее и стал выстукивать о их первом знакомстве… И теперь уже они оба выстукивали эту песню – советник Робинзон и президент Робинзон, послушные воле композитора Робинзона.

– Генетику можно подправить. И грамматику можно подправить. Но что делать с этим?… – президент еще раз постучал по столу. – С музыкой?

– Все уже поют, – сказал советник, подавляя в себе желание петь. Очень ему нравилась эта песня.

– Поют, – вздохнул президент. Сколько раз он сам ее пел – не на официальных приемах, конечно, а в интимной обстановке, оставаясь наедине с женой или с какой-нибудь другой женщиной. Он понимал, что есть песни лучше, содержательнее, песни, которые надо бы петь, но ему их петь не хотелось. Впрочем, разве обязательно, чтобы все песни пел президент? Сейчас уже не прежние необитаемые времена – слава богу, есть кому петь на острове!

Корректор Крект перечитывал эти «Приключения» сотни раз, но такое он вычитал здесь впервые. Между пятьдесят шестым и пятьдесят седьмым изданием в книге произошли столь значительные события, что ни правильное написание слов и предложений, ни идеальная расстановка знаков препинания уже не могли ее спасти. Это просто какая-то фантастика! – подумал он, и внимание его задержалось на слове «фантастика». То, что он прочитал, было действительно похоже на фантастику, на злополучный жанр, который издательство тщательно избегало. Он вспомнил скандальный случай с повестью «Скорость твоего света», где герой превратил себя в луч света, чтобы добраться до женщины, от которой его отделяло бесконечное космическое пространство. Автор не объясняет, каким образом герой полюбил женщину, которую даже ни разу не видел, он только описывает, как он к ней летит. Проходят миллионы лет, на планете, на которой жила эта женщина, давным-давно никого не осталось, а он все летит и летит, пронзая мертвое космическое пространство, и не гаснет, не может погаснуть, так велика сила его любви…

Издатель Рокгауз каким-то образом пропустил эту рукопись, а корректор Крект аккуратно исправил в ней ошибки, и она уже почти вышла в свет, но в последнюю минуту на нее наткнулась жена издателя и затосковала по этой сверхсветовой любви. Видимо, она сказала мужу об этом луче света и, может быть, поставила его в пример, потому что издатель Рокгауз прибежал в типографию вне себя и вырвал эту рукопись из рук линотиписта. И тогда же он заявил, что не позволит литературе вмешиваться в его личную жизнь и что не с его положением в обществе летать со скоростью света.

Писатель Дауккенс говорит, что нужно соизмерять фантазию с жизнью. Какая жизнь, такая должна быть и фантазия – ни больше, ни меньше. И во всех своих проявлениях фантазия должна быть в точности похожей на жизнь. В этом случае он – за фантазию.

И все же это прекрасно – лететь лучом со скоростью света к своей любви, к мечте своей, которую никогда не видал. И никогда не увидишь. Но все-таки лететь к ней, спешить, освещая мертвое космическое пространство. Корректор Крект почувствовал, что внутри у него что-то засветилось, и поспешил погасить этот преступный огонь.

Глава третья. ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА – ЭТО ЕГО ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ

Миссис Хост не раз пыталась себе представить, чем занимается ее муж, когда он не ночует дома. Обычно перед ней возникала одна картина: инспектор Хост идет по следу преступника. Вокруг ночь, преступник вооружен до зубов и совершенно не оставляет следов, но инспектор продолжает идти по его следу. Вероятно, в этом сказывалось увлечение миссис Хост детективной литературой, которую сам инспектор глубоко презирал, отдавая предпочтение научной фантастике.

Детективная литература – это литература простых слов и запутанных дел, потому что если запутать также слова, то там уже никто ничего не распутает. Всякое глубокомыслие противопоказано детективном литературе, если она хочет быть популярной. Популярность – это пляж, мелкая вода, возможность поплескаться, ничем не рискуя. Широкому купальщику, как и широкому читателю, нужно дно. на котором можно твердо стоять, как стоишь № суше. В море главное суша, слегка прикрытая водой, – только такое море может завоевать широкую популярность.

Но, конечно, не у инспектора. Инспектор любит глубину. Он, как опытный пловец, ке станет плескаться у берега. Ему подавай фантастику, сплетение пространств и времен, потому что в нем дух расследователя сочетается с духом исследователя. Еще в школе он открыл закон: если в двузначном числе переставить цифры и вычесть меньшее число из большего, то результат будет непременно делиться на девять. Учитель его похвалил, сказал, что для своего времени это большое открытие. Правда, время это, добавил учитель, было давно.

Тогда будущий инспектор исследовал разность трехзначных чисел, состоящих из одинаковых цифр, расположенных в обратной последовательности, и определил, что она тоже делится на девять и дает при делении число, состоящее из двух одинаковых цифр, составляющих разность между крайними цифрами исходных чисел:

Учитель опять сказал, что для своего времени эго большое открытие, но когда было это время, не уточнил.

Идя дальше по пути исследований в объеме неполной средней школы, инспектор обнаружил, что любые диа многозначные числа с одинаковой суммой цифр при вычитании меньшего из большего дают число, непременно делящееся на 9.

И такого человека не приняли на математический!

После крушения математической карьеры будущий инспектор занялся физикой и в какой-то степени пошел даже дальше Эйнштейне. Если Эйнштейн говорил об искривленности пространства, то абитуриент Хост заговорил о его смотанности. Термин этот означает, что пространство, наподобие ниток, смотано в клубок. Если до какой-нибудь звезды по протяженности нитки тысячи световых лет, то напрямик, сквозь клубок, каких-нибудь полквартала. Не потому ли люди так плохо понимают друг друга: им только кажется, что они рядом, а на самом деле они в разных галактиках.

Была у абитуриента Хоста и другая гипотеза. Помните лист Мёбиуса? Берется полоска бумаги и склеивается в кольцо так, чтобы образовалась одна поверхность, чтобы муха, ползущая по этой поверхности, могла ползти до скончания лет, оставляя следы с двух сторон, но не подозревая, что листок имеет вторую поверхность.

Теперь спросите у мухи о величине листка. Она ответит, что это бесконечность, не поддающаяся осмыслению. А это всего лишь полоска листа, склеенная по принципу листа Мёбиуса. Каждый участок этой полоски имеет две стороны, а в целом у нее одна поверхность.