Черная скрипка

Но его война продолжалась всего четырнадцать дней. 16 апреля в самом начале сражения при Монтенотте Иоганн был тяжело ранен. Он наступал в первой линии, и австрийский гусар вонзил ему в правый бок саблю. В тот же миг самого гусара поразила случайная пуля, и он выпустил клинок, который остался торчать в боку Иоганна. Уставившись тускнеющим взглядом в глаза того, кого он собирался убить, австрияк вцепился в Иоганна, жутко захрипел и медленно сполз с лошади на землю. Иоганн тоже рухнул наземь и потерял сознание.

Сражение вскоре закончилось, стрельба, пушечные залпы и звон оружия сменились тишиной.

Иоганн пришел в себя ночью. Поле битвы накрывал туман, и лишь иногда сквозь него пробивалась луна, рождая пугающие тени. Иоганн попробовал встать, но попытка эта отдалась жестокой режущей болью в паху. Сабля, пронзившая его насквозь, никуда не делась, и ее эфес возвышался у него над животом, словно крест, наспех поставленный над павшим. При любом движении, даже от пробегавшей по телу дрожи, лезвие все глубже и глубже входило в рану. От пронзительного холода кровь запеклась, и кровотечение остановилось. Однако стоит пошевелиться, и рана откроется, а это чревато смертоносной потерей крови.

Иоганн понимал: настал его смертный час Противиться бесполезно. Он в последний раз оглядел ужасное это поле, на котором мертвецы отплясывали вокруг него недвижную пляску смерти. Австрияк по-прежнему был рядом и по-прежнему безнадежно тянул руку к выпущенной сабле, и он так оскалился, словно смеялся над смертью. Справа на валуне лежал улан со вспоротым животом, несколькими шагами дальше валялся на боку его конь, и в ноздрях у него еще была пена после бешеной скачки. А слева на ветви дерева висела половина трупа пехотинца, которого разорвало пополам пушечное ядро. И все это дополнялось золой, столбами дыма, развороченными фурами, брошенным оружием, частями человеческих тел.

Вдали санитары с носилками искали раненых, чтобы отнести их в лазарет. Но чаще всего лежащие на поле битвы не подавали признаков жизни.

Иоганн увидел, что санитары проходят в нескольких шагах от него. Он попытался позвать их, но не смог издать ни звука. Горло так пересохло, что казалось, будто вместо языка у него жесткий камень с привкусом крови.

Санитары прошли мимо, и опять настала тишина.

Иоганн в последний раз взглянул на луну, на эфес сабли, поблескивающий над животом, и закрыл глаза.

Вдруг он услышал неподалеку шорох, что-то наподобие шелеста ткани на ветру. Может, легкое дуновение шевельнуло полу мундира застреленного рядом гренадера? Или это просто дыхание смерти?

Он открыл глаза.

На него смотрела женщина. Наездница в длинном черном плаще. Она неподвижно стояла, держа за уздечку черную кобылу. Иоганн чувствовал, что незнакомка пристально разглядывает его. В темноте глаза ее блестели, как два золотистых огонька.

Как ей удалось бесшумно подойти к нему? Уж не легчайший ли шелест, выдавший ее присутствие, сделал ее реальностью? Иоганн почувствовал какое-то таинственное дуновение, исходящее от этой женщины.

А она стояла, все так же не шелохнувшись. Казалось, женщина эта пришла наблюдать его агонию.

Иоганн вздрогнул, но тут же подумал, что пугаться чего бы то ни было уже поздно.

А незнакомка привязала лошадь к дереву, достала фляжку, подошла к Иоганну, приподняла ему голову и стала поить.

Потом женщина запела — в этом апокалиптическом окружении, среди ужаса и смерти. И пела она таким чистым, таким завораживающим голосом, что Иоганн забыл и про свою рану, и про боль от нее. Она пела долго, быть может, даже всю ночь, и только ему одному.

А закончив петь, она наклонилась к нему и поцеловала. В тот миг, когда ее губы коснулись его, Иоганн снова погрузился в забытье.

9

Когда Иоганн очнулся, старший лекарь в лазарете при главной квартире перевязывал ему раны, дыша в лицо табаком и чесноком.

При этом он разговаривал с человеком, перепоясанным генеральским шарфом, на лицо которого падал свет сальной свечки.

— Скажите, доктор, этот солдат уже вне опасности?

— Для него, мой генерал, война закончена. Можете считать, что это герой… потому что до завтра он не доживет.

Иоганн схватил лекаря за руку и из последних сил прохрипел:

— Я хочу умереть прямо сейчас! Мне больно! Помогите мне умереть!

Доктор взял его ладонь в обе руки и стал успокаивать:

— Не возбуждайтесь так, поберегите силы. Это ничего вам не даст. Могу вам поклясться, вы умрете очень скоро.

— Я больше не хочу приходить в себя. Послушайте, скажите генералу, что я больше не желаю воевать. Скажите Бонапарту, что я уже умер!

Хирург вытер пот со лба Иоганна, поднял голову и взглянул на офицера, который по-прежнему стоял рядом. Казалось, он о чем-то молит Бонапарта взглядом.

— Мой генерал, прошу вас, скажите что-нибудь этому человеку.

Генерал безразлично глянул на раненого и бросил:

— Отваги! Не падать духом! Нам не страшны ни смерть, ни враги!

Но Иоганн уже потерял сознание. Он так и не услышал, что изрек Бонапарт.

10

Иоганну Карельски не дано было стать героем. Он выжил.

На следующий день к нему вернулось сознание, а еще через день жизнь его была вне опасности.

Сражаться он был не способен и потому пребывал в арьергарде с другими ранеными. Несколько долгих месяцев он выздоравливал, потихоньку набирался сил. Несколько долгих месяцев единственным его занятием было ждать, когда заживет рана, хотя в душе у него полностью она так никогда и не зарубцевалась.

Итальянская кампания шла более чем успешно. Сражения следовали одно за другим, и неприятель нес тяжелые потери. Армия непрерывно продвигалась вперед. Каждый день в лазарет поступало множество новых раненых. Издалека доносились крики гренадеров.

Иногда по вечерам Иоганн брал скрипку и играл для своих товарищей. Главным образом для раненых и умирающих. Несколько раз приходил священник со святыми дарами, желая облегчить умирающим отход в иной мир. И музыка пусть чуть-чуть, но смягчала печаль этих мгновений.

А потом Иоганн решил ходить вместе с санитарами на поле боя. И, стоя на вершине холма, он при свете луны играл для раненых, но в глубине души лелеял надежду, что и мертвые тоже слышат его.

Когда же рана закрылась, зарубцевалась, он возвратился в свой полк. Возвратился в мир живых, в мир крепких, здоровых людей, которые, казалось, были отлиты из стали, людей, ставших бесчувственными от ужасов войны.

В палатке в первый же вечер Иоганн взял скрипку и заиграл. Однополчане бросали на него испепеляющие взгляды. Для них война звучала совершенно иначе, и в их сердцах, привычных к канонаде, к ярости сражений, не осталось места для доброты.

— Кончай! — бросил Иоганну один из них. — От твоей музыки впору завыть. Сыграй-ка нам лучше сигнал атаки.

Смычок замер в воздухе, затем опустился на струны, заглушив их звучание. Без единого слова Карельски улегся на походную кровать.

Проснувшись утром, он увидел возле кровати сломанную скрипку. Карельски так никогда и не узнал, кто это сделал.

Он никого не расспрашивал и даже не пытался найти совершившего это злодеяние.

Иоганн знал, что в конце концов война уничтожит и его самого, как она уничтожила его скрипку.

11

16 мая 1797 года, когда французская армия вошла в Венецию, ощущение было, будто она поражена молчанием. Грабежи, вопли и людская ярость кристаллизовались под воздействием красоты и недвижности этого дивного города. Но более всего Иоганна потряс покой, каким дышала любая улочка, мир и спокойствие, которых он не знал уже много месяцев.