Скрижали

— Что ж сам не попробовал вылечить кота?

— А ты бы вылечил?

— Случалось, — соврал Борис.

— Кофе нынче немыслимых денег стоит, — добродушно дудел в бороду Леонид, размешивая кофе с сахаром в джезвее и наливая в него воду из крана. — Окажешься в Израиле, передашь через кого‑нибудь хоть баночку «Нескафе».

Они сидели за покрытым клеёнкой кухонным столом, пили кофе. И здесь, как и во всей трёхкомнатной квартире, громоздились по стенам застеклённые полки с книгами. Золотистые буквы на корешках старинных томов отсвечивали под бронзовой люстрой.

— Откуда ты знаешь, что уезжаю?

— Да об этом все воробьи кричат, на каждом дереве!

— Нет, серьёзно, откуда?

— Крамер говорил.

— Ты давно его видел?!

— Примерно неделю назад. Зашел на минуту перед отъездом, вернул книги — «Русскую народно–бытовую медицину» Попова да ещё «Мысли» Паскаля. Впервые больше ничего не просил, не заказывал.

— Погоди, погоди. Куда он уехал?

— По–моему, в Ашхабад. С ним ещё был человек оттуда. Русский. Вроде бы директор какого‑то заповедника.

— Какого?! Какого?!

— Что у тебя за привычка повторять каждое слово? Не знаю какого. Зашли на минуту, отдали книги, уехали. Ты когда отчаливаешь? Оформился? Билет уже есть? Крамер сказал: «Вот и Юрзаев едет, в конечном счёте окажется в Америке…» Что? Просек он тебя?

— Да что мы все о Крамере? Тоже мне, махатма! Между прочим он случайно тебе не давал «Скрижали», ну, помнишь?

— Как же! Сподобился, видел однажды. Это просто толстый еженедельник в мягкой синей обложке, какие‑то записи, конспекты.

— Как он к тебе в руки попал? Как?

— Артур должен был мне за книгу Бергсона, дореволюционное издание, раритет. По дружбе, даром, за тысячу отдал ему, в сущности, подарил. Анны дома не было. Он и кричит из кухни: «Сам возьми деньги в бумажнике, в секретере!» Готовил он там, чтоб меня обедом накормить. Я и глянул.

— Ну, и что ты там прочёл? Что?

— Ничего не успел. Листанул. Поставил на место. Взял из бумажника деньги и пошёл на кухню обедать.

— Нехорошо, Леня, нехорошо. Он тебя обедом… а ты? С другой стороны, кто б удержался? А может, он все‑таки их кому‑нибудь давал или сейчас дал?

— Может, и дал. Той же Оле. Или Ивану. Он их вроде хвалил, в отличие от нас с тобой. Или — Максиму.

— Понятно… Ну, ладно. Спасибо за кофе.

— Постой. А чего ты приезжал?

— Проститься заехал!

— Вот повезло тебе, что еврей! Везунчик!

— Какой я еврей! Даже не «полтинник»! Чистокровный русский! Это моя Линка еврейка!

— Ну и хитрован! Далеко смотрел… Между прочим, недавно принесли послушать кассету, подружка моей жены прислала из Иерусалима, рассказывает, как там экономят: воду в унитазе спускают лишь когда дерьмо накопится, голову моют обязательно в тазу, чтоб потом этой же водой постирать или пол вымыть. Кстати, её знакомый профессор–кардиохирург с трудом устроился в пятьдесят лет мыть полы. Называется — «половой вопрос».

— Зачем ты меня расстраиваешь, зачем? Одни устроились так, другие — иначе. У меня уже все обрезано, все концы. Из домовой книги выписан. Вещи отправил.

Борис обнялся с Леонидом, в отчаянии спустился к машине, сел, захлопнул дверцы.

— Завидует, — бормотал он вслух, — хотя, действительно, зачем им ещё один лишний врач? Даже не профессор.

Он включил свет в салоне, достал записную книжку, принялся составлять список бывших учеников Крамера, тех, кто мог получить или хотя бы прочесть и законспектировать «Скрижали».

СИМЕОН НОВЫЙ БОГОСЛОВ

(Конспект)

Не говорите, что невозможно принять Божественный Дух,

Не говорите, что без Него возможно спастись,

Не говорите, что кто‑нибудь причастен Ему, сам того не зная,

Не говорите, что Бог невидим людям,

Не говорите, что люди не видят Божественного света

Или что это невозможно в настоящие времена!

Это никогда не бывает невозможным, друзья!

Но очень даже возможно желающим, но только тем,

которым жизнь дала

Очищение от страстей и соделала чистым око ума.

* * * * *

Приидите, научитесь, что не только в будущем, но вот уже сейчас

Лежит перед нашими глазами, и руками и ногами

Несказанное сокровище, превышающее всякое начало и власть.

Приидите и удостоверьтесь, что это сокровище есть

Свет мира.

* * * * *

Если покаяние будет идти от всего сердца,

Не замедлит Господь сотворить милость с тобой.

Только не в раздвоении сердца, не в двоедушии делай это.

И теперь Бог открывает апостолов, пророков и праведников.

Дары Божии не уменьшены в настоящее время.

Все зависит от нас.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Он проснулся рано. Ненужно рано. За мутными окнами веранды только начинало светать.

Занималось ещё одно утро, теперь уже здесь, в городе за тысячи километров от Москвы, куда он прилетел вчера вечерним рейсом вместе с Иваном Степановичем Стахом.

Встал. Зажег свет. На круглом столе лежала дыня в соломенной оплётке. Связка ключей. К дыне была прислонена записка:

«Ночью доложили об очередном ЧП. Проканителюсь долго. Может, весь день. Открывай холодильник, хозяйничай сам. Трескай дыню. Захочешь уйти — оставляю запасные ключи. Стах».

Артур вытащил из бокового отделения своей темно–вишнёвой сумки целлофановый пакет с принадлежностями для умывания. Прошел на кухоньку, к рукомойнику с, как всегда, текущим краном. Подставил кисточку с кремом под тощую струйку холодной воды, намылил лицо и стал скрести его бритвенной палочкой с несменяемым лезвием. Уже пора было её выбрасывать, хватало такой палочки на три месяца, затупилась.

Пора было вообще начинать жизнь как‑то по–новому. Еще три месяца назад мог ли он подозревать, что будет бриться здесь этой же самой палочкой, а не дома в Москве, где на подзеркальнике в ванной ещё валяются заколки для волос, стоит флакончик с остатками духов «Тайна пустыни», который он когда‑то привёз Анне из Египта. Духа не хватало все это убрать, выбросить.

Смывая пену, увидел в зеркале лицо с тёмными подглазьями, седеющими висками. И не узнал себя.

Артур Крамер оделся, выключил всюду свет, взял со стола тяжёлую связку ключей. Вышел на крыльцо, не притронувшись ни к дыне, ни к тому, что таилось в обшарпанном холодильнике.

Ему пришлось помучиться, орудуя хитроумными ключами, задвигающими внутренние засовы, намертво защёлкивающими замки. Наконец обитая лохматой клеёнкой дверь была вроде надёжно заперта.

Он повернулся, чтоб спуститься с крыльца. И увидел над ещё погруженным во тьму двориком изогнутый серп убывающего месяца.

И месяц висел в утреннем небе, и этот дворик, этот дом, где ему доводилось однажды останавливаться, и эти воробьи, оглушительно чирикающие на ветках брызнувшего зеленью платана, — всё, вся земля, как будто оставалось на своих местах. Но всё зияло пустотой. Здесь не стало Анны. Ее будто вынули отсюда…

Улица встретила его запахом бензина, рокотом автомобильных двигателей. Тут был самый центр. Патриархальный домик Стаха с его двором оставался одним из последних ошмётков старого города.

Как на подбор одинаковые — в шляпах, чёрных костюмах и галстуках, с «дипломатами» в руках шествовали на работу чиновники. Их обтекали стайки школьников. Артур шёл, стараясь не терять из виду тающий в небе месяц, будто ждал от него разгадки: куда вынули Анну, где она сейчас.

Если бы сам месяц исчез и больше никогда не появлялся, не было бы такого чувства потери, утраты, сосущей пустоты. И ужаса от того, что вот он, Артур, жив, видит этот месяц, идёт по этому городу, где, к счастью, никогда не бывала Анна, иначе все вокруг напомнило бы о ней.

Ноги вели его знакомым путём через площадь, потом по улице, озарённой рассветом, и тут уже некуда было деться: совсем с других мест земли она видела и тот же тающий в голубом небе месяц, и то же самое солнце, так любила ловить лицом его нежную, рассветную теплоту.