Переписка Виктора Сосноры с Лилей Брик

Поцелуйте Марину.

Оба обнимаем Вас.

Лиля Брик

6

19. 5. 65

Дорогая Лиля Юрьевна!

Не писал, потому что ничего не происходит.

Как в пьесе известного вам плохого драматурга: мы работаем, кесарь повелевает, море шумит; хорошая, белая жизнь. [20]

Пишу я позорно мало. Заканчиваю сейчас повесть о Борисе и Глебе. Закончу и стану дописывать повесть о Дон Жуане [21] — такое мистическое переселение душ — Дон Жуан в советской действительности. Недавно обнаружил две интересные вещи в своем т<ак> наз<ываемом> «творчестве»: все мои стихи написаны или о ночи, или о дожде, вся моя проза — о людях, не работающих на предприятиях советской промышленности. Интересно! Мир грез! Мир слез! Ха-ха!

Город Томск сошел с ума, и на ум ему уже не взойти. Ежедневно звонят и приглашают на три дня к ним на День поэзии. Им пригрезилось, что у меня открытый счет в Госбанке и что я, как Чайльд Гарольд, могу порхать на самолетах по всему земному шару, размахивая малиновым плащом.

Выступлений мне не дают. Да и не желаю.

Стихи в «День поэзии» отослал. Хорошо, если бы Слуцкий [22] (он член редколлегии) взял эти стихи в свои справедливые руки. Но я слышал, что Б. А. стал очень суров за последний год и что над его столом висит плакат «Но есть Божий суд, наперсники разврата!». Все равно, если он умело поведет дело и поумерит окончательный маразм Смелякова [23], они могут дать большую мою подборку, которая украсила бы современную советскую поэзию и придала бы ей смысл и эмоциональность.

Вы говорили, что поездку наметили на ноябрь.

Но тогда где-то сейчас должны оформлять документы?

Моя Марина зверствует.

Она ищет в хозяйственных магазинах цепь, чтобы приковать меня к столу, и по утрам пишет мне апостольские послания. Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий «о судьбах моей Родины» [24] мы иногда по нескольку дней переписываемся.

Вот такие хорошие свежие розы расцветают в саду моей биографии.

Будьте здоровы, дорогая Лиля Юрьевна!

Обнимаем Вас и Василия Абгаровича!

Ваш В. Соснора

P. S. Куда собираетесь летом? Мы еще не решили. Может, где-нибудь перекрестятся наши стежки-дорожки?

7

Переделкино, 12. 6. 65

Дорогой Виктор Александрович, Вашу повесть [25] еще читают «Гослит», Петя [26]… Через несколько дней она дойдет и до нас. А Слуцкий улетел в Киргизию! Вот так так!

Здесь с невиданной силой цветет и благоухает сирень.

Привет Марине.

Мы Вас любим.

Лиля и Катанян

8

Переделкино, 24. 6. 65

Дорогой Виктор Александрович,

письма сюда идут долго. Вчера получила Ваше письмо от 16-го. Пишите лучше в Москву.

Был у нас здесь Кулаков с женой. [27] Она мне понравилась. Он привез, показать штук пятнадцать темперы — на тему «Данте». Все заинтересовались. Валентина Ходасевич (художница) [28] хочет устроить его выставку в Институте Капицы [29] (она с ним дружит) и надеется продать «ящикам» несколько листов. Но Кулаков уже улетел в Новосибирск и не знает об этом. Я дала ей телефон Ломакина. [30]

Повесть Вашу Петя еще не отдал. Пьесы Ваши лежат — скучают у Плучека [31].

Очень хочется прочесть «Мальчик с пальчик» [32] и все остальное, Вами сочиненное.

Откуда молоко в Пушкинских Горах?!

В Прагу собираемся 13-го июля поездом. Там будут Арагоны, и мы точно будем знать о поездке потом в Париж. Напишу Вам обо всем немедленно.

Здесь хорошо. Отцвела сирень. Распустилось невиданное количество диких белых розочек. Ждем пионов и жасмина.

Отдыхайте получше!

Обнимаем Вас и Марину мы оба.

Ваша Лиля Брик

9

10. 2. 67

Дорогой Виктор Александрович, как Вы? Я жива, хотя две недели не выходила из дома — сердце, давление… Противно.

Ищу «Monde» со стихами, но пока не нашла. Поэмы Ваши читаю и перечитываю, «Триптих» [33] дала австралийскому поэту. Ему нравится, и он собирается перевести несколько стихотворений.

Группа «Чернышевский» («Особенный человек») [34] скоро будет в Ленинграде. У Веры Павловны [35] есть Ваш адрес. Может быть, и мы приедем попозднее. Е<сли> б<удем> ж<ивы>. Видим мало кого — утомительно. Андрей [36] не то в Ялте, не то уже в Москве. Он не звонит. И я не звоню — все по причине усталости (с моей стороны).

Слуцкие живут на даче Эренбурга. Мы подолгу разговариваем по телефону. Он спрашивает о Вас.

Я соскучилась! Хочу видеть Вас и Марину. А еще посмотрела бы шедевры Кулакова.

Здоровы ли Вы? Я беспокоюсь.

Напишите!

Вас<илий> Абг<арович> низко кланяется.

Мы оба обнимаем вас.

Лиля

10

17. 2. 67

Дорогая Лиля Юрьевна!

Не писал Вам, потому что ничего особенного нет.

Пока болел, перечитал 17 томов Толстого, и, невзирая на все прелести его — тошно, особенно его трактат об искусстве — яростная и запутанная галлюцинация, вредный во все времена бред. Когда нужно будет расправляться с художниками (а это всегда дело небесполезное), над виселицами можно с наслаждением будет прочитать цитаты из этого трактата.

Событиями моя жизнь не обогатилась, а приключений не прибавилось. Путешествия по поликлиникам и по обкомам, нет слов, восхитительны, но не для меня.

Борьба с издательством за книгу — пока борьба Сизифа с камнем — мартышкин труд. Но надежда не угасает, и я уверен, что мой смех будет хотя и тихий, но — последний.

Хочу давно в Москву, но ничего не получается. Авось выберусь.

Пишу сам мало, трудно и плохо — вяло: в квартире гам и гул, как в бане, и последствия стрептомицина — обыкновенные обстоятельства!

«Это не уныние, — как сказал бы советский демагог, — а оптимистическая трагедия».

На перевыборном собрании у нас в Союзе я метал молнии и размахивал бичом Ювенала в течение десяти минут, призывая к национализации советских журналов и издательств.

Пишу книгу прозы на тему: первый день нашествия монголов на Русь [37].

Веселюсь, одним словом!

Вот и alles [38]!

Здоровы ли Вы?

Здоров ли Василий Абгарович?

Все остальное — такие пустяки.

Будьте здоровы!

Марина и я обнимаем Вас!

Ваш В. Соснора

11

20. 3. 67

Дорогой, любимый наш Виктор Александрович, вчера весь вечер звонила Марине по обоим телефонам — ее не было дома. Буду звонить сегодня и каждый вечер. Очень беспокоюсь. У меня болят зубы и живот, когда думаю о том, как Вам было больно. А сейчас? Сволочи студенты. И вообще все сволочи…