Бродячие собаки

Ласка по белке шла, шла и по зайцу. Но особенно любила гонять лис. Отрезала от нор и гоняла до тех пор, пока не выставляла под выстрел.

«Только что не говорит», — изумлялись мужики. Как-то тольяттинские охотники промазали по зайчонку-листопаднику, которого выгнала на них Ласка. «Она остановилась, презрительно поглядела на нас, плюнула и убежала», — как рассказывали сами стрелки. Через час принесла им задушенного зайца и бросила у машины.

Ну не было второй такой собаки ни у кого.

Не вернулась она ни через день, ни через два, ни через неделю. Венька всех знакомых охотников по три раза обзвонил. Села вокруг объездил. К бабке Даниловской гадать смотался. Банку меда отвез. Пригадала, что жива. Найдется. После визита к бабке егерь вроде как повеселел. Немного есть стал. Но лицом все равно был темен.

Танчура и ругалась, и плакала. По ночам звала из спальни. Но Венька, подогнув колени, жался на диване. Будто жена была виновата в пропаже Ласки.

Глава вторая

… Ласка летела за косулями. Перед самой мордой мелькали белые зеркальца, напрягавшиеся в беге точеные ляжки. В глаза летела из-под копыт снежная крошка. От разгоряченных козьих тел пряно пахло потом и страхом. Дикие инстинкты ярым пламенем полыхали в каждой напрягшейся в беге клеточке. Догнать, нырнуть под брюхо, полоснуть клыками. Опрокинуть, впиться в напрягшуюся узкую шею. И рвать, рвать обезумевшую от ужаса трепетную плоть, захлебываться пульсирующей кровью.

Козы пробивали наст узкими копытцами, запинались.

Выскочив на обдуваемый ветрами склон, до самого ковыля вылизанный ветрами, косули рассыпались в стороны, легко оторвались от собаки.

Ласка, вывалив язык, села на склоне, несколько раз тявкнула вслед козам. В погоне она не замечала, где, через какие поляны и перелески бежала. Лайка огляделась и легко потрусила к деревьям, почти в противоположную сторону от того места, где ее ждал егерь.

К вечеру, намаявшаяся и растерянная, она выбежала к незнакомому темневшему между двух лесопосадок шоссе. За дорогой сквозь черные ветви лучились огни деревни, слышался лай и голоса. Ласка обрадовалась и со всех лап бросилась в село. Обнюхалась со встречным гончаком и, боясь остаться одной, следом за ним забежала во двор.

Хозяин гончака вдвоем с сынишкой попытались поймать ее, но Ласка прыгнула через забор. Всю ночь она металась по улицам, искала свой дом. Утром убежала в лесную полосу. Опять кружила по перелескам, взбегала на холмы. Принюхивалась к следам лисовина, пометившего полынок желтым знаком. С присвистом втягивала в себя остро пахнущие пером запахи от крестиков-следов, оставленных стаей куропаток. Инстинкт и голод погнали к темневшим в поле стогам соломы. Спустилась в ложбинку и вдруг остановилась, упираясь лапами, как перед обрывом. Шерсть на загривке встала дыбом. Вдоль низины тянулся глубокий разлапистый след. От него исходил запах дикого сильного зверя, предка, которого так яростно ненавидят и панически боятся собаки.

Глава третья

По осени еще, в ноябре, волк и волчица залегли на дневку в густых бурьянах, на дне пересохшего расходившегося широким руслом к озеру оврага. Обвалившийся из-за бугра с неба рев и грохот заставил зверей взметнуться и броситься в разные стороны.

На беду в вертолете сидели охотники. На грязном полу мелко дрожали от вибрации, сочились кровью две горбатые тушки подсвинков. Крик пилота: «Волки!» заставил охотничков побросать стаканы и кинуться к оружию: «Где!?» «Да вон же под нами!» «Стреляйте, какого х…!»

Волчица на махах понеслась к желтой стене камыша, окоймлявшего озеро. Толкавшиеся у раскрытой дверцы полупьяные охотники в слезах, надутых ветром от винтов, стреляли по ней из ружей и карабинов. Волчице оставалось до камышей метров семь, когда заряд картечи перерубил ей хребет…

Волк, как лежал головой к распадку, так и бросился вверх. Загремевшие сзади выстрелы добавили ему ходу. Метров через пятьсот овраг суживался. Обрывистые кручи смущали зверя. Но инстинкт подсказывал ему, что лучше уходить оврагом, чем по открытой степи. Зверь, было, замедлил бег, когда сверху стал быстро накатываться страшный рокот. Он очутился в ловушке. С боков желтели глиной обрывистые стены, сверху налетала, обрушивалась смерть. Волк в страхе бросался на стены, глина осыпалась под лапами, и он раз за разом съезжал на дно. Зеленая ревущая птица зависла над ним. Из открытой дверцы загремели выстрелы. Волк опять запрыгал по дну оврага, ныряя в промоины. Вертолет летел над ним, повторяя извивы оврага. Стрелки у дверцы кричали, материли пилота: «Возьми немного в сторону!» Тот уводил машину в сторону — стрелять мешал край оврага. Но как только в дверце показывался бегущий зверь, открывалась густая пальба. Все это смахивало на убийство в вольере. Зверю некуда было деваться.

Пилот, молодой и азартный, прижимал вертолет к самой земле. Вихри от винта трепали бурьян на склонах, мели палые листья: «Ну, волчок, серый бочок!.. Ну, волчок, погоди…» — сквозь зубы приговаривал пилот. Выстрелы, гремевшие из салона, возбуждали его. Сосредоточившийся на том, как бы не зацепиться за обрыв и не нырнуть в овраг, пилот проморгал момент, когда волк вдруг развернулся и побежал вниз к озеру. Пока он разворачивал свою стальную жабу, зверь стрелой летел под уклон. Бурая шкура сливалась с копившимися на дне сумерками. Стрелки заметили его, когда волк уже достиг устья. Выметнулся на открытое место. Брюхатая ревущая птица догнала, зависла над ним. Застучали выстрелы.

— Дайте, я сам! — Окрик Большого Босса заставил остальных попятиться от двери. Седой толстый мужичок в новеньком камуфляже и жокейской кепке припал на колено, высунул ствол наружу, прицелился.

Первый заряд картечи взметнул землю со снегом слева от отпрыгнувшего зверя. После второго выстрела волк кувыркнулся через спину, будто у него из-под лап на всем ходу выдернули землю.

— Круто!

— Вы ему, Виктор Степаныч, полбашки снесли! Вот это выстрел!» — наперебой, округляя от натуги глаза, кричали, хлопали по плечам Босса, как равного, охотнички.

— А вы как думали. Босс, подрагивая от волнения растянутыми в улыбке губами, радовался удачному выстрелу, как мальчишка.

Обвисая лопастями, вертолет опустился в пяти метрах от зверя. Заряд картечи перебил ему левую переднюю лапу, одна свинцовая горошина вскользь ударила в затылочную кость, прошла под шкурой, оглушив его, и выскочила за ухом.

Сквозь страшную боль в голове волк слышал, как оборвался грохот, приблизились голоса. Зверь затаился, сжался в могучий ком боли и ярости.

— Ну-у, волчок, серый бочок! — Торопясь опередить остальных, пилот первым выпрыгнул из кабины и с лопаткой в руке бросился к волку. Пьяный от азарта погони, он не обратил внимания на плотно прижатые уши зверя.

— Добле…! — сунул лопаткой волку в бок. Страшный рывок заставил его разжать руку и плюхнуться на зад. Волк хватил за черен лопатки, расщепив его, как лучину.

Вид убегавшего волка вернул пилоту голос. Он схватил лопатку и, матерясь, побежал за подранком.

— «Куда-а!», «Стой!», «Падай!», «Ложись!»… — посыпались вслед ему крики схватившихся за ружья стрелков.

— Мудила, падай! Падай, застрелят! — громче всех орал Босс. Он несколько раз вскидывал ружье и опять опускал. Растрепанная фигура «мудилы» оказывалась на линии огня по волку. Когда пилот запыхался и сообразил отбежать в сторону, кто с колена, кто стоя открыли в угон суматошную пальбу. Зверь скрылся в камышах. Несколько человек в горячках сунулись, было, следом, но продраться сквозь стену трехметрового камыша было невозможно.

Пилот, выдабриваясь перед Боссом, долго елозил вертолетом над озером. Вихри от винтов раздували камыш, будто шерсть на теле гигантского животного. Он бы «вытропил» забившегося под кочку подранка, если бы не скорые ноябрьские сумерки. Спасая истекающего кровью зверя, они накрыли парящее на морозе озеро. Луч прожектора белесым столбом вяз в воздухе.