Кавказский гамбит

Панюшкин жил тут так давно, что считал себя местным, хотя попал случайно, по армейскому призыву, прямиком из архангельского села, где в 41-м страшном году оказался с матерью и теткой в эвакуации. Беженцы там и осели — отец с войны не вернулся, хату на Смоленщине сожгли, родственников раскидало военными бурями кого куда, а может, и вовсе без вести пропали, разве теперь узнаешь? Срок служить подошел Василию в мирном пятидесятом. Повезло — сберег жизнь и не стал калекой, что могло произойти с большой долей вероятности. К тому же он изначально не был приспособлен к убийству даже самой ничтожной твари, не то что человека. Конечно, защищая свой живот, наверняка научился бы убивать, как этому все научаются на войне. Но Бог миловал, и Василий сохранил чистоту природного характера.

Призывник окончил всего пять классов, от недоедания был худосочен, кривоног, мал ростом и страдал хроническим фурункулезом. Был он в меру хитер и в меру глуп, в меру добр, трусоват и покладист, но когда надо — нахален и с виду ершист. Всего намешано, притом ни одна черта не подавляла другую — в общем, нормальный парень, а главное веселый. И везучий — это точно, этого не отнять. В важных делах ему везло обязательно, он даже по этому поводу никогда не волновался. Вот и военком — болезненного недокормленного призывника, умевшего плотничать, определил в стройбат и послал на Кавказское побережье восстанавливать всесоюзную здравницу, а заодно и хилое здоровье.

Василию на юге понравилось — ну слов нет как! Тепло, санатории с колоннами, и везде растения, каких он прежде не видел. Особенно поразили его воображение высоко уходящие в небо пики кипарисов и разные пальмы. В глубоком, довоенном Васькином детстве, которого он почти не помнил, были сад и лес за околицей, поэтому он вообще любил все, что растет и цветет, а тут такой праздник круглый год!

Небольшой поселок Хоста, куда привезли молодого солдатика, уютно примостился на самом берегу Черного моря в устье одноименной реки. Археологи нашли неподалеку дольмены и развалины крепостей, значит, люди давно приметили красоту здешнего края. Если забраться повыше — даже и не на самый верх — можно увидеть узкую, крутую дугу земли, прижатую к воде зелеными горами, с тетивой пляжей километра в полтора. Пяток улиц с частными домиками утопали в щедрой растительности. Поселок разделяла на две части горная речка, вытекавшая из глубокого ущелья. Каждое лето по сухому руслу прокладывала себе дорогу в новом месте узкая, но шумная на перекатах, тугая ледяная струя. С дождями вода в считанные часы заполняла широченное галечное ложе, поднималась, как на дрожжах, заливая хлипкие жилые бараки на правом берегу, и неслась с бешеной силой к морю, ворочая огромные валуны и бросаясь стволами деревьев, будто щепками. Василий в изумлении качал головой: вот это да, такого он еще не видывал! Привычная Двина — характера северного, умеренного, да и море там другое — серое, стылое, а к этому, яркому и теплому, вся страна летом съезжалась поплескаться в зеленых волнах.

После войны развернулось строительство и не без его, Василия, участия поселок стал менять деревенский облик на городской. Прежде всего втиснули в каменные берега норовистую реку — с тех пор наводнений не случалось. Набережную густо засадили могучими платанами: всякая ветка такой толщины, как у иного дерева ствол, концы ветвей перекинулись через высокий парапет и густая листва образовала сплошной тенистый коридор для пешеходов. На главной улице возвели с десяток нестандартных домов-«сталинок», на них и сегодня любо-дорого посмотреть; по обе стороны — кипарисы да пальмы, а между ними — кусты роз. Чуть позже, в шестидесятых годах, улицу продлили от моря до стадиона, заполнив пустые места кирпичными пятиэтажками. В каждой квартире балкон, что и хорошо, и плохо. Жильцы, имеющие разные вкусы и разные доходы, балконы самодеятельно застеклили и утеплили, эта дешевая пестрота общую картину не слишком украсила. Но гораздо больше испортили вид поднявшиеся в семидесятых несколько блочных башен, с квадратами черных швов. Панели скоро облупились и дома стали походить на больных псориазом, приезжающих в Хосту лечиться мацестинскими ваннами. Благо втиснули уродцев во второй ряд, под самую гору, почти вплотную к подпорной бетонной стенке, сдерживающей оползень. Но все равно улица, с уходящими вдаль шеренгами пальм, осталась в поселке не только самой длинной, но и самой красивой, хотя и другие — с каштанами, магнолиями, даже с голубыми елями были не хуже.

Единственный бетонный мост через реку потребности растущего населения удовлетворять перестал, и было решено соорудить два подвесных — один напротив рынка, другой ближе к морю, с выходом на главную торговую улицу и вокзал. Рядовой Панюшкин вырезал для мостов деревянные ограждения и стелил доски, их постоянно приходилось чинить — так всем полюбились изящные переходы, а ведь поначалу ступать боялись, потому что легкие сооружения сильно раскачивались.

Худосочный архангельский паренек отъелся, окреп и превратился в невысокого, но жилистого и выносливого мужчину. Климат самостоятельно избавил его от фурункулов, а в военном госпитале, что размещался в нынешней поликлинике, Василия излечили от неудобной болезни, которую он заработал, как правильно намекнула вездесущая Мокрухина, когда еще до призыва провалился под лед на Двине. В общем, во всех смыслах Панюшкин сделался справным кавалером и, отслужив в армии положенное, уезжать на Север не захотел, попросился на сверхсрочную в местную милицию, где прежде ставил оконные рамы и двери собственноручного изготовления. Теперь топор ему наскучил, а привлекала техника: в райотделе внутренних войск имелись два трофейных мотоцикла — один простой, другой с коляской, а еще опель «Адам», почти игрушечный, слегка помятый, без глушителя, но на ходу, крейсерская скорость — сорок километров в час. Управлять этими средствами передвижения любознательного Панюшкина обучили, правда, за отсутствием образования он долго пребывал в должности дорожного постового, что, однако, позволяло ему в охотку гонять по поселку на мотоцикле, вызывая жгучую зависть мальчишек и вздохи девиц, оставшихся после войны без женихов. Потом Василий состоял участковым и считался грозой поселковых стиляг, рыночных торговцев и бабулек, предлагавших отдыхающим зелень и ягоды в газетных кулечках прямо на улицах, что категорически запрещалось — антисанитария и искажение курортного вида.

Получив комнату в общежитии — бараке на крутом склоне горы в жилом секторе под названием «Украинка», Панюшкин сразу женился — надоело шляться по бабам, до которых он хоть и был охотник, но собственная сподручнее, да и к семейным на службе проявляли больше внимания, многократно возрастали перспективы на отдельную жилплощадь — тоже не последнее дело. Жену Василий выбрал по своим, крестьянским, меркам: домовитую и выносливую, работницу сытого профсоюзного санатория «Мыс Видный», а профсоюзы при советской власти были богатые, поскольку каждый работающий отчислял им с зарплаты и любого левого заработка два процента.

Когда женихались, Капитолина, желая показать интерес к прошлому ухажера, спросила:

— Расскажи про Север.

— Чего рассказывать? Деревня, как деревня. Ну, тротуары деревянные.

— Какие? — делала Капа большие глаза.

— Деревянные! Чтобы по мокроте не хлюпать.

— А еще чего?

— Еще? — Васька припомнил белесые призрачные ночи. — Еще летом сутками светло, молодежь после ночной гулянки сразу на работу идет.

— Ну, да? — ахнула Капа. — Прям совсем-совсем светло? Словно днем?

— Почти. Красотища.

У Капы воображение как у воробья.

— Чего хорошего-то! Ночь — она для того и ночь, чтоб было темно и спать.

Василий мало встречал людей, способных разделить его восторг перед природой. Тем более девки — о чем они, кроме замужества могут мечтать? Оттого ни в молодости, ни потом отсутствие фантазии в жене его не смущало. Свое дело она знала, а это главное. Надежды супруга оправдала с лихвой: работала с утра до ночи, родила и воспитала сына и дочь, да еще держала рядом с домом обширный огород. Когда получили двухкомнатную квартиру в высотке, землю эту закрепили за собой как дачный участок. Василий соорудил фанерную времянку и сдавал отдыхающим. Капе прибавилось стирки, но лишней копейкой она, детдомовка, привыкла дорожить. Экономила на всем: что умела — шила, перелицовывала, штопала, стригла детей и мужа — неужели на парикмахерскую деньги транжирить? Волосы, они ведь растут без остановки, за всю жизнь эти рубли в целые тыщи сложатся. Продукты покупала самые дешевые — лишь бы сытные.