Разорванный рубль

Мы все помнили, что еще зимой Пастухов мечтал косить хлеб на повышенной скорости. Неудача прошлого года ничуть не огорчила его. Во-первых, поле было невыровненное, во-вторых, плохо посеяно — рожь росла холмами. На этот раз он предлагал применить безлафетную жатку на пневматиках. О том, как ее приспособить для скоростной работы, он вел длинные беседы с Ларисой, которая оказалась самой способной его ученицей.

К удивлению председателя, Пастухов на правление не пришел. Под предлогом мигрени он остался дома, а все бумаги передоверил Ларисе.

Хотя Лариса и была трактористом первого класса, но пастуховского чутья машины еще не достигла. Пока она объясняла правленцам, как увеличить стригущую скорость ножа и зачем нужен дополнительный щиток-отражатель, ее еще слушали с доверием, но как только стала советовать косить без мотовила, Зиновий Павлович до того огорчился, что ушел, а председатель сказал, что еще лучше снять вдобавок и колеса и вернуть все эти детали как излишний утиль на завод, к чертовой матери.

Лариса поругалась, поплакала и пошла к Пастухову.

Тот играл с Бугровым в «козла».

Выслушав, как ее подняли на смех, он сказал:

— В общем-то Иван Степанович рассуждает логично. Надо подождать, когда промышленность станет делать прицепные машины для скоростной работы. Тогда и возьмемся. А кустарничать в эпоху сплошной механизации смешно. Иван Степанович прав… Козыри крести…

Лариска вгорячах прибегла ко мне, сверкая зенками, рассказала все это и добавила:

— Ты на сельскохозяйственную выставку Раскладушку свези. Тебе за него медаль дадут!

Хотела было я ее поставить на место, но не стала. Без нее тошно.

Нападала на меня в то время серая тоска, накатывала приступами, и от разных мелких причин. Например, от ветра. Чем пуще ветер, тем сильней тоска. До того дошла, что одна дома сидеть боялась.

Ладно еще что подготовка к юбилею отвлекала меня и я забывалась немного. Подошло время украшать деревню, разукрашивать избы, готовить ночлег для гостей, отрабатывать выступления. Мать Ларисы, Анну Даниловну, которая была в тридцатом году секретарем комсомольской ячейки, уговорили поделиться воспоминаниями. Иван Степанович велел подготовить для нее текст. Хор должен обновить программу. Уборочная была трудоемкая, все, куда ни обернись, поспевало и созревало, молодежь маялась на полях и усадьбах, на спевки собиралась трудно. И постепенно и я вовсе забыла о своем подшефном.

Однажды он сам пришел ко мне на дом и подал бумагу.

Я спросила его, что это такое.

— Читай, — сказал он тихо.

Это было написанное по форме заявление.

Я, конечно, обрадовалась. Тем более два баритона женились и молодухи опасались отпускать их на спевки. Но когда наедине перечитала заявление, снова ни с того ни с сего накатила на меня тоска, да такая лютая, что я заснуть не могла, задыхалась, будто душил меня кто-то нездешний. Выходила на двор, ночной водой умывалась — ничего не помогало.

Дошло до того, что к Таисии Пашковой побегла, чтобы пошептала исцелительную молитву. Пашкова у нас хоть и кончила тракторные курсы, а верующая. Конечно, она оправдывается, что, мол, не в бога верит, а так, ради умиления молится, умиления жаждет, а я думаю так: раз молитвы шепчет — значит, верующая. Прибегла я к ней, она говорит: «Надо знать причину». Я объясняю про ветер и прочее — не верит. «Не хочешь, — говорит, — признаваться, какой мужик тоску нагоняет, ступай!»

Подошел праздник. Наши хлопоты и расходы полностью оправдались. Старые и малые потянулись в клуб. Та же Таисия позабыла, что в этот день случилось успение пресвятой и пречистой девы Марии, и пела в хору так, что занавес колыхался.

Как бы ни было временами тяжело, какие бы ни случались неполадки, а живет в крестьянстве гордость достигнутыми успехами. Всем видно, как за тридцать лет преобразилась и украсилась родная страна. Все сознавали, что три десятка лет тому назад и в нашей округе произошел исторический перелом, зародилась новая жизнь…

Гостей понаехало много. Шоссе возле клуба с обеих сторон было заставлено грузовиками и легковушками из района, из области и из соседних колхозов.

Ивану Степановичу было чем похвастать, было на что обратить внимание собравшихся.

Урожай выдался неплохой, капризная гречиха и та не подвела. Плотницкая бригада поднажала и досрочно, в аккурат в праздничное утро, за час до приезда секретаря райкома, закончила новый телятник. И гипсовые пионеры на клубном крыльце были выкрашены в серебряный цвет.

После доклада, приветствий и воспоминаний сделали перерыв, чтобы подготовить сцену для хора.

С выступлением самодеятельности произошла задержка. Кого-то угораздило принести свежий номер «Колхозного производства», и многие отвлеклись. Оно и понятно: журнал будто нарочно приурочили к нашему празднику. В самом начале была фотография: Игорь Тимофеевич осторожно, чтобы не замараться, обнимает Пастухова возле переезда.

На той же странице начиналась длинная статья Игоря Тимофеевича под заголовком «Растревожим стальных коней». В статье расхваливался Пастухов и описывались придуманные им изменения узлов в механизмах, необходимые для скоростных полевых работ. Девчата выхватывали журнал друг у дружки, разглядывали снимок, цитировали то место, где намекалось, что слабые руководители колхозов существуют не только в слабых фильмах.

Пожалуй, больше всех ликовала Лариса. Она была уверена, что после такой статьи трактористам «Светлого пути» откроют «зеленую улицу». А про слабые фильмы Митька заучил наизусть. Дядя Леня улыбался вместе со всеми и, хоть ничего не видел, тоже попросил журнал — подержать немного…

Один только Пастухов — какой был, такой остался.

Когда журнал дошел до него, он бегло просмотрел статью и коротко хихикнул. Оказывается, Игорь Тимофеевич перепутал; на ведущем валу транспортера надо было показать десятизубовую звездочку, а он изобразил восемнадцатизубовую.

Кроме этого хихиканья, от Пастухова не дождались ни словечка. А когда ему, по справедливости, стали дарить журнал, отмахнулся:

— Куда мне его!

И пошел, прихрамывая, в угол. Красный сапожок с чужой ноги был ему немного тесен.

Пока мы, позабывшись, шумели и спорили, на сцену выскочил взопревший Иван Степанович.

— Вы что, в своем уме? — зашипел он. — В первом ряду — ответственные товарищи, секретарь обкома по пропаганде, а вы что? Галдите, гогочете, задерживаете… Какая статья? Потом статья! Становитесь!

Мы стали устанавливаться, девчонки, как всегда, в первых двух рядах, ребята — в третьем. Пастухов, прихрамывая, полез на стул. Иван Степанович поглядел на него, цокнул языком.

— Обратно, бригадир, ты мне строй портишь. А ну, немного вперед. Так, так… Стоп!

Долговязый Пастухов улыбнулся сиротской улыбкой и ссутулился. Он понимал, что торчит каланчой над хором, и очень смущался. В шелковой косоворотке, опоясанный крученым, с кисточкой пояском, он смахивал немного на Иванушку-дурачка.

— Нет, — огорчался председатель. — Сбиваешь ты мне ранжир. А ну, перейди на край… Побыстрей!.. Чего ты как сонная муха… Вот так. Подравняйся! — Пастухов подравнялся. — А ну слезь со стула. — Пастухов слез. — Нет, так вовсе низко. А ну встань, как стоял. — Пастухов встал на стул. — Подравняйся. Так, так. Стоп! Теперь вроде неплохо! Приступайте!

Пока он перестанавливал туда-сюда Пастухова, смертная тоска снова взяла меня в клещи, и я чуть было не завыла, когда открыли занавес.

Глянула я на Пастухова, и вдруг, ровно зарница сверкнула, поняла я, отчего все это со мной…

После хора состоялось награждение ценными подарками.

Награжденные по очереди выходили на сцену, получали из рук председателя подарок и выступали с краткими речами. А хор величал каждого заранее заготовленным куплетом.

Когда дошла очередь до меня, Иван Степанович сказал: