Боруэлла

— А вот о чём мы говорили, не помню. Но кажется, что о чём-то таком интересном-интересном! Только в конце помню, солнце сказало: «Ну пока, я пойду садиться, а то ночь не настанет». И ушло, но всё равно тепло было. Вот я и хочу расспросить, о чём мы говорили тогда… Интересно же.

Я подумала, что в этот день возле кровати Вадика, наверное, обогреватель поставили и свет забыли выключить. Вот и снились ему кошмары. Но вслух этого говорить не стала. Другое дело, если бы вместо Вадика со мной разговаривал Борька. Уж я тогда этими предположениями не ограничилась бы. Я бы ещё поинтересовалась, не падало ли перед сном на него что-то тяжёлое?

— Разговаривает, — кивнула я. — Только по особенному.

— По особенному? Это как?

— Детские песенки поёт, которые здесь, на земле придуманы, — объяснила я. — Практически постоянно. Но нравятся только весёлые, а когда оно весёлых песен долго не слышит, то наступает музыкальное голодание. И тогда солнце старается за тучу спрятаться, показывая своё недовольство. О себе песенки любит очень. Очень. Ну просто обожает песенки о себе.

— Здорово! — сказал Вадик. — А что оно сейчас поёт?

Я внимательно прислушалась. Солнце снова, в который раз за четыре миллиарда лет, пело о себе. Но песня мне была незнакома:

Желтое Солнце

с веснушчатым носом,

Можно к тебе

обратиться с вопросом?

Может быть, знаешь,

может быть, видишь,

Есть ли на Марсе жизнь?

Желтое Солнце,

я не учёный,

Просто я еду

в десятом вагоне.

Нас легонько тряхнуло,

и я вдруг подумал -

Есть ли на Марсе жизнь?

Вдруг были там жители

теплолюбивы,

Но твоего им тепла

не хватило…

Может быть, знаешь,

может быть, видишь,

Где же они сейчас?

А если на Марсе

и жили марсонцы,

Может, они

переселились на Солнце?

Наверно, ты знаешь,

наверно, ты видишь,

Есть ли на Солнце жизнь?

Они не сгорели,

а просто согрелись,

Они сомневались,

но всё же остались.

Я сам теперь знаю,

я сам теперь вижу:

Вот где на Марсе жизнь!

Пока я слушала песню, Вадик постоянно дёргал меня за рукав, повторяя: «Ну что, что оно поёт, расскажи!» После прослушивания песни я мысленно сделала её аранжировку, представила, как эту песню поёт детский хор (потому что голос у солнца был откровенно слабый, звезды из него явно не получилось бы), и уже в таком виде повторила услышанное. Вадик был в восторге! Он слушал меня, а смотрел на солнце и улыбался, качая в такт головой и размахивая руками. Мне даже немного обидно стало — ведь аранжировка-то моя! А без неё — какая у песни популярность… Наверное, я немного перестаралась с громкостью, потому что мимо проходящий парень лет пятнадцати сказал восхищённо: «Ни фига себе плеер!», а из окон высовывались люди. Некоторые из них требовали срочно прекратить безобразие. «Суббота, два часа дня, люди ещё спят!», — заявил один из высунувшихся. Мы с Вадиком не обращали на них никакого внимания.

— А стихи оно любит? — с придыханием спросил Вадик.

— Стихи… — задумалась я. — По-моему, любит. По-моему, оно само на них музыку придумывает.

— А белые стихи? — поинтересовался Вадик.

Это какой-то разведчик, а не Вадик! Зачем ему знать столько несущественных подробностей? Кто его этому научил? Когда? Как много у меня вопросов, и ни одного ответа!

— Эй, солнце! — крикнула я вверх. — Ты белые стихи любишь?

— Белые стихи, оуо, хи-хи-хи-хи-хи, оуо… — пропело солнце и сразу же переключилось на любимую песню «Солнечный круг».

— По-моему, любит, — неуверенно сказала я.

— Тогда вот, для него стихотворение, — смущённо сказал Вадик. — Белое. Про него, — и стал читать:

Если улыбнёшься,

То я не буду плакать,

Ведь плакать очень глупо,

Когда смеётся солнце.

Ой. Похоже, мне каким-то образом удалось заразить Вадика тягой к поэзии. Я не хотела, правда! Это случайно получилось. И ещё я подумала, что из Вадика, похоже, вырастет не танцор, а абстракционист, а ему сказала:

— Хорошее стихотворение. Не знаю, как солнцу, но мне понравилось.

— Правда? — спросил Вадик.

— Правда, — ответило солнце.

36. Танцуют все!

Солнце солнцем, а суббота субботой. Надо было срочно занять себя чем-то бесполезно-поучительным.

— Куда пойдём? — спросил Вадик, после того, как мы прошагали в неизвестном направлении километра три. Впрочем, во время прогулок мы беседовали, так что это их оправдывало.

— Может, на месте постоим? — предложила я, и, мечтательно закрыв глаза, продолжила. — Песенки попоём, дадим внеурочный концерт, соберём вокруг себя весь город… Все будут восхищаться, аплодировать и бросать нам цветы — букеты и в горшках. Особо сообразительные будут кидать к нашим ногам сладости — конфеты в коробках и без, торты, пирожные. Кто-то, подумав, что мы очень голодные, разольёт вокруг сцены суп. Декламировать и петь буду я, а ты будешь в подтанцовке. Правда, красота?

Вадик недоверчиво улыбался.

— А пойдём лучше на тренировку, — осторожно сказал он. — Ты обещала…

— Тренировка? — удивилась я. — Она же вчера была!

— Сегодня тоже, — тихо сказал Вадик. — Внеурочная. Просто я не хотел идти, потому что Вики всё равно вчера не было. А так чего туда ходить — полчаса разминки, а потом я сижу возле зеркала… И ногами болтаю. Это интересно, но быстро надоедает почему-то.

Вадик с надеждой посмотрел на меня:

— Пойдём, а?

Учительница по танцам долго смотрела на меня печальным взглядом. Я её понимаю — вид у меня был нелепый. И во всём виноваты эти чешки! Что это за обувь? Кто её придумал? Я бы лучше в калошах ходила, они не такие буйные. И во всём также виноваты эти шорты! Где вы видели девочку в шортах? Ну ладно, пусть видели, но почему мама Вадика не смогла найти в вещах сына что-то более подходящее? Правда, девочки в зале были в каких-то купальниках, что ли, которые выглядели не менее странно. Ладно, пусть шорты и футболка — это нормально, но почему же учительница Вадика на меня так долго смотрит? Я же не картина!

Я, в свою очередь, тоже смотрела на учительницу. И, когда она моргала, я показывала ей язык. Пару раз, по-моему, немного не успела…

— Отличная картина, — сказала учительница и не очень-то приветливо улыбнулась. Сегодня что, день чтения мыслей?

— Произведение искусства просто, — сказала я, сглотнув.

— Значит, это и есть та самая Боруэлла, — то ли сказала, то ли спросила учительница и, не дожидаясь ответа, продолжила. — Хорошо. Меня зовут Анжелика Павловна. Боруэлла, ты когда-нибудь занималась танцами раньше?

— Она не занималась танцами ещё, — как-то жалостливо сказал стоящий рядом Вадик.

— Вадим, подожди, — строго сказала учительница. — Так что, Боруэлла?

Я замотала головой и на всякий случай сделала реверанс. Конечно, смешно делать реверанс в шортах, но это привело учительницу в некое подобие восторга.

— Замечательно! — сказала она. — Артистичность есть, остальное приложится. Ребята, на разминку! В шахматном порядке, собираемся! Раз!

Она пару раз хлопнула в ладоши, и дети, которые уже минут пятнадцать скучали, быстро построились в несколько рядов. Красиво так получилось. Слажено. Все похожие и непохожие друг на друга, стройные, знающие, что и как делать… Вадик посмотрел на меня весело и тоже побежал. Сейчас он был совсем не похож на того, утреннего Вадика — беззаботного, в просторной рубашке… Он был больше похож на того Вадика, с которым мы познакомились на школьном дворе. Я глубоко вздохнула.

— Я тут постою, да? — с надеждой спросила я, отодвигаясь дальше к стене, словно готовясь к разбегу. Пойти в атаку на эту шахматную доску, разогнать их всех, заставить бояться!