ЖИЗНЬ И ВРЕМЯ МИХАЭЛА К.

Сначала они приняли его за обыкновенного бродягу, просто полиция еще не нашла его и не водворила в Яккалсдриф.

– Я живу в вельде, – сказал он. когда его начали расспрашивать, – я нигде не живу. – Ему пришлось опустить голову в колени: в черепе стучал молоток, рот наполнился вкусом желчи. Один из солдат взял его руку двумя пальцами и покачал. К. не отнял руки. Она казалась чужой, словно торчащая из туловища палка.

– Интересно, чем он питается? – спросил солдат. – Мухами? Муравьями? Саранчой?

К. видел только их башмаки. Он закрыл глаза и словно бы перестал существовать. Потом его хлопнули по плечу и сунули что-то под нос – бутерброд, два толстых ломтя белого хлеба и между ними кусок колбасы. Он отпрянул и покачал головой.

– Ешь! – сказал его благодетель. – Набирайся сил!

Он взял бутерброд и откусил. Но едва только начал жевать, пустой желудок стало выворачивать. Свесив голову между колен, он выплюнул хлеб и колбасу и протянул им бутерброд.

– Да он больной, – произнес чей-то голос.

– Нализался как свинья, – сказал другой.

Но тут они увидели его дом, дождь смыл глину, которой он обмазал переднюю стенку, и голая каменная кладка резко бросалась в глаза. Сначала они, встав на четвереньки, по очереди заглядывали внутрь. Потом сняли крышу, и им открылось тщательно устроенное жилище, в углу лопата и топор, на полке, вырубленной в земляной стенке, – нож, ложка, тарелка, кружка, линза, на полу промокшая подстилка из травы.

Солдаты подняли К. и подтащили к его дому – никакой жалости к нему у них уже не чувствовалось. По его лицу полились слезы.

– Твоя работа? – спросили они. Он кивнул. – Ты здесь один? – Он снова кивнул. Солдат, который держал его, резко заломил ему руку за спину. К. зашипел от боли. – Правду говори! – заорал солдат.

– Я сказал правду, – прошептал К.

Подъехал и грузовик; воздух наполнился громкими голосами, треском и воем рации; солдаты столпились вокруг К., разглядывали его, разглядывали жилище, которое он себе соорудил.

– Разойдись! – закричал один из них. – Обыскать все вокруг! Ищите тропинки, ямы, подземные ходы, склады! – На нем, как и на всех других, была маскировочная одежда, никаких знаков различия, по которым К. мог бы определить, что он командир. – Мы этот народ знаем, – продолжал он уже тише и ни к кому в особенности не обращаясь; глаза его беспокойно бегали. – Помните: вся земля, куда ни ступи, изрыта подземными ходами. Приедешь в такую вот глухомань и думаешь: ну, тут на десятки миль ни единой живой души. А чуть отвернулся – и они полезли из-под земли как тараканы. Спросите его, давно он здесь? – Повернулся к К. и рявкнул: – Эй, ты! Давно ты здесь?

– С прошлого года, – ответил К., сам не зная, удачно он соврал или нет.

– Ну и когда твои друзья вернутся? Когда ты их ждешь?

К. пожал плечами.

– Спроси его еще раз, – приказал офицер, отворачиваясь. – Спрашивай, пока не ответит. Пусть расскажет, когда его друзья вернутся. Пусть расскажет, когда они здесь были в последний раз. Может, он немой? Проверьте. Проверьте, идиот он или только прикидывается.

Солдат, который держал К., взял его сзади за шею двумя пальцами и пригнул вниз, так что К. упал сначала на колени, а потом уткнулся лицом в землю.

– Слышал, что приказал офицер? – спросил он. – Вот и рассказывай. Все расскажи, что знаешь. – Он сорвал с головы К. берет и вдавил его лицо в глину. Расплющенными губами и носом К. почувствовал влажный вкус глины. Он вздохнул. Его подняли, поставили на ноги. Он не открыл глаз. – Рассказывай о своих дружках, кончай валять дурака, – приказал солдат.

К. покачал головой. Его изо всей силы ударили в живот, и он потерял сознание. Солдаты были уверены, что здесь спрятаны запасы продовольствия и оружия, и весь день их искали. Сначала они прочесали участок вокруг водоема, потом двинулись вверх и вниз по реке. У одного из солдат был прибор – наушники, черная коробка, он медленно продвигался по глинистому берегу, водя по земле палкой. Нашли тыквы – наверное, все до одной, солдаты носили их к краю огорода и сбрасывали в кучу. Эта находка еще больше убедила их, что здесь много чего спрятано. («Иначе зачем им было оставлять здесь эту обезьяну?» – услышал К.)

Его снова хотели допрашивать, но поняли, что он слишком слаб. Дали ему чаю, он его выпил, и тогда они начали убеждать его.

– Ты же едва жив, – говорили они. – Погляди на себя. Погляди, как с тобой обходятся твои друзья. Им плевать на тебя. Ты хочешь домой? Мы отвезем тебя домой, ты начнешь новую жизнь.

Его посадили, прислонив к колесу «джипа». Кто-то поднял его берет и бросил ему на колени. Дали ломоть мягкого белого хлеба. Он проглотил кусок, согнулся, и его вырвало – и хлеб, и чай.

– Э, бросьте вы его, – сказал кто-то, – он того и гляди отдаст богу душу.

К. вытер рот рукавом. Солдаты стояли вокруг него; он чувствовал – они не знают, что делать.

И он заговорил.

– Вы меня не за того принимаете, – сказал он. – Я спал, а вы меня разбудили, вот и все. – Но они ничего не поняли.

Расположились солдаты в доме. Поставили в кухне собственную плиту, и скоро до К. донесся запах стряпни с помидорами. На веранде кто-то повесил транзистор; воздух наполнился нервными электрическими ритмами, ему от них стало тяжко и тревожно.

Его отвели в спальню в конце коридора, положили на сложенный вчетверо кусок брезента, накрыли одеялом. Дали ему теплого молока и две таблетки – сказали, что это аспирин: на этот раз его не вырвало. Потом, когда уже совсем стемнело, молоденький солдат принес ему тарелку еды.

– Попробуй, может, хоть немного съешь, – сказал он и посветил фонариком на тарелку. К. увидел две сосиски, политые густым соусом, и картофельное пюре. Он покачал головой и отвернулся к стенке.

Солдат оставил тарелку у его постели: «Может, все-таки надумаешь». Больше его не тревожили. Он задремал ненадолго, ему мешал запах еды. Наконец он встал и отнес тарелку в угол. Часть солдат сидели на веранде, часть в гостиной. Они болтали и смеялись, но света не зажигали. Утром из Принс-Альберта прибыла полиция с собаками – искать подземные ходы и спрятанные припасы. Капитан Остхёйзен сразу же узнал К.

– Разве такую образину забудешь? – сказал он. – Этот голубчик убежал из Яккалсдрифа в декабре. Его зовут Михаэле. Как он вам назвался?

– Михаэлом, – ответил офицер.

– Он не Михаэл, а Михаэле, – сказал капитан Остхёйзен и ткнул К. башмаком под ребро. – Ничего он не умирает, у него всегда такой вид. Верно, Михаэле?

И К. снова отвели к водоему, и он глядел, как собаки рвутся с поводков и, скуля от нетерпения, рыщут вдоль берега, солдаты едва за ними успевают, но единственное, что им удалось найти, – это несколько заячьих и ежиных нор. Остхёйзен стукнул К. кулаком в висок.

– Ах ты, обезьяна! – сказал он. – Морочить нас вздумал?

Собак снова загнали в фургон. Никому уже не хотелось больше искать. Молодые солдаты стояли на солнышке, пили кофе и болтали.

К. сидел, свесив голову между колен. В мыслях была полная ясность, но голова кружилась, и он ничего не мог с собой поделать. Изо рта стекала струйка слюны – ну и пусть, ему все равно. Эту землю, каждый ее камень, каждый бугор, будут поливать дожди, потом опалит солнце, высушит ветер, потом снова наступит весна. И ни следа не останется от меня, будто я никогда здесь и не жил, как не осталось следа от моей матери, – она жила на земле, потом ее прах смыли дожди, развеял ветер, на нем выросла трава.

Так что же, что так привязывает меня к этому месту, точно это мой дом, думал он, почему я не могу с ним расстаться? Ведь всем нам в конце концов приходит пора уходить из дому, расставаться с матерью. Или я – тоже ребенок, ребенок из той цепочки поколений, которую никто из нас не может разорвать, и все мы возвращаемся сюда умирать, мы обязательно должны положить голову на колени матери – я своей, моя мать своей, поколение за поколением, до самой первой женщины, которая стала матерью?