Гусарские восьмидесятые

— Извините, но Она, что же… — умерла? — Чуть слышно спросил Седой Метр.

— Нет, Она жива. Просто, неделю назад вышла замуж. Не за меня. — Ответ был безразличен и холоден, как тысячелетние льды Антарктиды, спящие на глубине трёх, а то и четырёх километров.

— Извините меня господа! — Он резко развернулся, и на негнущихся ногах, неуклюже, словно загребая невидимый снег, пошёл к выходу.

Чёрные ступени, занозистые перила. Тяжёлая неподдающаяся дверь.

Серая улица. Слякоть, желтые тусклые фонари. Ветер гонит по улице бумажный мусор.

Седой Метр догнал Его только у автобусной остановки.

Схватил за рукав куртки, развернул, положил ладони рук на тёплые юношеские плечи.

— Мальчик, что же ты? Ведь всё ещё впереди. А экзамены… Да что там! Ты принят. Принят в мою Мастерскую! Станешь великим Артистом. Призы, премии, удача, слава.

Она узнает, и вернётся к тебе. Или, Бог с ней, что уж там. Другие будут.

— Спасибо, Метр, — Безучастно и равнодушно Он смотрел на белые перистые облака, целеустремленно плывущие куда-то на юг, — Я уже всё решил. Долг мечте заплачен. На этом — всё. Я улетаю — самолёт на Карибы уже вечером.

Зелёное море, мартышки, попугаи… Буду там пиратствовать понемногу, или клады старинные искать, или ещё что-нибудь там.

А потом на белом-белом песке заброшенного пляжа встречу смуглую мулатку, хрупкую и беззащитную.

Полюблю её. А она полюбит меня.

И родится у нас дочь — крохотная и озорная, обязательно — со светлыми кудряшками.

И я назову её — как звали Ту.

И буду любить. И все пылинки сдувать. И если кто-нибудь подойдёт к моей девочке близко… — Его глаза, ранее безучастные и равнодушные, вдруг стали настолько безумными и страшными, что Седой Метр отшатнулся в сторону.

— Прощайте, Метр. Не поминайте лихом. И вот Вам на память, — юноша протянул несколько мятых листков бумаги, исписанных неровным почерком.

Подошёл автобус, забрал нового пассажира, и умчался куда то — в безумную даль.

Метр осторожно расправил бумажные листки, и, с трудом разбирая неразборчивые каракули, прочёл:

Эта история произошла лет сто назад, а, может и все сто пятьдесят.

Карибия тогда только-только обрела независимость.

Сан-Анхелино назывался тогда как-то по другому и был то ли большой деревушкой, то ли маленьким посёлком, дававшей приют разным тёмным личностям и авантюристам всех мастей — пиратам, золотоискателям, охотникам за старинными кладами, преступниками, скрывающимися от правосудия стран Большого Мира….

Белые, вест индийские негры, метисы, мулаты, дикие индейцы, всякие — в буро-малиновую крапинку…..

Та ещё публика, живущая весело и беспутно…..

А какое настоящее беспутство может, собственно говоря, быть, если женщин в деревушке практически и не было — так, несколько индианок, да толстая старая афроамериканка донья Розита, владелица трактира "La Golondrina blanko".

И вот, представьте себе, в католической Миссии, что располагалась рядышком с этим посёлком авантюристов, появляется девушка-американка необыкновенной красоты — высокая, стройная, молоденькая.

Ухаживает в Миссии за больными, детишек индейских английскому языку обучает и в посёлке появляется только по крайней необходимости — в галантерейной лавке ниток-иголок купить, да на почту наведаться.

Звали её — Анхелина Томпсон, и была она такая хрупкая, грустная и печальная, что глядя на неё даже у бродячих собак на глазах наворачивались слёзы.

Говорят, что её жених трагически погиб где-то, вот она от тоски и уехала служить Господу в далёкую Миссию.

Но разве это могло остановить местных головорезов, истосковавшихся по женскому обществу? Стали они все оказывать мисс Томпсон различные знаки внимания — цветы разные тропические охапками дарить, самородки золотые через посыльных мальчишек-индейцев предлагать.

Только не принимала она никаких подарков, да и вообще ни с кем из местных кавалеров даже парой слов не перебросилась — идёт себе, глаза долу опустив, на вопросы и приветствия не отвечает.

Лопнуло тогда у бродяг терпение. И однажды под вечер дружной толпой человек в сто пожаловали они к недотроге в гости.

Жила мисс Анхелина в глинобитной хижине рядом с Миссией и выращивала на крохотной клумбе жёлтые розы — неизвестные тогда в Карибии, видимо с собой из Штатов черенки привезла.

Вернее, роза была всего одна — остальные не прижились.

И выдвинули тогда пришедшие бандерлоги девушке недвусмысленный ультиматум — мол, либо она сама незамедлительно выберет своего избранника, либо всё решит честный жребий.

Так ли, иначе — но свадьбе к заходу солнца быть.

Грустно улыбнулась тогда Анхелина и спокойно так отвечает, мол, я конечно, уступаю насилию, и выбор свой сделаю сама — срежу сейчас свою жёлтую розу и избраннику своему вручу.

Радостно заволновались женихи, завопили в предвкушении спектакля.

А девушка взяла у ближайшего к ней примата кинжал острый, осторожно срезала свою розу, тщательно шипы все со стебля удалила, и аккуратно воткнула — розу — себе в волосы, кинжал — себе в сердце. И упала бездыханной.

Долго стояли бандерлоги над мёртвым телом, стояли и молчали.

А потом похоронили девушку, а над могилой часовню поставили.

А город нарекли — Сан-Анхелино.

И стали все и повсюду выращивать жёлтые розы.

А потом — как-то сама собой родился обычай: если мужчина хочет предложить девушке или женщине руку и сердце — он ей дарит жёлтую розу.

Если она согласна — то пристраивает цветок в свою причёску.

Вот здесь всё и начинается.

Видимо, дух невинно убиенной Анхелиты так и не нашёл покоя, всё бродит по городку да и вмешивается в дела любовные.

Когда, например, мужчина неискренен, или намерения имеет нечестные, то тут же раздаётся хлопок, и виновник впадает в летаргический сон.

Нет, не навсегда, каждый раз по-разному — видимо — в зависимости от степени нечестности.

Кто-то десять минут спит, кто-то месяц.

Ну и с женщинами и девушками, которые цветок без должных на то оснований — то есть, без любви настоящей, принимают, то же самое происходит.

А бывает, что и оба засыпают. Одна пара полгода проспала — потом одновременно проснулись, встретились, поглядели друг другу в глаза, а сейчас ничего — друзья закадычные.

А бывает, когда девушка в свои волосы жёлтую розу, принесённую кавалером, втыкает — над Сан-Анхелино вдруг радуга загорается.

Это значит, что всё хорошо, и Святая Анхелина этот брак благословляет.

Конец.

Седой Метр ещё долго стоял на остановке, рассеянно скользя взглядом по обшарпанной афишной тумбе, проезжающим пыльным машинам и редким пешеходам.

Он стоял и думал:

— А что, чёрт побери! Может тоже стоит наплевать на всё и всех, да и уехать в Карибию.

И там, на белоснежном песке заброшенного пляжа, встретить свою мулатку, хрупкую и нежную, и обязательно — с жёлтой розой в волосах…..

Вот казалось бы — какая связь между зимней рыбалкой в России и какой-то ерундовой историей, связанной с карибским побережьем?

Ан, нет — связь прямая.

Лет через восемь, именно из-за этого рассказа, забросило меня с напарником в Карибию эту самую. Где и пришлось хлебнуть всего — по самое не балуйся.

Но это — совсем уже другая история.